Ознакомительная версия.
Длинная конвульсия пробежала по телу Кудрявцевой, и я поспешно сжала ей плечи:
— Все, молчу! Ты и так на пределе, а я тебе травлю байки, подслушанные у всяких местных забулдыг.
— Лучше давай подумаем, кто мог взять перстень, — тихо сказала она. — Вот, смотри.
И она палочкой написала на бледно-желтом, почти белом песке столбик имен. Я молча смотрела на то, что она делает. На песке возникло:
Инвер Кварцхелия
Костя Гранин
Юля Ширшова
Стравинский Олег
Касторова Наталья
Штык Онуфрий
Ракушкин Саша…
После этого она заколебалась, а потом решительно дописала последнее имя и фамилию: Кудрявцева Анна.
— Вот, — сказала она. — Вот и все подозреваемые.
— Нет, Аня, если уж ты хочешь соблюдать правила игры до конца, — произнесла я, пронаблюдав за тем, как она написала собственные имя и фамилию, — то допишем еще одного человека.
И я, подняв с земли круглый плоский камешек, размашисто дописала: Якимова Мария.
— Якимова? — переспросила Анна. — Это… это ты?
— Да, я.
Но какой смысл рассуждать на тему, кто мог взять перстень, если мы подозреваем друг друга? — произнесла Аня.
— Ну, уж этого я не знаю, это ты первая начала подозревать. Но будем рассуждать логически. Если бы ты не хотела вводить в это дело перстень, ты просто скрыла бы, что он вообще существует, — сказала я. — Следовательно, тебе нет смысла тайно забирать его из тайника, в который ты его положила.
— Что касается тебя, то ты единственная из всех нас не знала об этом тайнике. Так что тебя тоже следует исключить из списка, — отозвалась Аня. Мы глянули друг на друга, невесело рассмеялись и согласно вычеркнули нас обеих из списка подозреваемых.
— Осталось семеро, — сказала я. — Давай сразу о Ракушкине, потому что он был на кухне и мог все видеть и слышать.
— Ракушкин… Вряд ли Ракушкин. Во-первых, он действительно был пьян. Во-вторых, он неуклюж, как медведь, и потому его услышала бы не только ты, но и все остальные. Он так лязгает замком, выходя из нашей съемной квартиры, что даже соседи просыпаются. Я тогда на него только и подумала, потому что он на кухне валялся. А так бы я его последним заподозрила.
Я подумала и вычеркнула Ракушкина из списка.
— Кстати, все вышесказанное относится к Стравинскому. Он точно ничего не мог. Он потерял в аэропорту очки, у него зрение минус десять, а запасных нет. Он собственного носа-то разглядеть не может, а тут такое. Он только вот сейчас отправился в оптику — срочно новые изготавливать. К тому же он и в очках неуклюж — не хуже Ракушкина.
Я вычеркнула Стравинского и сказала:
— Пятеро.
Аня внимательно рассмотрела имена оставшейся пятерки и сказала:
— Что ты думаешь насчет Инвера? Он был с Николаем в палатке, когда тому позвонили на мобильник. Артист позвонил. Я так подумала, что если при Николае был этот перстень, то…
Она сделала паузу.
— Что — то?
— То при нем могли быть и еще драгоценности, — выдохнула она. — Такие перстни… ты его внимательно рассмотрела?..
— Да.
— Такие перстни обычно хранятся в ларчиках или шкатулках. Судя по тому, как он сохранился, нашли его не в земле, а именно в шкатулке или во что-нибудь заключенным. Хорошо сохранился, как новенький почти.
— То есть ты думаешь, Аня, что у Николая могли быть еще ценности?
— Почему бы и нет?
— Хорошо, — помолчав, произнесла я. — Мы отклонились от темы. Что по Инверу? Лично я пока что не стала бы его вычеркивать.
— Инвер — хороший человек, — сказала Кудрявцева, — но кто скажет, что мой муж был плохим человеком? Да никто, разве только его конкуренты по бизнесу да эта скотина Артист.
— О мертвых либо хорошо, либо ничего.
— Козлов — умер? А, ну да. Что касается Инвера, то я теоретически допускаю. Но только теоретически и только потому, что он разбирается в драгоценностях и вообще очень ловкий и координированный человек. Это сейчас он архитектор, а раньше он служил в армии, в спецназе, между прочим.
— Так, — мрачно сказала я, — запомним. Отметим гражданина Кварцхелия галочкой. Перейдем к остальным. Юлю Ширшову и Костю Гранина вычеркнем сразу, потому что они спали со мной в одной комнате, а с Юлей так и вообще на одном диване. А Костя спал на раскладушке, она настолько скрипучая, что я точно бы услышала. А он заснул как убитый, даже не повернулся за ночь ни разу. У него как было одеяло оправлено, так и осталось. У меня вообще хорошая память на подобные мелочи.
— Вычеркнула. Тем более что их-то я никогда бы не заподозрила. Юльке вообще ни до чего дела нет. Она сюда и поехала-то только для того, чтобы меня психологически поддержать. И Костя… тем более о Косте ты сказала.
— Остались Касторова и Штык, — кивнула я. — Они как раз в комнате через стенку с кухней спали.
— Ну, Штыка я бы сразу убрала, — сказала Аня. — Этот тайник и оборудовали, чтобы от него деньги прятать. Тем более что он тогда, кажется, был в подпитии.
— Это тебе кажется, — сказала я. — А вот я что-то не заметила, что он был пьян. Другое дело, что тайник против него, так сказать, и был оборудован. И что он не знает, где он находится. Если честно, он мне всегда казался достаточно скользким малым. То пьяный, то вдруг трезвый как стеклышко, то идет за нами по следу до самого дома Семы Моисеенко, он же Егерь… И вообще в этом Штыке есть нечто такое, что дает основание думать: он на многое способен. Ведь недаром вы от него деньги прячете, а?
— Ну шо за разговоры? — вдруг раздался за нашими спинами знакомый веселый голос, и человек несколькими прыжками соскочил с крутого склона и приблизился к нам. — Эти разговоры, моя милая Маша, напоминают мне историю про одного знакомого дядюшку. «На многое способен», «дает основание думать»! И подумать ведь! — Он размашисто зажестикулировал. — Уж этот дядюшка. Его фамилия Циперович, не слыхали? И правильно. Так вот, угораздило его попасть под суд во времена сухого закона.
Судья спрашивает:
«Циперович, вы признаетесь в том, что гоните самогон?
«Таки нет, гражданин судья».
«Аппарат есть, значит, гоните».
«Да шо вы такое говорите, гражданин судья? Не гоню же!»
«Ах, вот как! Значит, вы не признаете себя виновным! Ваше последнее слово!»
«Гражданин судья, судите меня еще таки и за изнасилование».
«Что, вы еще и изнасиловали кого-то?!»
«Таки нет, но аппарат для того имеется».
Мы с Аней с готовностью рассмеялись: анекдот, рассказанный с непередаваемой легкостью и интонациями истинного одессита, пролился бальзамом на наши натянутые нервы, несколько снял шершавость подозрительности. Дело, конечно, не в анекдоте, самом по себе довольно банальном, а в том, кто его рассказывал. Ну конечно же, это был Сема Моисеенко, имя которого я упоминала чуть ли не в последней своей фразе. Конечно, это был он, на этот раз в какой-то смехотворной панамке, из-под которой выбивались непокорные черные кудри.
— Как дела, Машенька? — фамильярно спросил он, присаживаясь сначала на корточки, а потом и вовсе на песок. — Ну вижу, вижу. Как сажа бела. Ничего. Бывает и хуже. Я вот слышал, что у тебя были проблемы, так, Мария?
— Вы, Сема, как обычно, в курсе всех местных сплетен? — усмехнулась я. — Уж не Злов ли с Артистом ходят у вас в осведомителях?
— Злов не Злов, а вот про встречу с мужичком, который вам страшные истории про закопанных заживо рассказывал, наслышан. Да вы его не слушайте. Мало ли чего на пьяную голову наговорят. Особенно когда луком закусывают.
Я изумленно уставилась на него. Моисеенко, против обыкновения, говорил совершенно серьезно и даже не улыбался. Я выдавила:
— Простите, но вам-то откуда это… известно?
Сема пожал плечами:
— Сорока на хвосте принесла. Да, кстати, о птичках. Была у меня в свое время такая знакомая, Матильда Ефимовна Сорока, так она много чего приносила из новостей, потому как работала осведомителем в КГБ…
— Знаешь что, Егерь!.. — вдруг взвилась Аня Кудрявцева. — Мы тут серьезным делом заняты, а ты со своими прибаутками! Мне совсем не до смеха, если уж на то пошло!
А если, уважаемый господин Моисеенко, вы так широко информированы, — проговорила я, — то как в таком случае вы объясните тот факт, что в вашем доме, откуда — в том числе и по вашим словам! — похитили Родиона, оказалась прядь его волос, а? Это странно, особенно если учесть, что за день до того он был коротко острижен. Никто этого не заметил, потому что в день своего исчезновения он ходил по лагерю в кепке, скрывающей волосы. Это мне сказала Аня. Но нельзя в борьбе потерять прядь волос, которых на голове практически нет, не так ли?
Лицо Моисеенко, которое до этого времени выражало какую-никакую, но иронию, вдруг омрачилось. На мгновение, но омрачилось, причем в глазах мелькнул огонек, определенно настороживший меня, потому что такой взгляд я видела у него впервые: озадаченный, тревожный. Потом он хлопнул себя ладонью по лбу, причем жест вышел вполне искренний, и произнес:
Ознакомительная версия.
