Роже Борниш - Гангстеры

— Господа, — начинает Лутрель, ставя рюмку на стол, — мы захватим бронированный фургон, транспортирующий инвестиции в филиал Лионского кредитного банка, расположенный в доме сто пятьдесят на авеню Пармантье. Это будет деликатная миссия. Вся операция должна уложиться в одну минуту, максимум в минуту и тридцать секунд, включая отход.

Он умолкает, снова наполняет рюмку и продолжает:

— Посмотрите на карту. Месторасположение дверей банка я отметил крестом. Рядом находится кафе «Гонкур». Вот этот квадрат — это фургон. Обычно он приезжает из предместья Тампль. Вы получите подробные инструкции после осмотра места.

— Сопровождающим нужно пройти не более пяти метров, чтобы войти в банк, — говорит Бухезайхе.

— А когда вы планируете нападение? — спрашивает Аттия.

Ноди подозрительно смотрит на него.

— Если бы ты пришел вовремя, — поясняет Лутрель, — ты бы уже знал, что это — Жо Аттия. Мой довоенный приятель. Операция назначается на послезавтра, седьмое февраля. Для уточнения деталей завтра встречаемся здесь ровно в девять часов. Ты слышишь, Рэймон, ровно…

По сухому тону Лутреля Ноди понимает, что завтра не стоит заставлять себя ждать.

— На этом официальную часть разрешите закончить, — говорит Лутрель, вставая из-за стола, — а теперь я вас всех приглашаю на ужин в роскошный ресторан. Вы не против?

Маринэтта Шадфо обожает яркий макияж, лицо, перевоплощенное косметикой. Она любит светлую пудру, подчеркивающую зеленые веки, голубые ресницы, ярко накрашенные губы, подведенные глаза, волосы цвета красного дерева. О вкусах не спорят. Но это все противоречит вкусу Лутреля. Он любит только пастельные тона, строгие элегантные туалеты, размеренные движения, мягкую походку, одним словом, сдержанную, дистанционную элегантность, характерную для роскошных кварталов Парижа и особенно для Шестнадцатого округа. Молодой человек, приехавший из Сарта, был поражен буржуазной сдержанностью и холодностью, которые он открыл для себя в то время, когда немецкое гестапо поместило его в частном отеле неподалеку от авеню Анри Мартена.

Чтобы привить Маринэтте вкус и хорошие манеры, Лутрелю понадобилось много времени, много терпения, а также применение силы. Когда он с ней познакомился, она была управляющей бара «Коккер», расположенного на Пигаль. Это был маленький бар, клиентуру которого составляли мошенники, агенты гестапо и белокурые офицеры третьего рейха. Маринэтта считала себя воплощением парижанки, какой представляют ее себе провинциалы и иностранцы. Прежде всего, яркий макияж. Затем, облегающие платья, подчеркивающие все достоинства ее стройного тела. Когда она говорила, она постоянно облизывала губы кончиком языка, полагая, что это очень сексопильно. Она не могла сделать ни одного шага, не вильнув бедрами, садясь, закидывала ногу на ногу, демонстрируя колени. Она жила, окутанная коконом духов, звенела браслетами, цепочками и медальонами, признавая только золото. Маринэтта имела успех у мужчин, и сначала Лутрель терпел ее такой, какой она была. Молодая женщина уравновешивала его меланхолию и послушно утоляла порывы его плоти. Пьер постепенно привязался к ней, так как она была красивой, добросовестной и подобно ему питала слабость к собакам. Однако Лутрель долго колебался (Бухезайхе и Дано были тому свидетелями), прежде чем начать выходить с ней. В течение долгого времени он встречался с ней только в баре «Коккер», и их совместные маршруты не шли дальше спальни. Наконец Маринэтта начала жаловаться на однообразие их жизни.

— Ты слишком вульгарна для тех мест, которые я посещаю, — безжалостно отвечал ей Лутрель, обязанный своим социальным восхождением третьему рейху.

Она называла его снобом. Но после того как ее грубо обрывали, а порой и давали пощечину, она в конце концов капитулировала. Она любила Лутреля. Ей нравились его сдержанность и умение подчинить себе других. Своей сестре Рэймонде, вышедшей замуж за полицейского и упрекавшей ее за связь с гангстером, она убежденно ответила: «Пьер — это аристократ!» Она выставила сестру за дверь своей квартиры, украшенной безделушками и старинными гравюрами, и с тех пор ни разу не видела ее.

Маринэтта была приручена Лутрелем очень быстро. Но и он привязался к ней. Однажды утром, лениво приоткрыв глаза, она с удивлением увидела склонившегося над ней Пьера, который нежно смотрел на нее. Маринэтта спросила его с беспокойством и недоверием:

— Что с тобой?

— Ничего… Я просто смотрел на тебя. Без макияжа ты мне нравишься гораздо больше.

Маринэтта тогда поняла, что Чокнутый по-своему любит ее. И она сделала ради него то, что раньше ей просто не приходило в голову: она записалась на курсы хороших манер, отдала весь свой гардероб благотворительным организациям, оставив только шубы из голубого песца, которые она накидывала на себя в любое время года.

Маринэтта выходит из себя, сохраняя внешнее спокойствие. Уже почти час, как она приехала со своим коккером в модный итальянский ресторан «Мариуччио» (посещаемый самым отборным обществом — только черным рынком), расположенный на улице Марбеф. Метрдотель галантно проводил ее к столику, который постоянно числится за Лутрелем, известным здесь под именем Бернар. Маринэтта пришла вовремя, но Пьера и его банды еще нет.

Клиенты ужинают под сладкие звуки гитар, исполняющих «Соле мио». Гитаристы обряжены в костюмы пиратов. Кремовые стены зала украшены мандолинами и тромбонами. Неожиданно в зале появляется Дано, держа правую руку в кармане пальто. Вслед за ним уверенной походкой входит Лутрель, затем Бухезайхе с напряженным лицом и проницательным взглядом. За ним Ноди и Пьеретта д’Арш, его подружка. Последними входят Фефе и все еще дрожащий от холода Аттия. Он выглядит здесь нелепо в своем галстуке, повторяющем цвета французского флага. Все усаживаются за столик, за которым уже сидит Маринэтта. Официанты в белых кителях начинают суетиться, придвигают еще один столик, приносят миску для собаки.

— Стоп! Сначала сядет Пьеретта, — говорит Лутрель Дано, собирающемуся уже завалиться на стул. — Когда ты, наконец, усвоишь манеры?

Все, что противно этикету, портит ему настроение. Пьеретта садится рядом с Маринэттой и, целуя ее в щеку, быстро скользит взглядом по ее туалету. Жакет Маринэтты расстегнут, и на борту можно прочесть: «Коко Шанель». Через спинку стула перекинут серебристый песец. На Пьеретте надето облегающее платье из плотного белого шелка, наглухо застегнутое. У нее красивые длинные завитые волосы.

Ужин проходит в общей эйфории, нарушаемой иногда Лутрелем, порицающим недостойное поведение за столом. Его первое замечание, как обычно, адресовано Абелю, не умеющему правильно пользоваться ножом и вилкой. Бухезайхе призывается к порядку, когда широко открывает рот и начинает ковырять в нем зубочисткой. Аттия капнул на свое «знамя» соусом, что также не останется незамеченным. И только Ноди ведет себя, как настоящий джентльмен. До чего же он хорошо держится, какие у него изысканные манеры! Лутрель восхищен им, а порой даже завидует ему. Однажды вечером, немного перепив, Лутрель сказал Рэймону, икнув:

— Я хотел бы осуществить две свои мечты. Первую — совершить ограбление в смокинге и цилиндре. Это было бы настоящим безумием. Вторую — иметь частицу «де». Только послушай: де Лутрель! Когда я выйду на пенсию и поселюсь за границей, меня будут называть де Лутрель. Граф де Лутрель!.. или герцог, посмотрим.

Ноди рискнул пошутить:

— Учитывая твою биографию, ты мог бы взять себе имя Петер фон Лутрель. Это тоже звучит!

Чокнутый чуть не умер от хохота.

Стоит холодная погода. На авеню Пармантье редкие прохожие кутаются в свои пальто, обматывают шарфами покрасневшие нос и уши. Давно уже во Франции не было такого холода. Эту первую послевоенную зиму можно сравнить с зимой сорокового-сорок первого годов, когда в тазах замерзала вода, а толстый слой снега продержался в Париже три недели. Особенно плохо переносят мороз старики, поэтому человек с седыми усами и волосами, поеживающийся в своей куртке-аляске, с длинным батоном хлеба в руке и с перекинутой через плечо нелепой пляжной сумкой вызывает жалость. Когда он передвигает ногами, кажется, что это скрипит не снег, а его старые кости. Он среднего роста и, вероятно, в молодости был сильным. Сейчас же он плохо видит и с невероятными предосторожностями решается, наконец, перейти улицу. Он с трудом взбирается на тротуар и продолжает путь своей неуверенной походкой. Старость — это как кораблекрушение. Шофер фургона, стоящего перед филиалом Лионского кредитного банка, смотрит на старика с сочувствием. «Лучше сдохнуть, чем дожить до таких лет», — думает он, затягиваясь сигаретой. Старик, спотыкаясь, медленно продвигается вперед. Он находится всего лишь в нескольких метрах от банка, когда оба конвоира выходят из него, катя на тележках джутовые мешки с банкнотами. Одиннадцать часов тридцать одна минута.