Дальнейшее разбилось на череду изолированных кадриков – Мазур видел, как Гвоздь падает на землю, не убитый и не раненый, по своему хотению падает, сбив Антошу подсечкой, прикрывшись им от следующих пуль и выхватив пистолет; видел, как те, у черных джипов, растерянно оглядывались, не сообразив залечь; видел, как от ближней «Волги» в их сторону кидаются охранники с оружием наготове.
И больше он ничего не видел – опрометью кинулся к господствовавшей над пустынной местностью лесистой горушке, бежал по всем правилам, петляя и часто бросаясь наземь, выпустив наугад пару коротких очередей. Изредка он оглядывался – но там, на берегу, не прибавилось ни убитых, ни раненых...
Когда начались деревья, он петлял от ствола к стволу, выскакивая из-за них то справа, то слева, чтобы не было системы, чтобы противник не вывел р е г у л я р н о с т ь. Машинально, на автопилоте он выполнял заученные маневры, потому что иначе просто не мог, тело работало само, без участия головы – но где-то в глубине души зрело убеждение, что он предохраняется зря, что там, наверху, никого уже нет...
Так оно и оказалось. В выбранном им самим месте, идеально подходившем для наблюдательного пункта – а также снайперского выстрела по людям на берегу – живых более не наблюдалось. А вот мертвых было ровнехонько двое – те, кого он тут оставил с наказом смотреть в оба и не подпускать никого. Убитые пистолетными выстрелами в упор – по пуле на каждого. Тот же холодный профессионализм, с которым Мазур сталкивался все время своего пребывания здесь, все время своей подневольной работы...
Вниз он спускался гораздо медленнее, уже нисколечко не боясь, что получит пулю в затылок. Автомат болтался на ремне, нужды в нем не было никакой...
На берегу продолжались деловые переговоры – конечно, с учетом изменившейся обстановки. Те, из джипов, понуро стояли с поднятыми руками, что неудивительно для людей, оказавшихся под прицелом парочки автоматов. А Гвоздь, сидя на корточках над поверженным Ковбоем, говорил спокойно и задушевно:
– Я же тебя порву, как Тузик грелку, за такие фокусы, раком поставлю, сосунок. Из тебя кровельщик, как из собачьего хвоста сито...
Лицо у него было спокойное, но на него следовало бы ради облагораживания надеть какую-нибудь уютную, приятную маску – вроде физиономии Фредди Крюгера, гораздо более мирной по сравнению с тем ласковым оскалом, что сейчас был обращен к младшему собрату по нелегкому ремеслу.
– Дядя Коля! – прямо-таки взвыл поверженный. – Бля буду, не я! Не мои это! Я ж тебя уважаю...
Его трясло крупной дрожью. Гвоздь поднял на Мазура бешеные глаза, и тот парочкой скупых жестов обрисовал ситуацию.
– Ну ладно, – сказал Гвоздь, в последний раз встряхнув младшего собрата. – Считай, по нулям, никто никому не должен. Но если ты мне еще раз неприятности создашь, сявка, я тебя в неглыбком месте утоплю... Пшел! – Он резко выпрямился, кивнул Мазуру. – Поехали, Степаныч. Садись за руль. А ребята тут срочно уберут...
Не дожидаясь вторичного приглашения, Мазур, и сам жаждавший отсюда убраться как можно быстрее, прыгнул за руль. Погнал «Волгу» по немощеной дороге, круто поднимавшейся вверх, в город. Не поворачивая головы к спутнику, сказал сухо:
– Две пули на двоих. Оба мертвые. Или стрелок был очень уж резкий, или... Или он т в о й, Фомич. Кто-то, кого они прекрасно знали, уважали и никак не ожидали такого вот подвоха...
– Останови, – резко бросил Гвоздь, и, не успела машина замереть, как он выскочил на обочину, проворно отошел метров на двадцать, махнул Мазуру.
Тот подошел вразвалочку, спросил с каменным лицом:
– Опасаешься подслушки, Фомич?
Он видел по лицу собеседника, что угодил в десятку. Гвоздь, однако, промолчал, досадливо скривился. Ну разумеется, неуместно ему было, такому могущественному и несгибаемому, признаваться перед своим то ли заложником, то ли батраком, что дела в теневом королевстве давно уже пошли наперекосяк, и мысли приходят в то шизофреническое состояние, когда кажется, что доверять нельзя никому...
– Степаныч, ты профессионал, – сказал Гвоздь отрывисто, сухо. – Что тебе еще нужно? Денег? Людей? Пулеметы бесшумные? Луну с неба? Все тебе будет, кроме Луны, только работай... Сукой буду, озолочу, проси, что хочешь, как в сказке, кроме жопы... Ну прав ты, прав. Эта проблядь где-то близко, под самым носом, а вычислить его я не могу... Ты когда начнешь хоть что-нибудь понимать?
– Как только догадаюсь, почему пули пролетают мимо нас с тобой, – сказал Мазур, глядя ему в глаза. – Если есть ключик, он именно в э т о й загадке. Масса народу, должно быть, уже в курсе, что ты почуял к а з а ч к а и пригласил для охоты на него целого адмирала...
– Генерала, – поправил Гвоздь с каменным лицом. – Я тебя как генерала с в е т и л. Московский генерал, суперспец...
– Генерал, адмирал – это детали, – сказал Мазур. – Главное в сути, а суть проста и многим известна... Отчего же до сих пор никого из нас двоих не шлепнули? Не пойму. Мелькают какие-то наметки, но в к а р т и н к у никак не сливаются... – Он помолчал и решился: – Фомич, можно циничный вопрос? Если с тобой, паче чаяния, что случится, кому останется х о з я й с т в о? Те самые заводы, газеты, пароходы? Я не из праздного любопытства спрашиваю... Какая доля может отойти законной супруге?
– Мизерная, – почти не раздумывая, ответил Гвоздь. – Вовсе даже ничтожная. Степаныч... А, Степаныч? Ты э т о брось, понял? Ларка тут не при делах. Я, конечно, тоже читал эти американские романчики – где коварная супружница травит мухоморами мужа-миллионера или нанимает ему взвод киллеров... Вздор. У н а с это не проходит. А если и проходит, то исключительно с барыгами по жизни, с торгованами по первой и единственной профессии. Я – дело другое. Если мне упадет на темечко дистанционно управляемый кирпич, дело приберет с т а я. И не достанется Ларке ни гвоздя от заводов, ни винта от пароходов, о чем она прекрасно знает, она у меня умная. Нет, ты не в ту сторону смотришь...
– Но ты ведь думал, Фомич, об э т о м нюансике? – без улыбки спросил Мазур. – Вовсе и не удивился моему вопросику, гладко и подробно ответил, так, словно прокручивал уже идею...
– Ну и что, ежели прокручивал? – глядя в сторону, сказал Гвоздь. – Приходилось прокручивать в с е варианты. Жизнь научила не доверять никому... только, повторяю, ты не там ищешь. Ларке достанется сущая мелочь, и она это отлично понимает. А потому и не станет никогда к р у т и т ь. Ей и в нынешнем ее положении жить хорошо. Да и не смогла бы она самостоятельно выйти на эту хитрющую крутизну, что невидимкой возле меня стелется... Это не только ее касается. Я многих проверял, по отдельности...
«Вот то-то и оно, – подумал Мазур. – По отдельности. А если те, кто по о т д е л ь н о с т и выглядел чистехоньким, образовали с о ч е т а н и е, которого ты не предусмотрел? И я, старый дурак, тоже. Нелепица? Не такая уж...»
– А Томка?
– Степаныч... – поморщился Гвоздь. – Ну ты же сам в это не веришь. Уж тут-то...
– Не верю, – сказал Мазур. – Тыкаюсь вслепую, в надежде, что вдруг в башке сложится цельная картина из этих дурацких обрывочков... Вот если бы я знал, кто меня тебе продал...
– Э, нет, – сказал Гвоздь решительно. – Это уж, прости, так секретом и останется... еще и оттого, что с э т о й стороны нет никакой угрозы. Короче. Что тебе нужно все-таки?
– Вот чего мне пока что не нужно, так это денег, – сказал Мазур, подумав. – Парочку надежных... впрочем, кто нынче при таком раскладе может быть надежным? Лучше уж парочку откровенно тупых ребят – но таких, которые будут выполнять приказы от сих и до сих, ни единого вопроса не зададут. Чем они проще и дальше от жизненных сложностей, тем лучше. Найдешь?
– Такого добра...
...Мазур слушал доклад, сидя в кабинете, в отведенных ему покоях, с распущенным узлом галстука и стаканчиком виски в руке – расположившись в вальяжно-раскованной позе немаленького босса, имеющего право руководить и строго спрашивать отчета.
Судя по поведению собеседника, ничем внешне не примечательного крепыша лет тридцати по кличке Быча, тот не был посвящен в г л у б и н н ы е сложности, искренне полагая Мазура не пленником на крючке, а значительной персоною из столиц, близкой к Папе. Особым интеллектом Быча не блистал, но излагал факты подробно и толково.
О том, что незадачливый директор магазина «Радость» не дрыхнет долгим алкогольным сном, а натуральным образом мертв, точнее говоря, лишен жизни насильственным образом, дознались даже не поздним вечером, а утром следующего дня. Валькирия Танечка, судя по ее показаниям, так и ушла домой, ничегошеньки не заподозрив – уверяла, что шеф и раньше заваливался дрыхнуть надолго, в той самой комнате, так что не стоило его будить. Ночной сторож, явившийся с концом рабочего дня, опять-таки не заподозрил, что провел ночь в компании остывшего трупа – он тоже прекрасно усвоил привычки нанимателя, заступив на вахту, лишь мельком заглянул в комнату и со спокойной совестью отправился дрыхнуть сам. Утром приехала Танечка, а сторож ушел. Лишь часов в одиннадцать дня кто-то из постоянных, особенно настырных собутыльников, жаждавший то ли общения, то ли деньжат на опохмел, энергично взялся будить мнимоспящего, стащил его с дивана... и вылетел в торговый зал, распугав воплями ранних ценителей прекрасного. Тут оно все и закрутилось – милиция, переполох, эксперты...
