— Следуйте за мной, — не разжимая губ, приказал он.
«Все, — похолодел Костик, — сейчас поведут пытать». В голове его помутилось, и где-то внутри, в области живота, словно оборвались все жилы и прочие сухожилия.
— Поторапливайтесь! — глухо, как в пустую бочку, повторил широкогрудый.
Костик, шатаясь, поднялся со стула.
— К-куда? — еле слышно спросил он.
— Туда, — невозмутимо ответил широкогрудый и двинулся в сторону лестничных дверей.
Лаврский с помутившимися мыслями поплелся за ним, невидящим взглядом глядя на окружающее пространство, при этом ничего не видя. Потом ноги его заплелись, и он рухнул прямо на паркетный пол, ударившись о него всеми частями своего тела.
Очнулся он в военном госпитале в арестантской палате с закрашенной белой краской окнами, забранными деревянной решеткой.
Принесли щей. Костик машинально поел и опять в забытьи бухнулся на железную кровать. Потом целых три дня к нему никто не приходил, кроме надсмотрщиков, а на четвертый день пожаловал полковник Ларионов. Он вошел в камеру, закашлялся и зажал нос:
— Немедля открыть окна, — крикнул он в коридор и ушел, не сказав ни слова.
На шестой день нахождения в госпитале его повели на допрос. Долго шли бесконечными коридорами, проходили какие-то комнаты, поднимались по лестнице. Наконец привели в камеру, где стояли свободный стул и стол, покрытый зеленым сукном, за которым сидели флигель-адъютант Нарышкин, полковник Ларионов и широкогрудый, оказавшийся следователем из Петербурга Превлацким.
— Садитесь, — приказал Нарышкин.
Полковник Ларионов участливо вздохнул и возвел к небу очи.
— Уж вы, господин Лаврский, не запирайтесь и расскажите все про заговор и вашу тайную организацию. Против вас есть страшная улика, письмо вашему пермскому другу, вами собственноручно написанное. Прошу вас, не губите себя понапрасну.
— Вот оно, ваше письмо, — достал из папки лист бумаги Нарышкин. — Оно ведь написано вами?
— Да, — убито ответил Костик.
— Встаньте и подойдите, — последовало новое приказание.
Костик встал и подошел.
— Подпишите сверху письма, что-де «сие письмо написано моей рукой».
Костик подписал.
— Теперь распишитесь.
Костик исполнил и это.
— А теперь вот вам бумага, — подвинул Лаврскому стопку чистых листов Нарышкин, — и напишите все, как было.
И Костик, разбрызгивая чернила, торопливо начал:
«Собирались мы в квартире студента Жеманова или студента Полиновского, что на Каменной улице против Хлебного рынка…»
Он написал о заговоре все. Что подготовка к нему началась под влиянием польского мятежа в январе текущего года. Что во главе заговора стоял некто дворянин Каневич, коего он никогда не видел, но слышал о нем от штабс-капитана Иваницкого, который, в свою очередь, слышал о Каневиче от поручика Черняка, кузена Иваницкого. Что вооруженное восстание готовилось по указанию Черняка штабс-капитаном Иваницким и поручиком Мрочеком, в чем деятельное участие принимал уже разжалованный подпоручик Станкевич. Что прокламации и подложный манифест взялись распространять студенты Бирюков, Иван и Егор Красноперовы, Элпидин и он, Лаврский, и что главными пропагандистами студентов являются Владислав Полиновский и лекарь Бургер. Костик сдал всех, но главное, после его показаний следствие вышло на Станкевича и Мрочека и занялось фигурой Каневича, о которой пока было неизвестно. Она-то и заинтересовала более всего полковника Нарышкина, который обо всем этом немедленно сообщил генералу Потапову.
Фамилия Каневич наиболее выпукло обозначилась, когда в руки следствия попали студенты-поляки Петербургского и Московского университетов Маевский, Госцевич, Новицкий и Олехнович. Их инструктировал лично Иероним Каневич, он же снабдил их картами и схемами дорог нескольких российских губерний. По его заданию, эти студенты должны были распространить манифесты в Рязанской, Тамбовской, Тульской, Пензенской, Пермской, Саратовской, Симбирской и смежных с ними губерниях. Все четверо выехали из Москвы 22 апреля, имея при себе 700 экземпляров подложного манифеста. От Москвы до Нижнего Новгорода и от Нижнего до Арзамаса они ехали вместе. Потом их пути разошлись. Маевский и Олехнович из Арзамаса повернули на Темников и Спасск, намереваясь через Шацк направиться в города Рязанской губернии Сапожок, Ряжск и Скопин, а после посетить и губернию Тульскую с ее городами Епифань, Богородицк и Тула. Госцевич и Новицкий направились из Арзамаса Пензенским трактом на Саранск и Городище, после чего Госцевич поехал в Симбирск, а Новицкий через Кузнецк Саратовской губернии в Вольск. И тот, и другой планировали после исполнения задания прибыть пароходами в Нижний, откуда железной дорогой воротиться в Москву. На всем своем пути они должны были подкидывать манифесты по дорогам и деревням, о чем они и сообщили своим дознавателям один за другим по мере арестования: первыми Маевский и Олехнович, взятые 26 апреля в Спасске с 267 экземплярами манифеста, затем арестованный в Симбирске 29 апреля Госцевич, и последним — Новицкий, взятый с поличным 30 апреля во время оставления нескольких экземпляров манифеста на почтовой станции близ Самары. Все они дали показания против Каневича, после обозначенная фигура попала в поле зрения самого шефа жандармов Долгорукова.
За Каневичем был установлен негласный надзор, и уже во второй половине мая министр иностранных дел князь Александр Михайлович Горчаков поделился с Главным начальником Третьего отделения князем Долгоруковым одним из своих агентурных донесений. В нем содержалось следующее.
«1863 г. Мая 17. Париж.
Каневич только что выехал в Берлин. Он утверждает, что цель его поездки возвращение в С.-Петербург, но есть повод думать, что он заедет в Литву и Варшаву.
При нем один немецкий паспорт на имя Гирша, завизированный на выезд в Италию, другой на его собственное имя, выданный французским консулом в Москве и снабженный требуемыми визами, между прочим, и визой генерального консульства в Париже.
Имеются неопровержимые свидетельства, что Каневич принимал участие в печатании ложного манифеста, адресованного от имени государя императора к крестьянам Поволжья. Оно печаталось в норвежской и виленской типографиях и через Княжество Финляндское было отправлено в С.-Петербург в количестве 10 тыс. экземпляров. Привез их сам Каневич, а также и 50 тысяч рублей серебром, предназначенные для поддержания возможного мятежа в Поволжье. Уже из обеих столиц выехали эмиссары для распространения манифеста на местах.
Касательно самого Иеронима Каневича. Он французский подданный, сын литовского уроженца. В Париж приехал из С.-Петербурга, где занимал место инженера при железных дорогах. Холодного, умеренного образа мыслей. Более связан с Францией, нежели с Польшей. Фигура в достаточной степени самостоятельная, хотя за ним, несомненно, стоят силы, не сравнимые по широте возможностей и масштабам ни с Жондом Народовым, ни с Польским центральным нац иональным революционным комитетом, ни тем более с российскими революционными кружками и прочими п ротивуправительственными тайными организациями».
Всего этого было вполне предостаточно, чтобы арестовать Каневича и предъявить ему обвинения по участию в подготовке противуправительственного заговора. Это намерение и было исполнено 5 июня при попытке Каневича пересечь государственную границу России. К тому времени арестованный в Москве по распоряжению обер-полицмейстера графа Крейца более месяца тому назад поручик Мрочек уже давал признательные показания в казематах Петропавловской крепости, куда вскорости перевели и бывшего подпоручика Ромуальда Станкевича. Розыски поручика Черняка и студента Юзефа Сильванда оказались безуспешными.
Ивана Марковича Красноперова арестовали после его вояжа в Вятскую губернию. Его сдали вятские «товарищи», у коих был обнаружен подложный манифест и несколько противуправительственных прокламаций. На вопрос: «Откуда это у них?» — они просто указали на Красноперова. И в одну из ветреных ночей в двери меблирашки на Каменной, что снимал Иван Маркович, грубо постучали.
— Кто там? — подошел он к двери в одной рубашке.
— Здесь живет студент Красноперов? — спросили за дверью.
— Это я, — ответил Иван Маркович, уже догадываясь, кто его спрашивает.
— Именем закона, откройте!
Он приоткрыл дверь, и в комнату первым протиснулся высокий и плотный полковник Ларионов с двумя жандармскими офицерами.
— Вот ордер на обыск, — сунул Красноперову под нос мятую бумаженцию Ларионов. — Где ваши бумаги?
— В письменном столе.
— Откройте.
— Он не заперт, — с вызовом ответил Красноперов и демонстративно выдвинул из стола все ящики.
