Шурик Журбин, повинуясь громкому приказу, свернул к обочине и затормозил. Из фургона выскочили трое — два омоновца в бронежилетах, с «калашами», и рослый капитан, который решительно подошел к водительскому окну <ПАЗа».
— Документы! — привычно бросил капитан — крутоплечий детина лет тридцати пяти с узкими голубыми глазами, обрамленными редкими рыжими ресницами. — И путевой лист! — Он заглянул в салон автобуса и обвел скучающим взглядом трех немолодых мужиков в грязных бушлатах. — Кто такие?
— Путевой лист… Так это, команди-ир, нетути у меня путевого листа-а, — с наигранным испугом протянул Журбин и затараторил: — Какой уж тут путевой лист с утреца пораньше… Вот знакомых мужиков подбросить надо за сорок километров отсюда, они там ремонтируют дом директора совхоза… Сами они не местные, из Подмосковья, вот, приехали подшабашить… Так что нет путевого листа, командир! Не вели казнить, а вели миловать!
— Подшабашить… Ремонтируют дом… — Капитан криво улыбнулся. — Сколько живу на белом свете, а еще не видал строителей с такими холеными рожами… Давай, шабашнички, выходите на свежий воздух с поднятыми руками! Ща поглядим, что вы за работнички! — И капитан мотнул головой, давая понять своим подчиненным, что от них требуется. Оба с готовностью вздернули «Калашниковы» и направили стволы на переднюю дверь автобуса.
Сержант и Варяг коротко переглянулись. Ситуация возникла непредвиденная…
* * *
Синьор Россетти привык доверять своему чутью. Интуицию он считал точно таким же оружием, как пистолет, автомат или граната. Если бы не чутье, он бы уже давно присоединился к тем своим многочисленным партнерам и знакомым, кто, пренебрегая осторожностью, теперь спал вечным сном в семейных склепах или на заброшенных свалках под кучей мусора. Он привык к покушениям: с ним это происходило с пугающей регулярностью. На его жизнь за последние тридцать лет покушались постоянно: его личные автомобили взрывались, его личные вертолеты падали в море, раза три рейсовые самолеты, на которые он-бронировал себе место в первом классе, разбивались, но он всякий раз оставался целым и невредимым. Нет-нет, он не был везунчиком, как не был баловнем судьбы, — просто он очень серьезно относился к самому себе, своему бизнесу, к своим конкурентам и своей биографии.
Иногда синьор Россетти думал, что дело не в его феноменальном чутье, а в незримом заступничестве ангела-хранителя. Вот, например, он никогда не надевал пуленепробиваемый жилет, но однажды, только на недельку, он изменил этому правилу, и именно в один из тех самых дней его молодой телохранитель, знавший о беспечности своего хозяина, дважды выстрелил ему в спину из «беретты». У Россетти под левой лопаткой образовалась обширная гематома, а предателя в тот же вечер он лично изрешетил свинцом в винном погребе.
Что еще? Синьор Россетти понимал, что интуиция — это неосознанный опыт, это всего лишь переработанная подсознанием информация, которая пока не стала доступной активному сознанию, поэтому, когда он ощущал хоть малейшее беспокойство, опасение или сомнение, заставляющее его задуматься о целесообразности того или иного своего действия, он просто старался воздерживаться от него. Он не любил торопиться…
В то утро, собираясь на прием к премьер-министру, дон Россетти стоял перед зеркалом, поправляя бабочку. На нем был синий шелковый костюм в узкую белую полоску, придававший его подтянутой фигуре значительность. Старик придирчиво оглядел себя в зеркале и остался собой доволен. Ему уже было скучно — от одной только мысли, какая тоска будет сегодня в банкетном зале генуэзского Дворца дожей, с каким-то латиноамериканским министром… Но он ехал в Геную не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение колумбийскому чиновнику или итальянскому премьеру… Он просто хотел лишний раз дать понять премьеру, что долг платежом красен. Чтобы тот не забывал, чем он обязан синьору Россетти…
Конечно, поехать на прием надо, бы. Выказать свое почтение к премьер-министру. Или, точнее сказать, принять знаки внимания с его стороны. Но старого дона смущало то обстоятельство, что о званом рауте в Генуе газеты раззвонили неделю назад, и теперь и вся Италия, и невидимые убийцы, охотящиеся за ним, точно знали день и час и даже маршрут поездки синьора Россетти… Нет, он не подарит им такую удачную возможность. Поездку надо отменить. Как бы это ни выглядело… Можно сказаться больным. Сердечный приступ. Россетти усмехнулся и стал медленно расстегивать пуговицы на рубашке. Решено: он остается на вилле.
Старик схватил серебряный колокольчик с письменного стола и нервно потряс им в воздухе. На звонок тотчас явился его личный секретарь — здоровенный сицилиец с мрачным смуглым лицом.
— Я не еду! — решительно изрек Россетти.
— Это невозможно, синьор, вас там ждут.
— Я не еду! — повторил старик, сейчас окончательно уверившийся в правильности своего решения.
— Тогда, может быть, Марчелло заменит вас? Кто-нибудь должен быть обязательно, а то завтра газеты понапишут бог знает что.
Россетти задумался. Вновь пробудилось в нем то почти звериное чутье, которое не раз уже спасало его от неприятностей. Да и каких неприятностей! Вот, например, полгода назад он, как обычно, пошел на прогулку, после которой как всегда сел на скамейке прямо на краю скалы над морем. В тот раз что-то заставило его подняться и отправиться в дом, и не успел он отойти от скамейки на пятьдесят метров, как ее вместе с куском скалы распылило взрывом.
Россетти нахмурился.
— Нет, Марчелло останется. Ты, Лучано, поедешь в Геную и лично извинишься за меня перед премьер-министром. Вот тебе… — Он склонился над листком плотной розоватой бумаги со своими инициалами в обрамлении дубовых веток и нацарапал две строчки. — Отдашь помощнику премьер-министра Колладжини.
Вопрос был исчерпан, и Лучано уехал в его личном лимузине. Синьор Россетти снял выходной костюм и сел перед телевизором. Показывали одну из тех нескончаемых мыльных опер, которые он так любил смотреть: надуманные судьбы игрушечных людей позволяли по-новому видеть собственную роль в итальянской истории. По прошествии двух часов он начал тревожиться: Лучано должен был позвонить еще полчаса назад, но телефон молчал. Томительное ожидание наполняло его душу тревогой и убежденностью в неизбежности беды.
В кабинет, предварительно постучав, бесшумно вошел Марчелло, его приемный сын. И тут зазвонил телефон.
— Марчелло, подойди! — встрепенулся старик.
Тот послушно снял трубку.
— Нет, это Марчелло… Говорите… так… Пресвятая Лева! Да, понимаю… Я все передам отцу. Чао!
Марчелло повернулся к отцу, и тот, глядя на побледневшее лицо сына, уже все понял.
— Машина разбилась? — прервал молчание Россетти.
— Да, отец.
— Где это произошло?
— На пятом повороте, где стоит знак опасного поворота.
— Я так и знал! — покачал головой Россетти. — В том месте слишком крутой поворот. Что там случилось?
— Несчастный случай… Машину занесло, и она сорвалась с обрыва. Взорвалась… Все погибли…
Старик покачал головой:
— Нет, мой мальчик, это не несчастный случай. Это тело рук тех, кто убил Доницетти, Ринальди и остальных…
Россетти задумался. Придется срочно заняться собственным расследованием. Совершенно ясно, что сегодняшнее покушение на него и убийства семи крестных отцов связаны между собой. Киллеры — скорее всего, одна и та же банда. Но вот кто они? На кого работают? Неужели на кого-то тут, в Италии? Немыслимо! Невозможно!
— Вот что, мой мальчик! — обратился он к Марчелло. — Найди хозяина той пиццерии, где взорвали дона Доницетти, и привези его сюда. Потом найди свидетелей других убийств… Они все были допрошены в полиции, и если у тебя возникнут трудности с получением протоколов допросов, скажи мне, я все улажу… Я хочу переговорить со всеми толковыми свидетелями, понял? Со всеми…
Россетти остался один. Он перебрал все возможные варианты и всех, кто мог быть заказчиком столь массовых расправ в среде криминальных авторитетов Сицилии. И то же инстинктивное чутье, которое спасло его сегодня, вдруг подтолкнуло мысли к одному человеку, который за последнее время оставил в его памяти самый глубокий след. Сейчас он почему-то был склонен считать, что его недавний гость из далекой России как-то связан с убийствами всех семи донов и с сегодняшним покушением на него самого (а это, конечно, было покушение). Россетти открыл спрятанный за массивной картиной сейф, порылся в увесистых папках и достал нужную: досье на русского экономиста, который не так давно побывал у него на Сицилии. Россетти сел за стол, позвонил, чтобы принесли кофе, закурил и стал внимательнейшим образом читать собранные для него к той самой встрече материалы.
