Я уже раскрыл рот, чтобы спросить у Ольги Андреевны, не ушибла ли она свой кулак о мой нос, как она доверительно коснулась моей руки и с мягкой улыбкой заглянула мне в глаза.
– Я обещала, что мы побеседуем с вами, – сказала она ласково, словно между нами не было никаких столкновений и я не получал от нее кулаком по носу. – Вы подождете до конца соревнований, так ведь?
Я решил, что наступил очень удобный момент для выжимания из химицы правды, и, забыв про свой нос, спросил:
– Почему Белоносов скрывается у себя в доме? Все равно директриса потребует от него вразумительных объяснений. Он что – пьян? Или болен?
Ольга Андреевна воровато оглянулась и, едва не коснувшись губами моего уха, торопливо произнесла:
– Я вам клянусь, что его нет дома. Я сама волнуюсь. Он должен был приехать сегодня утром… Потом договорим…
Она быстро повернулась и пошла к директрисе, которая уже крикнула несколько нелестных слов в ее адрес. Школьники, наступая друг другу на пятки, толкаясь и громко ругаясь, изображали колонны. Низкорослый и крупноголовый мальчик, встав во главе строя, пытался командовать одноклассниками, но те назло ему все делали наоборот и поочередно одаривали своего командира пинком под зад. Несколько девушек с развитыми формами и манерами проституток стояли в самом хвосте колонны и, не таясь, курили. Две незнакомые мне учительницы вяло покрикивали на учеников и с ненавистью косились на директрису, которая затеяла этот спортивный праздник, будь он неладен!
Я решил дождаться конца мероприятия в машине. Хоть там и не работал отопитель, зато было сухо, тихо и царила знакомая мне и привычная обстановка.
Обойдя возбужденную предстоящим забегом толпу, я зашел на школьный двор, посреди которого сиротливо торчал мой «жигуль». Когда я приблизился к нему, у меня неприятно екнуло сердце. Дверца со стороны водителя была закрыта неплотно, а кнопка выключения замка была поднята, хотя я отчетливо помнил, что закрывал дверь на ключ. Похоже, что школьники, скучая в ожидании Белоносова, решили исследовать внутренность моей машины. Возможно, они даже тайно покатались по школьному двору, пользуясь туманом.
Я открыл дверцу, сел за руль и взглянул на панель. Магнитола на месте, встроенные часы на месте, японский антирадар по-прежнему прилеплен к лобовому стеклу. Значит, в машину залезал не воришка, иначе он бы обязательно унес эти вещи. Ручник был затянут, рычаг скорости стоял на первой передаче – все в том же положении, в каком я оставил. Наверное, детишки хотели покататься, да не подобрали ключ к замку зажигания… А это что?
Я лишь сейчас обратил внимание на сложенный тетрадный лист в клеточку, который лежал под рычагом передач, и интуиция сразу завопила, что взломщик внедрился в мою машину только ради того, чтобы оставить здесь этот листок. Я развернул его и прочел несколько слов, торопливо написанных простым карандашом: «Уезжайте из Кажмы немедленно, иначе вас убьют!»
Я торопливо сунул листок в карман, так как перед капотом машины вдруг выросла фигура директрисы. Она вытянула руку с красным флажком и постучала древком по лобовому стеклу.
– Тебя можно на секундочку? У меня к тебе маленькая просьба! Ты же видишь, как меня подвел Белоносов! Но я ему устрою разбор полетов по полной программе!
В глазах директрисы я, должно быть, стал ее верным помощником, обязанным ей до гробовой доски, а потому отказать женщине у меня не нашлось морального права. Я выбрался из машины, и директриса тотчас протянула мне тетрадь и ручку. Даже не поинтересовавшись наличием у меня свободного времени и желания помочь ей, она с ходу поставила задачу:
– На старте будет Сомова, а на финише я. Но на месте поворота ученики часто срезают. Пойдешь вниз по Объездной и увидишь красный флажок. Там стой и отмечай все номера, которые мимо тебя пробегут! – Она принялась строго размахивать пальцем перед моим носом. – Тогда мы всех сокращенцев выявим! И влепим им двойки по физкультуре! Никому поблажки не будет! Ни медалистам, ни хорошистам, ни хренистам! Я их научу родину любить! Давай, поторопись, а то уже пора старт объявлять!
У меня даже не нашлось слов, чтобы выразить чувство гордости от оказанного мне доверия. Сунув тетрадку под мышку, я решительно пошел вперед, чтобы опять погрузиться в туман, но директриса взяла меня за плечи, развернула в нужном направлении и сказала:
– Вот так иди! И никуда не сворачивай!
Я шел прямо, никуда не сворачивал и вскоре в самом деле оказался на лесной грунтовой дороге, настолько узкой, что встречные машины могли бы здесь разъехаться лишь при наличии крепких навыков у водителей. Она полого спускалась вниз и при этом плавно выгибалась вправо. Лес по обе стороны был дремучим, густым, опутанным черными длинными стеблями лиан. Чем ниже я опускался, тем реже становился туман. По-видимому, на Кажму село облако, да зацепилось за памятник Ленину. А я потихоньку выходил из него, и мне казалось, что на моих глазах постепенно просыхают запотевшие очки и с каждой минутой я все лучше и лучше вижу.
То, что директриса назвала красным флажком, на деле оказалось врытой в землю трубой с жестяным указателем в виде стрелки, выкрашенным в красный цвет, отчего вся конструкция здорово смахивала на пограничный столб. На стрелке, указывающей в глубь леса, было написано: «Продолжение дистанции».
Я занял позицию, прислонившись к столбу. Отсюда я хорошо видел отрезок дороги, по которой на меня будут бежать школьники. Пока что дорога была пустынна и блестела сырой глиной, словно гигантский черный питон. Несколько свободных минут надо было использовать с пользой для дела.
Обрывок листа с предупреждением я разгладил на колене и некоторое время внимательно рассматривал его. Листок неровный, с косым краем отрыва. Почерк вроде бы мужской, торопливый, в нескольких местах карандаш прорвал бумагу насквозь. Значит, человек писал на чем-то мягком, возможно, на колене. Можно предположить, что он не собирался писать мне записку, но неожиданно выпал удобный момент, и его осенило предупредить меня. Он выдрал из первой попавшейся тетради лист, нашел огрызок карандаша и тут же, на колене, написал.
Неприятно, конечно, получать подобного рода предупреждения, особенно когда понятия не имеешь, откуда исходит угроза. И что значит «Уезжайте из Кажмы немедленно…»? Немедленно, то есть сию минуту? Значит, убить меня могут в этом лесу, около этого столба и прямо сейчас?
Я на всякий случай огляделся по сторонам и невольно представил, как директриса с огромным кинжалом в зубах ползет по кустам. Хорошо, что туман здесь был совсем жиденький и вряд ли кто мог подойти ко мне незаметно. Но кто же этот доброжелатель, подкинувший мне записку? И доброжелатель ли он? Если кто-то в самом деле хочет спасти мне жизнь, то разумнее было бы написать, что некий гражданин, проживающий по такому-то адресу, в своем черном подвале точит на меня огромный нож. Тогда бы я предпринял необходимые меры для самозащиты. А как поступить теперь? Трусливо поджать хвост и поскакать по колдобинам прочь из Кажмы? Вот и вывод: доброжелатель либо сам труслив и мало что знает, либо он вовсе не доброжелатель.
Размышляя о том, что хорошо бы выловить автора этой записки и вытряхнуть из него побольше информации, я еще не знал, что совсем скоро у меня появится такая возможность. Тут на изгибе дороги показался первый бегун, и я, сунув записку в карман, раскрыл тетрадь, чтобы записать номер. И тут мой взгляд окаменел. Я смотрел на первый лист тетради, точнее, на его жалкий остаток с неровным краем. Было ясно, что лист неаккуратно вырвали, отчего в тетради остался лишь обрывок размером с пачку сигарет. Забыв про бегуна, я снова вынул из кармана записку, развернул ее и приложил к месту отрыва. Края сошлись! Черт подери! Значит ли это, что записку написала мне директриса?! Но зачем она это сделала? Не проще ли было шепнуть мне об опасности? Проще, но она не смогла это сделать. Ей кто-то ей мешал. А кто стоял рядом с нами? Ольга Андреевна!
Громко сопя и отплевываясь, мимо меня пробежал высокий и нескладный юноша в кедах огромного размера, как мне показалось, не менее сорок пятого. От юноши повеяло крепким запахом пота, смешанного с дешевым одеколоном. Шлепнув своими гулливеровскими кедами по луже, он обежал столб и устремился по тропе в глубь леса.
Я едва успел разглядеть его номер, торопливо записал его на обложке тетради и снова приложил анонимную записку к тому месту, откуда она была вырвана. Прочь сомнения! Автор записки воспользовался именно этой тетрадью. Мне известно только одно: эта тетрадь была в руках директрисы. А уже оттуда попала ко мне…
Если предположить, что записку написала директриса и она хотела остаться инкогнито, то зачем дала мне тетрадь, которая изобличает ее похлеще пресловутой шапки на голове вора? А может быть, она нарочно дала мне эту тетрадь, чтобы я понял, что записку написала она? И тем самым директриса дала понять, что готова поговорить со мной? Нет, слишком мудрено. Ей проще было подписаться под запиской… А вдруг она слишком опасается за свою жизнь, чтобы указывать под запиской свое имя?
