— В письменном столе.
— Откройте.
— Он не заперт, — с вызовом ответил Красноперов и демонстративно выдвинул из стола все ящики.
После тщательнейшего обыска и даже досмотра носильных вещей Красноперова, включая его носки, Ларионов составил протокол, скрепил его сургучной печатью и заставил расписаться в нем Ивана Марковича.
— А теперь потрудитесь одеться, соберите ваши вещи и на выход, — недовольно буркнул полковник, ибо был вынужден написать в протоколе последней строкой, что «при обыске на квартире студента Красноперова в бумагах ничего предосудительного не найдено».
— Куда? — спросил его Иван Маркович.
— Там видно будет, — неопределенно ответил Ларионов.
Красноперова усадили в пароконные сани, рядом с ним сел Ларионов, и возница тронул. Скоро сани остановились возле двухэтажного особняка на Воскресенской, где помещалось Губернское полицейское управление и казенная квартира полицмейстера. Оставив Красноперова дожидаться в приемной, Ларионов вошел в кабинет полковника Дагера и долго о чем-то с ним беседовал. Иван Маркович даже успел соскучиться и стал расхаживать по приемной взад-вперед, размышляя, что же последует дальше. А дальше последовало вот что: в комнату неслышно вошел человек с подносом, на котором стояла тарелка с двумя бутербродами с колбасой.
— Закусите на дорогу, молодой человек, — вышел в приемную барон Дагер и указал на бутерброды. — Дорога вам, господин студент, предстоит весьма дальняя.
— И куда же меня? — спросил Красноперов, с удовольствием принимая бутерброды.
— В Вятку, — охотно ответил полицмейстер. — Тамошний губернатор очень хочет побеседовать с вами.
За окном послышался какой-то шум. Иван Маркович прильнул лбом к стеклу, и в предрассветной мгле ему удалось увидеть, что во двор въехала тройка лошадей с просторными санями, обитыми рогожей. Двое жандармов в шубах стояли около саней и поглядывали в окна управления.
— Шуба у вас есть? — спросил Дагер.
— Нет, — ответил Красноперов.
— Принести, — приказал барон секретарю.
Через малое время шуба, в которых солдаты стоят зимой в ночных караулах, была принесена.
— Возьмите, — улыбнулся полицмейстер, — в этой шубе вам будет совершенно не холодно. И прошу вас, — заглянул он прямо в глаза Красноперову, — пожалуйста, дорогой ведите себя хорошо и не усугубляйте, ради бога, свое положение.
Предоставленная шуба действительно оказалась не лишней. А вот жандармы все два дня пути спали, мало обращая внимания на седока, сидящего между ними. Однажды, на станции в Малмыже, Ивану Марковичу удалось даже поговорить с крестьянином, подошедшим к нему с вопросом:
— Ты чево при жандармах? Убил, что ли, ково?
— Нет, я не убивец, — ответил ему Красноперов. — Просто я был за то, чтобы вам, крестьянам, дали, наконец, землю и волю. За это я теперь и при жандармах.
Когда, дав роздыху лошадям, они отправлялись дальше, на улице перед воротами станции их поджидала толпа крестьян человек с десяток, которые, завидев выезжающие с Красноперовым сани, молча сняли перед ним свои шапки.
На третий день, утром, они приехали в Вятку и подкатили прямо к губернаторскому дому. Ивану Марковичу опять пришлось помаяться в приемной, покуда его не пригласили в кабинет. Там находились губернатор генерал Струков, комендант города и жандармский капитан. Они долго, как будто какую-то диковину, разглядывали Красноперова, а затем губернатор взял в руки лжеманифест и несколько прокламаций.
— Вы признаете, что это ваши бумаги?
— Да, признаю, — ответил Иван Маркович.
Губернатор кивнул и передал бумаги капитану.
— Что ж… — Струков пожал плечами и выразительно посмотрел на коменданта. — Отвезите господина студента на его новую квартиру.
По дороге комендант спросил, есть ли у Красноперова в карманах булавки, иголки, ножницы или перочинный ножик.
— Нет, — ответил Иван Маркович.
— Хорошо, — констатировал комендант и сказал: — Господин губернатор хотел было определить вас в острог, но я нашел это слишком жестоким и настоял, чтобы поместить вас в больнице душевнобольных. Вы не возражаете?
Красноперов не возражал.
В больнице его привели в светлую комнату в два окна с железной кроватью под мочальным матрацем и двумя подушками. Белье было чистое, байковое одеяло совершенно новым.
— Ежели вам что-нибудь будет нужно, — с улыбкой сказал комендант, — папирос там, сигар, то вам стоит только написать мне записочку, и я немедля вам это пришлю.
Поначалу Красноперова абсолютно никто не беспокоил. Ну, разве что гарнизонный солдат, выставленный у дверей, который ночами ходил взад-вперед и своими сморканиями и кашлем мешал спать, да сумасшедший диакон за стенкой, который время от времени, как днем, так и ночью, возглашал кому-то густым басом «многая лета».
Через три дня к Ивану Марковичу еженощно стали являться полицмейстер и жандармский капитан с одним неизменным вопросом:
— С кем вы приезжали в Вятку?
Несколько раз Красноперов отзывался незнанием. Наконец, когда сии ночные посещения ему страшно надоели, он сказал фамилию, первую пришедшую на ум:
— Соловьев.
— Какой Соловьев? Его имя, отчество? Какого он роста? Каков собой: брюнет, блондин, с бородой или без оной?
— Кажется, брюнет, — ответил Иван Маркович лишь для того, чтобы ночные посетители отвязались от него. — И довольно высокий. Имени не помню.
Три дня его не беспокоили, и Красноперову удалось, наконец, отоспаться. На четвертую ночь вновь пришли господа полицмейстер и капитан:
— Соловьевых в Средневолжске четверо, и все они довольно высокого роста. Который из них настоящий?
— Не припомню, право, — ответил Иван Маркович.
— Хорошо, — ответил полицмейстер, и они вышли.
Однако этим дело не кончилось. Скоро к Красноперову вновь пришли те же чины и объявили, что ни один из средневолжских Соловьевых в Вятку не ездил.
— Нехорошо лгать, господин студент, — нравоучительным тоном попенял ему полицмейстер, — мы к вам всей душой, а вот вы к нам совсем другим местом.
На следующий день явился комендант и велел Ивану Марковичу «следовать за ним». Его усадили в извозчичью пролетку, комендант сел рядом, и они в сопровождении верхового казака двинулись в недолгий путь. Подъехав к большому и мрачному каменному зданию, стоявшему особняком на самом крутике реки Вятки, они вышли. Двое караульных, вышедших навстречу, взяли Красноперова под белы рученьки и провели до внутреннего дворика, где стояли солдаты с ружьями наперевес. С Ивана Марковича сняли шубу, затем пиджак и брюки. «Все, — мелькнула у него мысль, — сейчас эти солдаты расстреляют меня». Он зажмурил глаза, но залпа не последовало. Солдаты только клацнули затворами. Ему сунули в руки пиджак и брюки и повели каким-то длинным коридором, освещенным единственно ночником. Наконец вошли в камеру, узкую, грязную и вонючую. Вдоль одной стены во всю ее длину тянулись нары. Более в камере, ежели не считать загаженной деревянной параши, ничего не было.
Едва он успел оглядеться, как в камеру вошли полицмейстер, комендант, жандармский капитан и тюремный смотритель.
— Знакомьтесь, — произнес полицмейстер, обращаясь к смотрителю. — Это господин Красноперов. Он хотел в Вятке революцию устроить.
Смотритель, зло сверкнув глазами, хмыкнул и бросил Ивану Марковичу арестантскую одежду с тузом на спине:
— Одеваться!
— Вот какие дела, — словно оправдываясь, сказал комендант. — Ну, да вы сами виноваты, господин студент. Мы с вами были предельно любезны, добры, а вы в благодарность…
Он притворно вздохнул.
— Что ж, желаем приятно провести время, — съехидничал полицмейстер, и вся камарилья покинула вонючую камеру. Дверь с внешней стороны заперли на засов, и все стихло. Красноперов, дабы проветрить камеру, открыл было крохотное оконце, выходившее в острожный двор, но из него потянуло такой вонью, исходящей от дворового клозета, что он вынужден был прикрыть его.
Утром ему выдали для умывания воды в жестяной кружке. Кое-как умывшись над парашей, Красноперов утерся серым рукавом арестантской робы и принялся ждать утренний чай. Ожидание продлилось до обеда, когда ему принесли какой-то темной бурды с жилами на дне и ломоть черствого хлеба. Иван Маркович с трудом проглотил «обед» и бросился на нары, в щелях которых стаями гнездились клопы.
* * *
Так прошел месяц, в течение коего Красноперов успел переболеть дизентерией, прочитать в тюремной больничке только что вышедший в «Современнике» роман своего кумира Чернышевского «Что делать?», иметь честь принять у себя вятского архипастыря Агафангела и поссориться с тюремным батюшкой о. Михаилом. Один раз в день Ивана Марковича выводили гулять в тюремный двор, всякий раз перед этим разгоняя остальных арестантов по камерам, дабы он совершал свои прогулки в полнейшем одиночестве, что приводило всех насельников острога в крайнее любопытство.
