Ознакомительная версия.
— Н-нет.
— Вот и мне не приходило. А недавно пришло. Я подумала, что это очень важно. Я уж не знаю, как это пока что интерпретировать, но, по крайней мере, могу тебе сказать точно: Колю не убили. Он… знаешь, отчего он умер? Странно, что я вообще с первого взгляда не определила. Наверно, эта ссадина на лице смутила, да и вообще — все были заряжены на то, что он умер насильственной смертью. Дело в том, что он умер от удушья. Понимаешь? Я вспомнила его лицо, и это стало так же ясно, как если бы я прочитала экспертизу — ту, которую вы не сделали! — и увидела, что там черным по белому написано: «смерть наступила от асфиксии», то есть от удушья.
Аня поднесла руки к лицу.
— В самом деле… — пробормотала она. — В самом деле, да… верно.
— Да, — сказал Инвер, — возможно, ты права, Мария. А… прости… значит, ты предполагаешь, что его заперли в шкафу, где он задохнулся.
— Быть может, — с сомнением покачала я головой, — быть может.
Аня посмотрела сначала на меня, потом на Инвера и произнесла:
— Вот что… быть может, я была не права, что сразу не сказала… но тогда мне было не до того. Словом, когда мы с тобой тогда увидели Колю… уж не знаю, как это получилось… к моим ногам то ли из его карманов, то ли из его пальцев, то ли еще откуда выпало… вот это. Я не стала говорить, потому что боялась, что отберут… что это окажется какой-либо вещдок… что… словом, я никому не проболталась. Я уже смотрела по каталогу… это оказался… Да вот, посмотрите сами.
И она выложила на стол перстень. По тому, как тускло блеснул металл, как мелькнули блики в камне, который был оправлен в перстень, я поняла, что это — золото, а камень самый что ни на есть драгоценный.
Я не очень хорошо разбираюсь в драгоценностях, но от этой вещицы пахло древностью. Перстень был невелик, я взяла его в руки и поняла, что он налезет мне разве что на мизинец. А ведь у меня далеко не самые крупные руки и совсем не толстые пальцы, даже для молодой женщины.
— Инвер, — сказала Аня, — ты в этом понимаешь, погляди.
Инвер принял от меня перстень, колупнул его ногтем, потом попробовал камень на зуб. Наконец он поднял глаза и проговорил:
— Ну что я могу сказать? Это золото, а камень, если не ошибаюсь, обычный бриллиант. То есть не совсем обычный, а желтый бриллиант. Судя по огранке… в общем, это не совсем современная огранка. Я бы даже сказал — совсем не современная. И вообще, мне приходилось видеть такие перстни. В музее. Это так называемый караимский перстень. Кто такие караимы, я, откровенно говоря, не помню, помню только, что они жили здесь, в Причерноморье и Крыму, начиная то ли с VIII, то ли с IX века. Впрочем, нам за исторической справкой далеко ходить не надо. Вон он, наша справка, лицом об стол спит.
— Ракушкин, что ли? Да что он может сказать в таком состоянии? — усомнилась я.
— Э, нэ говори, — невесело ухмыльнулся Инвер, — наша Наташа Касторова порассказала бы, что он может. В таком состоянии. В том числе и говорить. Э-э, Саша, дорогой, проснись! Оторви ясну головушку от столешницы! Ну же, давай! Нам тут твоя консультация срочно требуется, да.
Ракушкин внял голосу вопиющего, чего я, честно говоря, от него не ожидала. Потому как за ужином он так нагрузился пресловутым «крепляком», то есть самопальным красным крепленым вином, что напрочь утерял способность передвигаться в пространстве. Однако же он проявил сознательность и голову поднял. Седая косичка свесилась на плечо. В глазах, покорных и задымленных опьянением, тускло цедился вопрос: и за каким будили?..
— Саша, ты хорошо разбираешься во всех этих ископаемых штучках, — сказал Инвер, — недаром, прежде чем в троллейбусники пошел, стал кандидатом наук и в музее работал. Давай-ка скажи нам, кто такие караимы? И еще — свое мнение вот по этой штуковине.
— М-м-м…
— Вот по этому перстню.
Ракушкин взял перстень в руки. Тот едва не выпал, но Аня успела подхватить драгоценность и вторично вложила ее в пальцы незадачливого знатока древностей. Тот некоторое время тупо смотрел на перстень, а потом в его глазах блеснул огонек живого интереса. Он взбодрился. Провел ладонью по лицу, как паутину, смахивая сонливость, и покрутил перстень в пальцах.
— А-ат…куда это у вас? — спросил он.
— Вот и мы у тебя спрашиваем: откуда эта штука? — нашелся Инвер. — Откуда, какого века, кому могла принадлежать, сколько стоит на нынешние деньги.
— Сколько стоит на нынешние деньги, — послушно повторил Ракушкин. — Н-ну хорошо. Хороший перстень, редкий. Когда я работал в музее, у нас только один такой и был. Перстень девятого века. Такие перстни носили правители караимов, живших в Тмутаракани. Был такой древний город. Караимы — это иудаистская секта, точнее, не секта, а конфессиональное сообщество… Входили туда евреи и асси-лими… ас-мили… ассимилированные представители других этнических груп-п-п… мммм… Торговали, имели обширные торговые и представительские интересы. В города приглашали на княжение славянских князей. Н-ну… хорошо жили. Тогда все хорошо… жили. Перстень, судя по размеру, принадлежал женщине… богатой женщине. Такой перстень по тем временам мог стоить…
— Ты не по тем, ты лучше скажи, сколько он по нынешним временам может стоить, да, — поправил его Инвер.
— По нынешним? С точки зрения науки он… б-бесце-нен.
— А с точки зрения ювелирного дела? Плюс сюда же — историческая ценность.
— Ну, не так чтобы уж очень много, что-то тысяч во-семь-десять в «зелени» он стоит. Да. Для меня очень много… у меня зарплата-а-а…
Сказав этот, Ракушкин запнулся на полуслове, опять уронил голову на стол и захрапел. Мы переглянулись. Я сказала:
— Значит, этот перстень был у Коли. Честно говоря, для него это не была такая уж ценность, если перстень стоит десять тысяч.
— Да, — подтвердила Аня. — Десять тысяч баксов — для Коли не такие уж и великие деньги. Не такие уж… А ты что, думаешь, этот перстень…
— Я пока что ничего не думаю. Предпочитаю воздерживаться от мнений. Положи его, Аня, пока что в укромное место. Боюсь, что этот золотой с желтым брюликом перстенек караимской богатейки может быть замешанным… да, в нехороших делах замешанным.
— Что, Артист сказал, будто Николай давно занимается этим делом — сбытом археологических ценностей? — вдруг напрямик спросила Аня.
— Да. А теперь давай спать. Поздно уже.
— Точнее — рано, — поправил Инвер, взглянув на часы. — Половина четвертого уже. А ну-ка, девицы-красавицы, расступись, сэйчас будет смертельный номер — Саша Ракушкин, транспортируемый на свое спальное место. Или, может, его прямо здесь оставить?
На следующий день я проснулась рано. Честно говоря, и спала я тревожно, неспокойно. Все время чудились голоса в голове, ощущения, похожие на смутные подспудные звуковые галлюцинации. Однажды я даже вскочила, потому что показалось, что по квартире кто-то ходит. Почудилось. Никого. На всякий случай — для успокоения — я прикрепила на дверь тоненькую ниточку. Если не открывать входную дверь, то она осталась бы в неприкосновенности.
Я вышла на кухню, а непосредственно вслед за мной проснулась Аня. Так мы и оказались на кухне втроем — я, Кудрявцева и Ракушкин, которого Инвер все-таки поленился тащить в комнаты, тем более кандидат троллейбусных наук сопротивлялся и лягался правой ногой, как заправский осел.
— Какие у тебя планы? — спросила Аня, наливая кофе себе и мне.
— Планы? Да есть кое-что… Аня, дай-ка я еще раз взгляну на этот перстень, который, как ты говоришь, сам упал к твоим ногам. Все-таки утро вечера мудренее. Ты ведь его надежно припрятала.
— Да уж куда надежнее, — обозначая губами улыбку, которая не затронула глаз, ответила она. — Сейчас дам. Тем более я его прямо на кухне прятала. Тут есть такой тайничок, мы туда деньги прятали от Штыка, чтобы он их не пропил.
— Ясно.
Аня подошла к мойке, открыла дверцу тумбочки и далеко, по самое плечо, просунула туда руку. Раздался упругий и довольно внятный щелчок, с каким выстреливает сильная пружина. Аня около полуминуты оставалась в таком положении, очевидно, шаря рукой, а потом вдруг резко выпрямилась. На ее лице было недоумение, смешанное с плохо скрытой — да что там, откровенной! — тревогой.
— Не понимаю, — сказала она. — Ничего нет. Я же совершенно точно туда клала. Совершенно точно, никакой ошибки и быть не может.
Я сорвалась с места и вслед за Аней заглянула под мойку. Тайник был скрыт довольно искусно и мог просматриваться, если только сильно изогнуть шею и прижаться щекой к дну эмалированной мойки над головой. Но он в самом деле был пуст совершенно. Для отчетности я пошарила рукой, потом глянула на Кудрявцеву:
— Ну как же?
— Я клала его туда, — ответила она. — Да как бог свят клала! Ну никуда он не мог деться. Кто его мог взять? Ведь даже ты, Машка, не видела, куда я его клала. И Инвер не видел, он бросил тащить Ракушкина и ушел спа…
Она замолчала. Наши взгляды одновременно скрестились на Ракушкине, который за ночь сменил ложе и спал уже не на столе, а под столом.
Ознакомительная версия.
