- Естественно. тем более девять лет назад эти американские штучки являлись престижной редкостью. Вот теперь. были бы деньги. — Лана прикоснулась обеими руками к полям своей шляпы, бросавшим кружевную женственную тень на пол-лица. — Нравится?
- Потрясающе.
- Французская. А тогда, увидев это юное чудо-юдо, я почувствовала, что просто смешна.
- Ты? Как можно сравнивать пошлейшую девку.
- Мужчина все может. впрочем, как и женщина. Ну, я задумалась о своей судьбе, как вдруг — звонок в дверь. Обманутый муж. Нет, его не обманешь! Сходу: «Петр — твой любовник?» Я оцепенела и молчу. А он: «Так что у тебя с этим бездарным философом?» «Бездарный» — самый сильный эпитет в устах ученого. Мне стало так смешно. — Лана пожала плечами. — Дамская истерика. Я захохотала, а он влепил мне пощечину. две или три. И тут в наступившей тишине мы услышали рыдания.
- Откуда?
- Из-за двери. ведь так и стояли в прихожей. И этот отчаянный плач так удивительно соответствовал атмосфере, что мы прямо замерли. Потом послышались поспешные шаги — вниз, а после долгой паузы — вверх.
- Спустился и поднялся один и тот же человек?
- По-моему, да. Я прислушивалась. бессмысленно, бесцельно, оттягивая объяснение. Потом сказала такую тривиальность, слов не нашли: «Петр — мой любовник». До сих пор стыдно его взгляда. Подумала: «Сейчас убьет!» Пауза длилась, длилась — и крик Подземельного в подъезде: «Убийство у Острогорских!»
Петр слушал жадно, сопереживая. Потом заговорил медленно, суммируя впечатления:
- Твои сведения чрезвычайно ценны, Лана. Только почему ты мне не рассказала об этом раньше?
- Я постаралась ту сцену, те постыдные для меня подробности забыть. Годы не вспоминала. И позавчера еще не отдавала себе ясного отчета в той мере опасности, которая тебе угрожает.
- А в результате сегодняшнего разговора со своим бывшим вдруг вспомнила и отдала отчет?
Лана сказала тревожно:
- Ты мне как будто не веришь.
- Что он наговорил тебе?
- Что ты уже не в первый раз увлекся, скажем мягко, женщиной определенного типа.
- А в муженьке твоем бушуют страсти.
- Не называй его.
- Нет, какая картинка! Сексуальный маньяк, испытывающий неодолимую тягу к мертвым проституткам: одной я раздробил череп, убрал свидетелей, теперь охочусь за второй. Сутенер беспокоится.
- А в тебе тоже бушуют.
- Ладно, ладно. Хозяин заведения беспокоится.
- Все это отдает клиникой. Я не хочу верить.
- Тебе пора в свою местную Швейцарию.
Она взглянула на наручные часики и поднялась — прелестная, по- европейски элегантная женщина, единственный человек, которому он мог доверять.
- Петр, неужели мы опять вот так разбежимся?
Он прижал ее руки к лицу своему, к горячим щекам.
- Через три дня: или навсегда разойдемся, или навсегда встретимся.
- Через три дня?
- Такой срок мне отпущен — доказать, что я не убийца.
«Отчаянный плач». «Поспешные шаги». Ангелевичи (мысленно он вдруг объединил их) не сочиняют: показания Ольги. Она вышла от Подземельного и отправилась встречать «скорую». «Я плакала, просто рыдала». И дальше: «Я была уже на выходе, а наверху раздался шум, шаги.»
Да, да, все так! И самое интересное: после долгой паузы они раздались вновь — шаги, уже восходящие. Он зачем-то спустился и поднялся. и скрылся, надо думать, в своей квартире, Кто — он? Сумасшедший аналитик не имел возможности, у него опять-таки твердое алиби — трижды твердое! — объяснение с женой. Остается Игорек, у которого якобы была Тоня — когда она пришла, как вошла, был ли у нее ключ? «Я не удосужился прояснить самый кульминационный момент — момент убийства! Я вспугнул его. без паники, может быть, еще не поздно».
Итак, друг Павла. «И полковник!» — сказал Петр Романович вслух, и удивился, и отмахнулся от абсурдной идеи — «Деда-то не приплетай!» — и вспомнил слова внука: «А его кто страховал?.. Ему было пятьдесят шесть, в полном соку.» Но зачем?.. Да, надо подойти с другого конца: зачем убийце — если это был убийца — шастать в подъезде, рискуя напороться на свидетелей? Первое, что приходит в голову: спрятать, боясь обыска (в подъезде, во дворе), орудие убийства. «Да может, я напрасно драматизирую ерундовый эпизод: кому-то из верхних соседей приспичило выйти с мусорным ведром или за почтой. Э, нет! Все жильцы с четвертого этажа — участники событий и были допрошены!»
Иронический голос произнес над ухом:
- Философ Холмс анализирует адскую головоломку.
Петр Романович развернулся.
- Анализирую, дорогой мой Ватсон.
- Неужели я произвожу впечатление английского недоумка?
- Русского, — проворчал Петр Романович. — Ты что, следить за мной?
- Как я смею, сэр. — Поль со смешком шлепнулся рядом на скамейку. — Здесь особая атмосферка — не замечал? — люблю это местечко, часто навещаю, медитирую.
- Да уж, атмосферка. — Кузен с ленивой его усмешкой как всегда вовлек философа в раздражение. — Здесь девять лет назад Подземельный видел Мастера с Маргаритой — так он выразился.
- И Бегемота с Азазеллой, — подхватил Поль, — и самого князя тьмы.
- Медик не медитировал.
- Ты хочешь сказать, — Поль посерьезнел, — что он засек кого-то с невестой Павла?
- Да, речь у нас с ним шла о четверге — вечере накануне убийства Маргариты.
- Не литературной ведьмы, а натуральной, — пробормотал Поль. — Почему же он в свое время Мастера не заложил? Девять лет держал в узде?
- Не думаю, чтоб наш Мастер годы терпел шантаж — он жестокий и хладнокровный убийца.
- Хладнокровный? — переспросил Поль. — Ты ж его не знаешь. Или знаешь?
- Сужу по поступкам. «Монстром» назвала его твоя мать. А медик, должно быть, тогда не разобрался в ситуации, в Ялту укатил.
- То есть не рассмотрел девицу и впоследствии не признал в мертвой Маргариту?
Петр Романович с пристальным любопытством воззрился на юношу.
- Такое впечатление, что ты подслушал наш разговор с Ольгой.
- Делать мне больше нечего! Но я умею угадывать. — Поль улыбнулся. — Не трепещи, Романыч, на мой счет: я сегодня полдня с машиной возился, все дребезжит.
- Позволь! Почему ты решил, что разговор состоялся сегодня?
- Мама сказала: «Петруша приходил». Напугал ты ее «мертвой головой», боится атрибутов смерти. — Поль снисходительно пожал плечами. — Даже в церковь зайти боится.
- А ты не боишься?
- Чего я там не видел? Это прошлое, Петр, пусть великое и красивое, но со смертью мы уже давно остались наедине и никакие драгоценные ризы не прикроют пустоту.
- Храм ассоциируется со смертью? — уточнил философ задумчиво.
- А разве нет?
- К сожалению, ты прав. Мы скорее поверим в небытие, чем в Воскресение.
- Нет, в Его Воскресение я верю, ведь Он был Богом.
- Так иди дальше, смелее — «для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» — сквозь безумие и соблазн поверь, что Он указал нам путь.
- Не обманешь! Бог воскрес физически, а нас черви сожрут. Вспомни распятие: Иисус попирает наш прах.
- Ветхого Адама, а ты, дурак, крещеный, — разгорячился Петр
Романович, странно взволнованный, и произнес странно: — Прах на распятии.
- Вот тебе типичный сюжет американского триллера, — подхвати Поль дурашливо, не обидевшись на «дурака». — Религиозный фанатик убивает блудницу распятием, на котором проступает кровь.
- Есть такой триллер?
- Не видел, но чую: должен быть. У американчиков все есть.
- «Какой у американчиков любимый спорт?» — всплыл «вслух» последний вопрос Подземельного, под занавес, на пороге.
- Черт их знает. Волейбол, наверное.
- Бейсбол.
- Пусть забавляются, — великодушно разрешил Поль. — Я лично предпочитаю теннис. Сегодня утром у мамы выиграл 6–4.
- И папу в шахматы обыгрываешь, вундер-киндер.
- Дети, — заметил мальчишка лукаво, — должны идти дальше родителей, тем более одаренные дети.
- Ну, ты натуральный «павлин». — Оба рассмеялись чуть ли не заговорщицки. — Я действительно Ольгу сильно расстроил?
- Сидит волосы расчесывает. Она хоть и любит пожаловаться, из кокетства, что отец заставил ее гриву отрастить, — это дамский способ успокоиться.
- Снисходительный твой тон не делает тебе чести. Беспокоится она за тебя, за недоросля.
- Связался с блудницей! — пророкотал Поль басом. — Наш адвокат грохочет, как на суде. А я им заявляю: «Мне Романыч разрешил».
- Жаль, что они не родили деду внучку — не были б так на тебе сосредоточены. Больной ребенок тем более к себе привязывает, — встал философ в позу учителя. — Ольга до сих пор просыпается по ночам от твоего детского крика.
- Я их не просил меня рожать, — отмахнулся юноша лениво и добавил: — Я тоже.
- Что тоже?
- Просыпаюсь. Когда приходит «черная собака». Я весь в крови, потому что папы рядом нет.
- Кровь? — удивился Петр Романович. — Я не помню крови.
