С первыми сумерками иду к паровозу «Победа». Жать лучше там. Но ждать не приходится. В окне старого паровоза замечаю силуэт, который тут же исчезает.
Злата меня ждет! Она хочет встретиться в том же месте, где мы расстались. Пусть при ужасных обстоятельствах. Но были и светлые моменты нашей дружбы. Мы оба не ангелы, а обычные люди. Понять и простить друг друга — это ли не повод для встречи.
С каждым шагом волнение нарастает. Даже не знаю, что я скажу ей. Вопросы, конечно, имеются, самые простые — где ты была и почему скрывалась? Что Злата ответит? Или она спросит первой — почему ты есть, а их больше нет?
Дверь в будку машиниста не заперта. Захожу. Телефоном не подсвечиваю, раз она так решила. В глаза мы посмотрим потом, когда поговорим в темноте. Так будет легче обоим.
Ступаю внутрь и зову:
— Злата.
И тут же получаю удар по голове. Боль кровавым вулканом вспыхивает в мозгу, и я проваливаюсь в страх.
…В тумане памяти опять последняя ночь на линии фронта. Темное небо, тишина. Я выхожу из хаты, иду за дерево и уже знаю, что сейчас произойдет. Будет взрыв, и все погибнут. Все, кроме меня. Надо кричать, звать друзей, чтобы успели спрятаться. На этот раз я смогу их спасти!
Я раскрываю рот и пытаюсь кричать, но голос не слушается меня. Пробую бежать, чтобы растолкать спящих, но тело отказывается подчиняться. Делаю отчаянное усилие — и остаюсь на месте. Яркая вспышка, жаркая волна и мертвая темнота. Грудь сдавливает безнадежным отчаянием — я опять никого не спас, друзья опять погибли.
А я выжил. Мне больно, я без сознания, но живой. Я знаю, что очнусь в больнице с контуженной головой, увижу окно с целыми стеклами и солнечный свет…
Слипшиеся веки расходятся. Нет. Здесь темно. Это паровозная будка!
Сознание мутное. Я в кресле машиниста. Кто-то манипулирует моей безвольной рукой. Что-то вкладывает в ладонь, сжимает пальцы и поднимает мою руку на уровень головы. В висок упирается нечто твердое.
Это ствол! Ствол пистолета!
Я дергаю руку в сторону. Оглушительный выстрел. Роняю пистолет, зажимаю уши. Контуженная голова гудит, только бы не отключиться! Не сейчас! Побеждаю паническую атаку и прихожу в себя.
Под ногами тело. Темнота скрывает детали, но я слышу стон.
Новый страх, не из прошлого, а в реальности:
— Злата. Что с тобой?
В ответ только хрип. Хрип тяжелораненого — слышал подобное на войне. Что я натворил?
Включаю телефон, подсвечиваю фонариком. На полу мужчина!
Свет влево-вправо. Больше в будке никого. Снова луч вниз. Пытаюсь рассмотреть окровавленное лицо.
— Ты кто?
— По-моги, — выдавливает он.
— Какого черта ты здесь?
Осматриваюсь и понимаю. Меня оглушили при входе в будку и усадили в кресло. Вложили в руку пистолет, чтобы инсценировать самоубийство. В последнюю секунду я дернул рукой, и пуля отрикошетила от чугунной топки. Попала в шею моему убийце и разорвала артерию. Теперь он захлебывается кровью.
Я вспоминаю про записку на фотографии с подписью «З».
— Где Злата?
Он молчит.
— Это она тебя послала?
Убийца трясется. То ли отрицает, то ли подтверждает. Последний булькающий хрип, и его рука, сжимающая горло, опадает. Кровь больше не выходит с толчками сердца — оно остановилось. Незнакомец мертв. А я в тупике, как этот паровоз.
Час-другой прихожу в себя. Мысли путаются. Надо что-то делать. Оставить тело как есть и уйти? Сюда никто не заглянет. Разве что в следующем году на день железнодорожника захотят подкрасить. А как поступить с пистолетом? На нем мои отпечатки. Еще следы ботинок на полу, да мало ли что. Смогу ли избавиться от улик?
Осматриваю тело убийцы. Он без документов, но при деньгах. Сумма не маленькая, почти сто тысяч. На пальцах наколка четыре буквы, если прочитать, получится ПУЛЯ. От пули он и погиб — накаркал.
Но пуля, пробившая его шею, выпущена из пистолета моей рукой. Непреднамеренное убийство? Самооборона? Оправдаться будет сложно. Лучше, чтобы пуля и пистолет исчезли. А в идеале и тело.
Паровоз стоит в тупике, а мимо проходят поезда. Во сколько раз поезд тяжелее пули?
Я сую пистолет в карман и вытаскиваю труп на железнодорожные пути. Мне здесь всё знакомо. Прислоняю тело к трансформаторной коробке между главными путями. Прячусь от видеорегистратора локомотива. Слушаю приближающийся грохот. Удар воздушной волной — пора! Я толкаю мертвого убийцу под товарняк между вагонами.
Многотонный состав не замечает препятствия, движется дальше, перемалывая тело. Огнестрельное ранение теперь не найдут.
34
Я разбит, опустошен, словно сам попал под поезд.
Возвращаюсь домой под утро. В кармане пистолет, одежда в крови, только руки ополоснул в луже. Сейчас с ночной смены придет мать. Успею ли отмыться? Она, как каждая мама, ничего не упустит. Последуют вопросы, соврать я не смогу. Зачем ее тревожить.
Плечи разворачиваются, ноги ведут в соседний дом к Маше. Она приоткрывает дверь, комкая на груди ночнушку. Глаза округляются, брови ползут вверх и дверь распахивается.
— Ничего не спрашивай, — прошу я и следую в ванну.
Горячий душ остужает голову, пенные потоки очищают тело. С особым усердием драю руки — порох и кровь атрибуты войны, а не мирной жизни.
За мокрой шторкой силуэт Маши. Она оставляет чистое полотенце и забирает брошенную одежду.
Я тщательно вытираюсь. Смотрю на руки — чистые. Одеть нечего, выхожу обмотанный полотенцем.
В стиралке на кухне крутится моя одежда. Рядом Маша в халате что-то готовит на плите, но аппетит у меня напрочь отсутствует.
Я падаю в постель. Маша с распущенными волосами садится на край кровати, заглядывает в глаза.
— Теперь расскажешь?
— Меня хотели убить.
— Кто?
Я морщусь от ужасных воспоминаний. Больная голова отказывается верить, что Злата подослала бандита— убийцу.
Маша протягивает таблетки:
— Нашла у тебя в кармане.
Я сразу вспоминаю о пистолете. Тревога так ясно читается на моем лице, что Маша спешит ответить:
— Вытерла водкой. Ты напиши заявление, что нашел пистолет на улице и идешь сдавать.
Умная, заботливая и предусмотрительная. Вот она какая Маша. От ее слов становится спокойнее.
— Тогда надо уничтожить водку. Неси.
— Вот еще! — Маша приносит стакан воды и требует: — Пей таблетку и спать!
Мне нравится ее возмущение. Так хлопочут о самых близких. Я выпиваю лекарство и проваливаюсь в сон. На этот раз без жутких видений. Наоборот, мне снится приятное, волнующее и зовущее.
Просыпаюсь. Маша сидит рядом, словно не уходила. Но это не так, она в верхней одежде и взгляд другой, не сочувствующий, а осуждающий. Я всё еще под властью сладкого сна и тяну к девушке руки. Она их сбрасывает.
В ее голосе обида:
— Что у тебя в голове?
— Мозги всмятку, — пытаюсь шутить я.
— О ком ты сейчас думаешь?
— О тебе.
— А во сне звал Злату.
Я смущаюсь. Так вот кто являлся мне в сладких грезах. Вчера я шел к ней на свидание, а попал к убийце, но все равно меня тянет к опасной ускользающей красоте.
Маша это чувствует. Она встает. Спиной ко мне, голова вбок, голос в сторону:
— Была бы Злата здесь, ты бы ко мне не пришел.
— Нет, что ты! — Это первая громкая реакция на упрек. А вторая тихая: — Я не знаю.
Склоняю голову. Попытка оправдаться получается так себе. И я добавляю:
— Видела фотокарточку от Златы? Она назначила встречу, я пришел, а меня хотели убить.
— И чем закончилось?
— Лучше тебе не знать.
— Там была Злата?
— Нет.
— Так поговори с ней!
— Как?! — воплю я. — Я спрашивал ее мать.
— Так это ты напугал Анну Николаевну беременностью Златы.
— Я думал, она в курсе.
— В курсе чего? Не было никакой беременности.
— Это правда?
— Она бы рассказала лучшей подруге.
— Подруги часто становится соперницами.
Маша поворачивается и наигранно улыбается:
