— Почему они гнались за вами?
— Их спросите!
— Хорошо. Но почему вы убегали от них?
— Испугалась, наверное.
— Чего?
— Подумала плохое.
— Так уж и без причины? — не верил человек.
— Не помню ничего! Голова болит! — отвернулась Юлька.
— Придется в следственный изолятор перевезти. Там врач имеется. Может, и память к вам вернется, — нахмурился человек.
— Не поеду никуда!
— А вас никто не спросит. Милиция вам жизнь спасла, а вы не хотите помочь следствию в раскрытии преступления. Ведь по этому случаю заведено уголовное дело.
— Я не могу помочь. Ничего не знаю. Дайте прийти в себя! — взмолилась Юлька чуть не плача.
— Согласен подождать до завтра! Постарайтесь вспомнить причину своего бегства! Больше мне от вас ничего не надо!
— Вагина позовите! — попросила, оглядевшись по сторонам. Юлька не увидела своей сумки.
Участковый, заглянув, спросил зло:
— Чего тебе?
— У меня была сумка! Где она? Там баксы лежали в кошельке!
— Вот так и спасай их! Ее от смерти сберегли, а она какую-то мелочь вспомнила! О таком даже вспоминать стыдно! — зло захлопнул двери.
Юлька в истерике забилась. Выругавшись, выскочил из комнаты следователь, забыв папку. Когда вернулся, Юлька набросилась на него с бранью:
— Черт вас поднес на мою голову! Зачем спасали? Чтобы забрать последнее? Чем вы лучше тех двоих? Они, может, половиной подавились бы! Вы отняли все! Идите вон отсюда! Спасатели-маро- деры! Вам ли кого-то сажать за решетку? Самих из клеток нельзя выпускать до конца жизни! Бандюги! Грабители! Пидерня! Падлы! Чтоб ноги вашей не было! Паскуды зловонные! Чтоб вы подавились, мусоряги треклятые! Лягашня голодная! Говноеды!
Юлька орала до хрипоты. Она не увидела, не услышала, как исчез следователь. Она лежала в постели, ее трясло от обиды.
Лишь к вечеру немного успокоилась. Хотела пойти умыться. В это время в комнату заглянул Егор.
— Эй, кикимора! Жива, паскудница! К тебе, между прочим, гости! Смотри, чтоб не оказались корефанами тех, какие в мусорилов- ке канают! Если чуть чего, стукни в стену. Я рядом буду! — предупредил на всякий случай и открыл дверь перед людьми.
Юлька ожидала Андрея с Ольгой, либо посланцев от задержанных милицией. Но, увидев вошедших, онемела:
— Костя? Что случилось? — нашлась не сразу.
— Мне сказали, что ты больна, у тебя неприятности с милицией. Ну я и приехал с другом, — топтался в нерешительности, скрипя протезом.
— Присядьте! — спохватилась не сразу.
— Что у тебя стряслось?
— Да ничего, мелочи! — вытерла заплаканные глаза, не желая вспоминать случившееся.
— Знаешь, Юлька, давай без условностей, рванем ко мне! На свежий воздух! Тебе срочно надо поменять окружение, пока болото не засосало вконец! Собирайся живее! — подал Костя руку.
Юлька, глянув на него, молча покорилась.
Прямо от дома, от ворот уехала на машине, не заботясь и не спрашивая куда, к кому, зачем увозят ее. Юльке впервые захотелось покинуть и забыть всех сразу.
Машина, промчавшись по улицам, выскочила в пригород, миновала его и выехала на заснеженную проселочную дорогу, рванулась к лесу, холодному и молчаливому. Свернув с опушки, подъеха
ла к дачам, оставленным людьми еще осенью.
Небольшие домишки, как шаловливые дети, завязли в сугробах по пояс.
— Как здорово здесь! — выглянула Юлька из машины.
— А вот и моя берлога! Выходи! Не бойся! — помог Костя выбраться из машины. И, обогнув ее, что-то сказал водителю. Тот понятливо кивнул. Влез в салон. А через минуту исчез из вида.
— Давай, Юля! Входи! — подошел к аккуратному домику Костя. Открыл замок и пропустил Юльку вперед, вошел следом.
Через полчаса, когда от печки пошло тепло валом, Юлька разделась. Огляделась вокруг. Небольшая комната, кухня и прихожая. Ничего мудреного, но всюду чувствовалась заботливая рука хозяина. Каждый угол был оформлен, имел свое лицо. И не просто жил, а служил человеку, платя ему теплом за доброе.
Вон в том углу — оленья рогатая голова, будто из любопытства в человечье жилье заглянула. Под нею два дубовых ведра расписаны хороводами. В хороводе девки и парни, такие, что глаз не оторвать. Румяные да веселые. В сарафанах и рубахах, вышитых узорчато.
Юлька куцую юбку на колени натягивает. Стыдно за свою одежду стало.
Костя приметил, порадовался молча. Значит, не все потеряно.
В другом углу — сова глазами крутит. Как умудрилась часами прикинуться? Все перья на месте, глаза залеными огнями горят. Однако в лес не улетает. Приглянулось жилье человечье.
Под нею резной шкаф. На нем все цветы леса в букет собрались. Даже цветущий папоротник имеется, мечта невест. Кажется, стоит прикоснуться — и сбудется желание.
Каждый стул и стол, всякая полка имели свое лицо, свою особенность.
— Как здорово здесь! Это, правда, твоя дача? — спросила ошеломленная невиданной сказкой Юлька.
— Здесь моя мастерская! Тебе она нравится?
— Еще бы! Отродясь такой красоты не видела! Спасибо тебе, добрый кудесник! Ты первый, кто доказал, что сказки и в жизни бывают…
Костя накормил Юльку печеной картошкой, солеными грибами, копченой рыбешкой.
— Извини. Скудновато здесь у меня. Но ведь тут я работаю. Забываю о запасах. И зачастую сижу сам на подножном корме. И ничего! На пустой желудок хорошие полотна получаются. Жизнью проверено!
— Счастливый ты человек!
— Я до недавнего времени считал себя таким! — подошел вплотную. — А вскоре понял, что счастье не бывает однозначным, оно многогранно. И одинокие не бывают счастливы в полной мере.
— Я, кажется, поняла! Погоди! Не торопись сказать последние слова. Ты не знаешь меня. Я не должна слышать ничего. Не должна быть рядом…
— Юля, я знаю все. Я все забуду, что было до меня. Я никогда не напомню и не упрекну.
— Почему я? „
— Другую не хочет сердце.
— Ты совсем не знаешь меня!
— Тем интереснее. Каждый день, как загадка! Ты меня, я тебя узнавать будем. Глядишь, к концу жизни вовсе обвыкнемся!
— А ты не боишься ошибиться?
— Не хочу! Так честнее будет! — поправил Костя и попросил: — Налей чаю, хозяюшка! Хватит в гостях быть.
Они пили чай, заваренный на лесных травах. Неяркая свеча горела в руках Василисы Прекрасной. Юльке впервые было хорошо и спокойно на душе. Может, основательность и тишина подействовали на Юльку, она села рядом с Костей на плетеную циновку и, положив ему голову на плечо, предложила:
— Давай я сама расскажу тебе обо всем. Чтоб нечего было добавить твоим друзям. А уж потом сам решай. И уже не мне — тебе придется думать, стоит ли продолжать или пресечь, покуда не зашли далеко?
Костя молча обнял Юльку, притянул к себе.
— Слушаю, Юля, — улыбался в темноту счастливой, безмятежной улыбкой.
Юлька рассказала о детском доме, об Андрее, о том, как оказалась на панели, как пришла в дом Серафимы и о последнем случае с сутенерами. Она не упустила даже мелочей, понимая, как неприятно и больно Косте слушать все это, решила выложить все одним залпом, чтобы потом не возвращаться, не дополнять сказанное. Она ничуть не оправдывала, не выгораживала себя. Рассказывая, будто видела свое прошлое со стороны. И выворачивала наизнанку.
— Я хотела найти работу. Хотя бы такую, где давали бы жратву. Я просилась в столовые и рестораны посудомойкой или уборщицей. Но меня повсюду опередили. На макаронную и кондитерскую фабрики стояли толпы желающих безработных. О молзаводе и говорить нечего. К мясокомбинатам не пробиться. Вся улица, как на демонстрации, толпами забита. Куда ни сунься — ответ один: у самих перебор… И если бы не Андрюха, влезла б в петлю. За него стало страшно. А что если он с голоду умрет? Ведь многие не выдержали. Сама бы о панели не подумала. Слишком голодной была. Такие мысли лишь на сытое пузо приходят. А тут случайно остановилась у столба, возле центральной почты. Голова закружилась. Я ухватилась, боясь свалиться. Стою, ровно прилипла. Тут ко мне чувиха подвалила и спрашивает: "С хрена ли тут канаешь? Хмырей кле
ишь? Иль набухалась?" Я ее послала на три рубля. Она хотела мне по морде дать, но увидела, что еле на ногах держусь. И спросила: "Тебя кто ковырял?" Я врубилась, что она про подпольный аборт спросила. И ответила, мол, не до того. С голоду откидываюсь. Она расхохоталась. И говорит: "Ну и дура! У тебя кормилица меж ног имеется! Иль мозги посеяла? Все равно, когда сдохнешь, на том свете ее черви сожрут. Так хоть теперь ею воспользуйся по назначению!" Но где там, когда ноги не держат, а в глазах все рябит и плывет. А та бабочка гонит меня от столба. Это ее участок был. Недаром на подошве туфли мелом цена была написана. Она ту ногу на носке держала все время. Меня гнала, чтоб ей конкуренткой не стала. Я это не враз поняла. Но отошла на скамью, через дорогу. Села дух перевести, в себя прийти. Тут вскоре мужик подвалил ко мне. Клеиться начал. Я и не догадалась, что эта скамья вроде торгового ряда для потаскух. Туда только такие и садились. В другой раз, может, и дала бы по морде. Тут сил не стало. Он сгреб меня в машину. Увез домой. Накормил, напоил. Сделал свое дело. И даже денег дал. Я на них всю неделю от пуза ела. Когда бабки стали таять, снова к той скамье пришла. И опять приклеился чувак. Так я за неделю собрала не только для себя, а и для Андрея. Он ничего не знает и теперь.
