– Ну, знаю, – мрачно отозвался Беспалый, слушая начальника ОВД.
– Есть там охотничий заброшенный домишко, прямо около Рыськи. Так вот хлопцы с неделю тому назад в этом домишке расположились отдохнуть, порыбачить, а вчера к ним из лесу пожаловал непрошеный гость. От я и думаю: уж не от тебя ли он пожаловал? – И полковник Лукашенко вопросительно взглянул на Беспалого.
– Погоди-погоди, Сергей Сергеич, – с тревогой пробормотал Беспалый. – У Рыськи? Так ведь это ж действительно километров восемьдесят будет от колонии. За болотами… Черт! – И он резко обратился к тощему: – А как выглядел тот человек?
Тощий, поглядывая на Лукашенко, торопливо заговорил:
– Здоровый, волосы светлые, плечищи широченные. С автоматом на нас попер. На Коляна то есть. Мы-то с Серегой, – он мотнул головой в сторону кореша, – рыбачили как раз. Возвращаемся и видим: мужик этот Коляна на мушке держит. Хотел стрельнуть. Но осечка вышла. Автомат-то у него не заряжен оказался. Тогда он Коляна ножом пырнул. Прирезал, гад, на месте. На наших, можно сказать, глазах. Потом откуда-то пистолет достал. Стал угрожать. Мы думали, нам кранты. Но, слава богу, обошлось. Мужик жратвы потребовал, мы ему полный пакет напихали – он и отвалил.
– А кто он такой, откуда взялся – не говорил? – занервничав, стал допытываться Беспалый.
Тощий пожал плечами.
– Видно, издалека шел. Весь в крови. Бок у него порван был. И плечо вроде… То ли ножичком его искромсали, то ли на сук в лесу напоролся – хрен его знает. Вообще мужик здоровый, видать, но шибко уставший, из сил выбившийся. Издалека шел.
– А откуда ты знаешь, что издалека? – как бы невзначай поинтересовался Беспалый.
– Да весь какой-то чумазый, исхудавший, обувка перепачканная то ли в тине, то ли в черноземе – в тех краях, где мы остановились, земля светлая, cyxaя, а у него на сапогах налипло по пуду грязи. Издалека шел мужик. Точно говорю. И одежда на нем была – тряпье какое-то, рваное все, будто кто ему нарочно все изодрал. Он Коляновы шмотки взял, переоделся.
– Высокий, плечистый, говоришь?
– Точно так.
– Волосы светлые? – тихо спросил Беспалый. У него снова родилось тревожное сомнение.
– Светлые.
– Уши небольшие, прижаты к голове?
Тощий изобразил на лице задумчивость.
– Прижатые как будто.
И тут Беспалого осенило:
– Он переодевался, говоришь? А не заметил, не было ли у него на груди какой-нибудь татуировки?
– Татуировки? – озадаченно переспросил тощий. – Не, не заметил.
– На груди должен быть крест большой, а по oбе стороны от него два ангела с крыльями! Не мог не заметить! Вспомни! – разгорячился Беспалый.
Тощий помотал головой.
– Не было. Не видал.
Беспалый вздохнул и искоса поглядел на Лукашенко. Тот сидел с непонимающим видом и переводил взгляд с Беспалого на тощего и опять на Беспалого.
– Ладно, а направлялся он куда?
– Да не докладывался! – грустно усмехнулся тощий. – На север ушел. Дальше на север, вдоль реки. А мы, как только он ушел, схватились, добежали вот до рабочего поселка, а оттуда на лесовозе сюда.
Беспалый хмыкнул:
– Это странно, Сергей Сергеич. Если от меня и бегут, то обычно чешут на юг. А этот что, с юга на север отправился? Вряд ли. Там же болота непроходимые.
– А автомат-то у него откуда? Да еще незаряженный? Расстрелял, что ли, магазин в лесу? – буркнул Лукашенко.
Автомат!
Беспалый вспомнил, что у пропавшего в лесу сержанта Шлемина тоже был автомат. К тому же, по описаниям, бродяга, напавший на туристов, сильно походил на Варяга.
Неужто он?!
Настроение у Беспалого как-то враз ухудшилось. Однако посвящать полковника Лукашенко в свои малоприятные дела он не намеревался. Надо во всем разобраться самому. И Александр Тимофеевич, будто вспомнив чего, перевел разговор на другую тему.
– Да, Сергей Сергеич, – взмахнул рукой Беспалый. – Зашел-то я вот по какому делу. Меня тут в Москву тянут на ковер – командировочное предписание нужно. Оформишь?
– Конечно, Тимофеич. Это, видать, по поводу бунта? Расскажи-ка мне, что там у тебя все же стряслось?
Александр Беспалый глазами показал на посторонних и отозвал полковника в сторонку.
– Да ты ведь и сам все знаешь, – понизил голос Беспалый. – На той неделе забузили мои архаровцы. Стрельба поднялась. ОМОН пришлось вызывать. Есть жертвы. Вот теперь на разборку тянут.
Лукашенко понимающе вздохнул.
– И много полегло?
Беспалый кивнул.
– Много, Сергеич. Такого у меня давно не было. Троих омоновцев покалечили. А из зэков девять копыта откинули.
– Вот это да, Александр Тимофеевич! Серьезное дело. Теперь тебе долго придется отмываться! – пророчески заявил Лукашенко.
Выйдя от Лукашенко, Беспалый не сразу пошел в гараж, а завернул на переговорный пункт и заказал срочный разговор с дежурным по колонии лейтенантом Вавиловым. Еще в кабинете Лукашенко он понял, что ему следует делать, и теперь торопился отдать соответствующие приказы.
– Дежурный по части лейтенант Вавилов! – услышал Беспалый высокий до фальцета голос.
– Это Беспалый. Слушай, лейтенант, пока меня не будет, надо еще разок прочесать местность. Идите широким сектором на север. Ты меня понял – на север! В направлении речки Рыська. Осмотрите каждый куст!
– Там же сплошные болота, товарищ подполковник? – задал лейтенант обоснованный вопрос.
– Я знаю, потому и приказываю искать именно там. Поройтесь вблизи скалы, что торчит на стрелке, возле Стылой.
– Что прикажете искать?
– Искать что? – Беспалый задумался. – Ищите следы крови, автоматные гильзы. Даже если кучу человеческого говна найдете – возьмите на анализ! Словом, ищите все, чего не должно быть в безлюдном лесу! Ты меня понял?
– Так точно, товарищ подполковник!
Положив телефонную трубку, Беспалый вышел на улицу.
Летнее солнце пекло нещадно. Он невольно задрал голову вверх, сдвинув фуражку на брови. Если по лесу бродит Сашка Ковнер – хрен с ним. Выживет – его счастье, сдохнет – туда ему и дорога. А если все же это Варяг пустился в бега? Хлопот не оберешься! «Сволочь лагерная, сколько же ты мне еще будешь кровь портить! Надо этого гада непременно выследить и загнать в угол, как крысу».
Так просто Беспалый обиды не прощает!
Багульник уже зацвел. Казалось, что вся тайга пропиталась его удивительным ароматом – тонким и пьянящим. Отец Платон глубоко вдохнул благодатный воздух и зажмурился. Больше всего на свете он любил вот это время. Особенным был воздух – чистый, звенящий, напоенный свежими запахами земли, хвои и багульника.
«Багульник хорош от кашля», – подумал отец Платон и, обернувшись к дому, крикнул:
– Елена!
Он всегда звал внучатую племянницу полным именем, по-православному, как в святках. Даже когда она была еще совсем маленькой, отзывалась только на это имя, а в школе строго выговаривала учителям:
– Никакая я не Леночка. Елена!
Девушка вышла на крыльцо и вопросительно посмотрела на деда. Он невольно залюбовался ею. Высокая, сильная, со спокойным взглядом и серьезными темно-карими глазами, а еще чуть смугловатой кожей, доставшейся ей в наследство от матери, в крови которой наверняка бродили какие-нибудь тувинские гены. Она была по-настоящему хороша. «Эх, мужика бы ей прилежного, толкового, работящего, – вздохнул про себя отец Платон. – Замуж ей надо, детей рожать… А она сидит тут со мной, старым пнем, в глуши пропадает…»
Вслух он этого не сказал, чтобы не затевать с yтpa давний их спор, из которого Елена неизменно выходила победительницей: «Я так хочу!» – и все тут.
– Багульником пахнет как, – вдруг сказала она.
– Вот-вот, – подтвердил отец Платон. – Пойду соберу. Насушу – зимой от кашля поить меня будешь oтваром.
Елена улыбнулась:
– Уж скажи лучше – погулять захотелось по лесу.
Отец Платон зыркнул на нее из-под насупленных косматых бровей.
– Все-то ты знаешь. И откуда только в доме священника ясновидящая взялась, – пробурчал он. – Принеси-ка мне рюкзак и палку. Да топоришко не забудь.
Девушка снова скрылась в доме, а отец Платон покачал гoловой. Старик всегда поражался способности внучки-племяшки угадывать его мысли и намерения. «Может, все бабы такие?» – думал иногда он.
Наблюдая за тем, как тянутся к ней животные – то лосенка приголубит (и он ходит потом во дворе, высасывая из марлечки творог, подвешенный на веревку стекать), то раненую лису выхаживает (и она таскается за ней, как привязанная), – он еще больше проникался уважением к своей любимице.
У отца Платона никогда не было своей семьи.
С женщинами он не жил и потому успокаивал себя мыслью, что эта порода людей просто ему неизвестна. Елена была единственной внучкой его сестры, жившей в Ленинграде. Мать ее умерла при родах, отец быстро спился после смерти жены и скоро тоже умер во время белой горячки, и девочку некоторое время воспитывала ленинградская бабка. Однажды летом она привезла Леночку в Северопечерск, к Платону, и девочка, проведя здесь летние каникулы, так привязалась к «деду», что наотрез отказалась возвращаться обратно в большой город. Платон поначалу переполошился – как жe он с ней справится! Но, видя, как девочка без всяких капризов хозяйничает в доме, работает на огороде и ходит с ним в лес по грибы, успокоился.
