Ниндзя-роботы… нет, не роботы, нечто другое, но все равно являющееся не результатом самовоспитания человека, а каким-то искусственным продуктом.
— Что значит «производит»? — снова спросил Джо, подаваясь вперед.
— Это тоже связано с генной инженерией, — девушка справилась с собой и смотрела теперь на море хотя и жестко, но без страдальческого выражения лица. — Несколько измененный основной метод с реорганизацией генетического кода. — Она замолчала на миг, затем продолжила: — Вот для этого им и нужны были пехотинцы. Для опытов.
Джо поежился. То, что рассказывала Алишия, напоминало плохой фантастический роман, но будь это так, они не сидели бы сейчас на берегу, ожидая темноту, которая уже начала потихоньку сгущаться у горизонта.
— А ты? — вырвалось у Джо.
— Я… — Алишия горько усмехнулась. — Я — заложница. Пока я у них, Лев может шантажировать моего отца. Если со мной что-то случится, он перестанет на них работать, но меня не подпускают к нему, чтобы я не оказала на него дурного влияния.
Она замолчала, но и в молчании ее слышалось презрение к тем, кто надругался над мечтами ее отца, над памятью матери и над ее собственной судьбой. Именно презрение, которое было сейчас выше ненависти и боли: как бы ни велика была власть Льва, он был в глазах этой девушки последним ничтожеством, существом, способным только на низость, — пусть даже на низость вселенских масштабов. И поэтому уважение к ней Джо только выросло: он и сам бы оценил своих врагов не выше. Сила силой, но есть же кроме нее и еще кое-что.
Когда Джо посмотрел на девушку снова, она уже улыбалась. Ему. А может, надежде?
* * *
Профессор отвернулся от электронного микроскопа, потому что усталым глазам сделалось горячо — то ли от долгого напряжения, то ли от подступивших вдруг слез.
«А ведь все решится сегодня… — отстраненно подумал он, ища успокоения в синем цвете стены, но глаза как жгло, так и продолжало жечь. — Сегодня… И я ничего не могу поделать. И не только потому, что у них моя Алишия — просто судьбе невозможно перечить, а она нарочно делает так, чтобы ты мог только страдать. Сколько раз она уже обманывала меня, заставляла гоняться за призраками
— и всякий раз в финале оказывалось одно и то же: смерть или пустота».
— Вам что-нибудь нужно, профессор? — почти угодливо поинтересовался его помощник, человек небесталанный и неглупый, но на редкость чуждый — из тех, что не верят в иные ценности, кроме денег.
— Мне? — покрасневшие слезящиеся глазки оторвались от стены и уставились на собеседника. — Мне уже ничего не нужно. Хотя…
Помощник кивнул. Он хорошо знал, что кроется за этим «хотя»: последнее время профессор Сэнбон пристрастился к наркотикам. Он еще работал так же хорошо, как и прежде, — зелье не успело замутить его мозг, — но профессор уже начал требовать его слишком часто. Впрочем, профессор уже сделал свое, и вряд ли хоть кто-то стал бы особо переживать, предвидя его конец.
Вскоре профессор уже лежал в своей комнате и улыбался. Его не интересовало ни то, что будет сегодня вечером, ни то, что сделает с ним Лео, когда эксперименты будут закончены. В видениях к нему возвращалось прошлое — нет, не то, когда Нора, умирая, лежала в лаборатории, а он не мог даже лишний раз с ней переговорить, а более ранее, когда работа еще не вытеснила из жизни любовь, когда Алишия только делала первые шаги, училась говорить… Как все просто и ясно было тогда, каким радужным и светлым виделось будущее, известное заранее, распланированное и все же наполненное мечтами. Да, они с Норой тогда даже знали заранее, каков будет их годовой доход через десять лет, через двадцать…
Доход… единственное, что сбылось из этих планов. Мало того — на счету у Сэнбона сегодня было значительно больше, чем он мог мечтать, но только и тени радости не могла вызвать лежащая в банке круглая сумма, не способная ни воскрешать мертвых, ни даже вернуть ему свободу. Если человек становится чьим-то пленником, заложником, обычно в этом прячется нечто большее, чем просто невезение или шутки судьбы.
Время от времени в голову профессора приходили мысли о том, что если бы не встретился Лев, вместо него какой-нибудь другой мерзавец неизбежно смог бы наложить на открытие свою грязную лапу.
В мире, где столько зла, нельзя быть мечтателем, нельзя верить никому, даже себе, чтобы не стать жертвой обмана. И уж если такое случается, надо иметь силы противостоять злу, быть может, заплатив за выход из его клетки жизнью. Или несколькими жизнями…
…Кого убили те, созданные им чудовища, чтобы в живых остались двое Сэнбонов? Дочку жалко? Не оправдаешься, профессор… Уж лучше бы ты ничего не открывал. Не было бы чудо-лекарства, но не было бы и кошмара.
Профессор Сэнбон заскрежетал зубами и застонал.
Ему было страшно и тяжело от сознания собственного бессилия. Но не только. Когда перед глазами замелькали невесть из каких глубин памяти вынырнувшие окровавленные трупы жертв созданных им ниндзя, он понял вдруг, как может понять только человек удручающе трезвый, что последняя лазейка для него закрыта: даже дурман вместо забытья устраивал непрекращающуюся очную ставку с совестью, и самое страшное в этом было то, что Сэнбон не знал, в чем и когда именно он провинился и за какой грех его бросили на этот путь страданий.
А совесть ждала ответа…
* * *
Даже сержант, знавший Дикого Билла гораздо дольше всех остальных, никогда еще не видел капитана таким сердитым. Пока он говорил по телефону, его брови то поднимались, то опускались, вызывая на лбу настоящий шторм минутных морщинок, которые тут же распрямлялись и съеживались снова. Наконец разговор был закончен, и. капитан повернулся к собравшимся. Теперь его лицо сделалось неподвижным, но глаза открылись широко, как при удивлении, — должно быть, именно так обозначалась на языке его тела крайняя степень возмущения.
Причина этого прояснилась буквально через секунду. Резко чеканя слоги, он проговорил:
— Американский посол сошел с ума.
При этом заявлении сержант вздрогнул и приоткрыл рот: это доселе неслыханное кощунство превосходило все, ранее ему знакомое.
— Он не дает нам разрешения посетить остров без визы губернатора. Губернатора! Да для того, чтобы он сдвинулся с места, уйдет как минимум год.
«В лучшем случае», — добавил мысленно Джексон, и его лицо вытянулось.
За окном начинало темнеть, словно и небо мрачнело с ними за компанию.
— Выходит, мы не сможем ничего сделать? — не то спросил, не то просто заметил для себя Джексон.
— Губернатор не пускает нас на остров, — капитан развел руками и с каким-то остервенением принялся засовывать их в карманы, видно, для того, чтобы кулакам не захотелось прикоснуться к этому «государственному лицу». — У них, видите ли, очень опасная политическая ситуация.
— У них здесь очень опасная бюрократия, капитан, — не выдержал Джексон, тоже сжимая пальцы в кулаки. — Мы должны сами сымпровизировать…
— Нет, мы должны ждать разрешения, — поникли плечи Дикого Билла.
Как он хотел в этот момент послать ко всем чертям свою службу, губернатора, да и самого посла в придачу!
Джексону было проще. Подождав несколько секунд, не передумает ли капитан, он подбоченился, обвел всех вызывающим взглядом и вновь обратил его к Дикому Биллу:
— Нет, это не пойдет, капитан!
* * *
Плохо, когда человек заранее знает о том, когда произойдет самый торжественный момент в его жизни. Лео Деррек не раз прокручивал в уме все свое выступление перед ошеломленной, затаившей дыхание от почтительности публикой, запоминал, что и с какими интонациями произнесет, снова и снова переживал, предвосхищал, проигрывал в уме до мельчайших деталей — и вот его миг настал, но оказался похожим на неудачную репетицию. Вроде бы все было на месте: и губернатор таращил ставшие круглыми глупые глаза, и инспектор Син стоял вытянувшись и вслушиваясь в звучание его голоса, — и все же что-то было не то. Реальность оказывалась беднее мечты, ставшие привычными слова «эпохальной» речи звучали казенно и скучно, удручая отсутствием истинной новизны. Все было не так, все, что ни возьми…
И все же — было.
— Много лет назад, — говорил Лев, прислушиваясь к мегафонным отзвукам — эху своего голоса; окрашенные в металлический оттенок, звуки возвращались к нему маленькими бумерангами, вместо того чтобы литься величественно и плавно, — мы начинали работать на улицах, в грязи, в канаве. — «Наве… аве…» — подгавкивало металлическое эхо. — И тогда мы поняли: чтобы добиться успеха, надо контролировать источник. Поняв это, мы отправились в джунгли. Мы начали с плантаций и фабрик, пока не создали самую большую империю наркотиков в мире. — Приблизительно в этом месте Лео начал понимать, что именно ему не нравилось: вместо миллионных толп, которых, разумеется, и близко не могло быть здесь, но без которых и более высокопарные речи звучали несолидно и тускло, рядом стояло в лучшем случае около двух десятков лиц, которых и так незачем было агитировать. Не глуп ли будет тот, кто станет доказывать профессору математики, что дважды два равно четырем? И все же Лев продолжал, насильно заставляя забыть себя о всем, что его смущало. — Но любой успех возбуждает зависть. Миллионы людей рады были бы уничтожить нас, и миллионы долларов тратятся нашими врагами для того, чтобы уничтожить меня и все, созданное нами за эти годы. Все висело на волоске, кода мы поняли, как можно защитить себя. Итак, с помощью профессора Сэнбона, — Лео повернулся в сторону профессора и, положив руку ему на плечо, вытолкнул его в центр трибуны, под которой расположилась арена, очень напоминающая цирковую. Профессор сразу съежился и как бы стал еще меньше ростом, соперничая теперь лишь с коротышкой Сином. Ему было неловко находиться в центре внимания, тем более когда приходилось принимать похвалы Деррека: не такой работой хотел бы он гордиться. К счастью для него, через секунду Лев забыл о создателе, обращая взор к его творению. — Вот, перед вами — суперниндзя.
