- Если честно — испугался. сам не знаю чего. прижался к стенке в тоннеле. Он был как больной, лицо больное.
- За мной сегодня следили, произнес философ и ни к селу ни к городу проявил «ученость»: — Друг по- гречески «филос» от глагола «фил» — «люблю».
После ухода дяди (во втором часу ночи) Петр Романович позвонил по телефону — безрезультатно. Вышел на галерейку — темень у соседей. Однако померещился ему слабенький отблеск в одном окне. Перелез через парапетик — как будто мерцает огонек где-то в глубине квартиры архитекторов. Оконный стук, дверной звонок — ни ответа, ни привета.
То же повторилось и наутро, после беспокойного сна; между тем Петр Романович подозревал, кто вел за ним слежку у патриарших, но не рискнул проявиться при свидетелях (Варя и адвокат), и наудачу махнул в Завидеево. Где как раз подходило к концу торжество — освещение и воздвижение новеньких крестов.
С сиюминутным радостным облегчением влился он в скромно- нарядную толпу, почти забылся, соучаствуя утомленной душой благолепному строю древнего обряда, уникального по красоте своей; негромко вторя молитвам и песнопениям (тем, что помнил наизусть), подчиняясь медлительному ритму крестного хода под гулкое ликование колоколов. Тот мир, его московский, был настолько далек от мира горнего, что показалось в минуту уныния, миры эти никогда не сольются в празднике едином. А пять крестов сияли так победно, так дерзко вонзаясь в раскаленное золотом и лазурью небо, что философ, заглядевшись и задумавшись, пропустил окончание службы. Уехал Владыка со свитой, и народ начал расходиться, когда опомнился он, высматривая и не видя знакомых лиц. Взошел на паперть, уговаривая себя не суетиться. «Никуда не денутся! Не могли православные наши пропустить чуть не главное торжество.» По понятной, но неуместной ассоциации всплыла усмешечка Поля над американским триллером: религиозный изувер убивает «вавилонскую блудницу» распятием. Словом, от благолепия переходил он в криминальную круговерть — переход болезненный, — когда услышал негромкий голос:
- С праздником! Вы ищите своих друзей?
Петр Романович обернулся, кивнул.
- И вас с праздником, отец Платон.
- Пойдемте.
Они медленно двинулись по тропинке к бревенчатой избе.
- Вы философ, занимающийся богословием?
- Учусь, пишу.
- Над каким же трудом вы сейчас работаете?
- Над диссертацией на степень кандидата богословия.
- На какую тему?
- Монография называется «Христианский смысл любви».
- Глубокая проблема, сложная.
- Отец Платон, архитектор оставил вам письмо?
- Письмо? — удивился собеседник. — Нет. Убийцу брата не нашли?
- Не нашли. Осталось два дня.
- И потом?
- Арест. По идее, он нацелился на меня.
- По идее, преступника должен удовлетворить ваш арест. Или он так кровожаден?
- Или я близко подошел к разгадке. Кто-то следит за мной.
Они подошли к избушке, Петр Романович оглянулся: громада храма, словно средневековый белый корабль, плыла в жгучем мареве.
- Неужели он так кровожаден? — повторил монах: в голосе проскользнула боль, молодое лицо омрачилось.
«Неужели он знает — кто? — подумалось с испугом. — И молчит?..» — и вырвалось:
- «Кровь на мертвой голове» — так выразился мой брат, подразумевая орудие убийства. Не могу докопаться до смысла — какая-то скрытая символика.
- В традиционной трактовке — это «адамова голова», то есть человеческий череп, олицетворяющий первородный смертный грех.
- Значит, кровь на распятии?
- В падшем мире дьявол рукою человека дерзнет на любое кощунство. Ищите одержимого.
Тотчас в воображении соткался из воздуха Воланд на Патриарших. Философ мысленно отмахнулся от «литературщины», а монах заметил трезво:
- Только не впадайте в прелесть дурной мистики. Ведь широко используется и мирской знак — череп и кости — предупреждение о смертельной опасности.
В просторной комнате за темными сенями ставни и окна распахнуты настежь, масса света и сидят по лавкам люди за длинным узким столом с праздничным угощением. В полном молчании взоры обратились на вошедших, и Петра Романовича пронзило воспоминание своего сна. Но это живые дожидаются молитвы и трапезы. Отец Платон прошел в центр застолья, а с краю поднялась Тоня в шелковом платочке до бровей и увлекла философа на крыльцо.
- Что, Петр?
- Где Игорь?
- Он уехал, только что.
- От меня сбежал?
- Мы тебя не видели!
Тоня принялась торопливо объяснять, что Владыка со свитой, участвующие в таинстве освящения, отбыли сразу после окончания службы, потому что торопились.
Петр Романович перебил:
- А Игорь?
- Его согласились подвезти, он сейчас в Москве цемент выбивает.
- И ночевал в Москве?
- Да, утром приехал. А что, Петр? Что еще случилось?
- Могу ли я полностью доверять тебе? — он пытливо вгляделся в светлосерые глаза — она ответила твердым взглядом.
- Можешь.
- Тебя ждут?
- Не беспокойся. Говори.
Они сели на завалинку.
- Сегодня ночью Игорь, должно быть, за мной следил.
- Не знаю, что тебе сказать на это. Он жутко переживает, мечется как угорелый, но подозревать его.
- Ты передала ему наш разговор?
- Я же обещала тебе! Жду, когда он сам заговорит. Петр, опомнись! Неужели ты подозреваешь его в убийствах?
- Я всех подозреваю.
- Он любил Павла, он не мог.
- Много чего мог, — перебил Петр Романович, с жалостью взглянув на «бедную дурочку» (такое вот определение подвернулось). — Когда у Поля начался припадок, Игорь вышел на площадку.
- И что? — выдохнула Тоня.
- И позвонил в нашу дверь.
- Нет!
- Игорь признался. Я не говорю, что он вошел — но предупредил Маргариту (будто бы через дверь), что про нее все всем известно.
- По дружбе!
- Свинья-друг, — ляпнул Петр Романович неожиданно и сам на себя подивился и поправился: — Не возмущайся, я не про него. просто Подземельного повторил, по другому поводу. Так вот, по дружбе Игорь скрыл бы позорный секрет невесты и от Павла.
- Его откровенность с другом как раз и доказывает невиновность.
- Невиновность в чем? Преступление еще не произошло.
Тоня молчала; тут почувствовал он, что она вся дрожит едва заметной внутренней дрожью.
- Тонечка, не пори горячку прежде времени, вы супруги любящие, верующие. Правда, меня всегда несколько удивляло.
- Что?
- Семейная жизнь для постороннего — за семью печатями. Почему у вас нет детей?
Она опустила голову.
- Вам же грех предохраняться.
- Хорошо, — произнесла после паузы. — Я скажу тебе то, что знает только наш духовник. Мы живем, как брат с сестрой, в своеобразном монашестве.
Петр Романович аж присвистнул.
- Зачем же такие плотские истязания и соблазн?
- Страшно иметь детей в страшном мире.
- Это тебе Игорь такие песенки поет? И духовник одобряет столь трусливую позицию?
- Нет. Отец Платон говорит: надо доверять Промыслу. Бог каждому дает по силам.
- Ну и?
- Игорь пока боится.
- Поставь перед выбором: или настоящее монашество — или полноценная семья.
Нежно-застенчивое лицо Тонечки затвердело, тоненькие брови под голубым платочком сошлись у переносицы.
- Я так и сделаю.
- Извини за вторжение в частную сферу.
- Не надо. Ты не из праздного любопытства, и я, кажется, догадываюсь о подоплеке твоей неделикатности.
Ну и слава Богу, что не надо вдаваться в эту грязь, взрослому человеку без объяснений должно быть известно: есть болезни, последствия которых могут сказаться на потомстве.
После выразительного молчания она прошептала:
- Но надеюсь, что ты ошибаешься.
- Будем надеяться. Тоня, ты помнишь тот день, девять лет назад.
- Последний наш с тобой разговор произвел чрезвычайное действие: восстановил происшедшее в подробностях.
- Замечательно. Расскажи, как ты пришла к Игорю, во сколько.
- Я расскажу больше, — прервала Тоня. — В тот день я заходила к Маргарите — вот когда она примеряла фату перед зеркалом. А я сказала, что у меня еще ничего не куплено к свадьбе. «Не торопись, — она захохотала. (Я, конечно, передаю приблизительно, но интонацию помню точно.) — Мужчины такие свиньи!»
(«И свинья-друг тебя не мучает?» — опять вспомнился Подземельный.)
- Я начала возражать, а она: «Да, есть исключения, есть. Например, тебе повезло». — «А твой Павлик?» — «Павлик не из нашего свинарника, он из другого мира, другой, таких больше нет. Знаешь, он заболел на даче», — проговорила она с таким страданием, что я предложила: «Давай сегодня к нему съездим».
- То есть у вас не было договоренности о свидании с Игорем на вечер?
- Не было. Но Маргарита отказалась: «К семи мы не успеем вернуться».
- К нам она и пришла в семь! Ты не уточнила, что у нее было назначено к этому сроку?
