целы?!
Они кричали что-то утвердительное в три голоса. Ох уж эта тяга к театральности! Я тоже перелез через подоконник. Охранник держал трепещущего «крота» – со спины, заломив руки. Кто-то из комнаты включил фонарик.
Захарычев извивался, плевался вонючей слюной – взъерошенный, толком не одетый. Сосуды лопались в глазах, в них теснились страх и ненависть. Он плюнул в меня – и чуть не попал. Попытался вырваться, но его держали крепко.
Я не удержался, как устоять от такого соблазна, стиснул кулак и что есть мочи двинул ему в глаз! Он подавился блевотиной, обмяк.
– Зачем ты его? – неуверенно спросил Соколовский.
– Не знаю, – пожал я плечами, – захотелось.
– Ну, раз захотелось, значит, надо себя порадовать, – рассудительно изрек Викулов. – Эй, братишка, – обратился он к охраннику, – тащи это дерьмо к машине, в штаб повезем.
Меня внезапно разобрал приступ нервного смеха. Не навоевался еще? А ведь руки-то чистые, товарищ майор, никого не убил, будешь спать спокойно! Дарью «Лыкову» застрелил ее сообщник Дмитрий; «шестерку» Хотенко – «шестерка» Шкиряк; тех двоих, что прибили Ломаря, – бравый пулеметчик Росгвардии; а «крот» и вовсе жив, хотя за проявленное свинство заслуживал самой быстрой пули…
Допрос по ночам отловленных агентов СБУ становился доброй традицией. Каждый раз это были новые люди. А сегодня и вовсе к нам зашла крупная рыба.
Допрос начался только в три часа ночи. Мы в отличие от Захарычева даже успели поспать и загрузить в себя по литру отборного кофе. «Крупная рыба» сломалась. У него не было мотивации, отсутствовала идея, за которую следовало бороться. Он не был «свидомым» украинцем, готовым жизнь отдать за «ридный» Крым, захваченный подлыми оккупантами. По маме украинец, по отцу русский, много лет служил в российской системе МВД, потом в Росгвардии. Принципов не было, хотелось денег – причем много. Родной сын, живущий в Болгарии, оказал медвежью услугу – свел его во время отпуска с неким вежливым чистоплотным господином, представившимся Джоном Эммерсом, и тот сделал новоявленному майору Росгвардии предложение, от которого тот не смог отказаться.
– Как вы поняли, что это я? – безжизненным голосом спросил Захарычев. Измученный, с распухшим глазом, он смотрелся жалко, но жалости не вызывал.
– На глупости прокололись, – объяснил я, – когда во плоти поперлись к Шкиряку, и вас срисовала камера Сбербанка.
– Вот черт… – покачал головой Захарычев, – на такой мелочи срезаться… Кто же знал, что вы на следующий день приберете Шкиряка?
– Понимаем, – кивнул я, – это немного обидно. Как у вас на базе оказалась цифровая профессиональная видеокамера?
– Связник доставил на лодке на прошлой неделе. Во время отгрузки лодочных аккумуляторов ее в той же таре незаметно сунули в общий груз, а уж на складе я о ней позаботился.
– Где храните ключи от нерабочей подсобки?
– В письменном столе потайное отделение…
– Действительно, все просто, когда об этом знаешь, – усмехнулся я. – Полагаю, после посещения торгового центра в Керчи вы забежали к Шкиряку; а перед рассветом, прежде чем вернуться на базу, заглянули в поселок. Охрана на шлагбауме вас, понятно, не видела, вы прибыли другой дорогой. «Паджеро» неплохо скачет по бездорожью, верно? Ревенко вас шантажировал?
– Нет. Но он требовал объяснений. Я просил его похлопотать о швартовке яхты, а потом он по просочившимся слухам узнал, что там были диверсанты… Я смеялся, говорил, что он неправильно понял, что сейчас я все объясню.
– И, судя по всему, вы ушли от ответа. Что это было, строфантин?
– Да, меня снабдили… Сильная доза, в ампулах, под видом глазных капель…
– Как вы связывались со своими хозяевами?
– Я находился в Керчи… Встретились со связным в пивном баре, он передал инструкции, документы для молодых людей, которых – если не удастся этого избежать – я должен выдать за своих дальних родственников.
– Какие были инструкции относительно этой парочки?
– Я не участвовал в разработке операции, не знаю, в чем она заключалась… Они решили использовать агента, который уже работает в этом квадрате. Встретить, передать новые документы, аппаратуру, которую я спрятал в подсобке, вывезти на станцию Портовая. Я возражал, это было опасно, но меня не слушали, уверяли, что все просчитано.
– Что они должны были сделать?
– Я не знаю… Под видом съемочной группы проникнуть на подготовленный к открытию мост, дальше без понятия… Это уже без меня, правда. Какая теперь разница? Вы ликвидировали диверсионную группу, конфисковали аппаратуру. На мост идти некому, что бы они там ни планировали. Думаю, в Киеве тему закрыли.
И ведь не врал, дерьма кусок! Не мог он знать, что произойдет на мосту, его это не касалось. Чем меньше посвященных, тем лучше для дела.
– Вы получили из центра задание организовать ликвидацию ответственного за безопасность объекта майора ЦСН ФСБ Томилина – то есть меня. Зачем это понадобилось?
– Этого я тоже не знаю, не мое дело. Я про вас вообще ничего не знал… – задержанный «крот» невесело усмехнулся, – Центру виднее. В свете того, что произошло в последние дни, в свете того, что произошло сегодня и где я нахожусь, – разве они были не правы, заказывая вашу ликвидацию?
Как-то не убеждало. Когда заказывали, ничего из этого еще не случилось. Специалисты в Киеве обладают даром предвидения?
Мы задумчиво смотрели, как отловленного украинского «крота» уводят из кабинета. Он уходил, низко свесив голову, с трудом волочил ноги. На прощание даже не оглянулся, зачем? Еще увидимся, товарищ счастливчик…
– Итак, товарищ майор, мы сделали все, что планировали? – неуверенно заявил Соколовский, разминая затекшую шею. – Дело закончено, забудьте.
О том же самом заявил спустя энное время полковник Мостовой. Он еле сдерживал радость, поглядывал на меня с уважением, хотя и немного с усмешкой. Вы сделали все, что в наших силах, и даже больше, товарищ майор. Позднее разберемся, что они планировали. А сейчас факт налицо: попытка диверсии пресечена, завтра можете отдыхать. Люди расползались по норам, Борька Галкин держался за пострадавшую коленку, жаловался на невыносимую боль – следствие «постмобилизационного синдрома».
Последующий выходной был какой-то странный – я весь его проспал. Словно не было никакого выходного. Встал разбитый уже под вечер, долго соображал, какой сегодня день и не пора ли в отставку, как проспавшему что-то важное и общенациональное?
Нет, ничего я не проспал. Начальство и коллеги помалкивали. Через полчаса я материализовался в городе-герое Керчь, в том месте, где трасса Е-97, берущая начало от Керченской переправы, смыкалась с улицей Юрия Гагарина. Последняя прорезала северные предместья Керчи, превращалась в Аджимушкайское шоссе, а далее – в улицу Коммунаров.
– Господи, Алексей, конечно, здравствуйте… – в голосе журналистки Ольги Стрельченко что-то ломко хрустнуло.
– Простите, Ольга, что не звонил, – покаялся я, – эти двое суток были адом.
– Я это
