— Я вам верю, — сказал он. — Но тем не менее есть что-то такое, что вы скрываете. Да, в этом нет никаких сомнений! Вот что я вам скажу: в каждом случае, связанном с преступлением, всегда при допросе свидетелей сталкиваешься с одним и тем же — все что-то скрывают. Иногда — чаще всего — это что-нибудь вполне безобидное и, возможно, совершенно не связанное с преступлением. Но, повторяю, всегда что-то есть. Вот и с вами то же самое. О, не пытайтесь отрицать! Меня зовут Эркюль Пуаро, и я знаю, что говорю. Когда мой друг мсье Фурнье спросил вас, уверены ли вы в том, что ничего не утаили, вы оказались в затруднении. Вы ответили ему нерешительно, можно сказать, уклончиво. И теперь, когда я предположил, что вы можете рассказать мне нечто, чем не захотели рассказывать полиции, вы основательно призадумались. Таким образом, что-то вы знаете. Я хочу знать, что именно.
— Но в этом нет ничего, представляющего для вас интерес.
— Возможно. И тем не менее не лучше ли вам будет рассказать мне об этом? Имейте в виду, — добавил он, заметив, что она медлит, — я ведь не из полиции.
— Это верно, — согласилась Элиза Грандье. Помедлив немного, она продолжала: — Мсье, я в затруднении. Я не знаю, какова была бы воля мадам в подобном случае.
— Есть пословица: ум — хорошо, а два — лучше. Почему бы вам не посоветоваться со мной? Давайте обсудим этот вопрос вместе.
Женщина по-прежнему смотрела на него с сомнением. Пуаро улыбнулся:
— Элиза, вы верно служили своей хозяйке. Насколько я понимаю, вы сомневаетесь, будет ли ваш поступок лоялен по отношению к покойной?
— Совершенно верно, мсье. Мадам доверяла мне. С тех пор как я поступила к ней на службу, я добросовестно выполняла все ее инструкции.
— Вы были ей благодарны, не так ли? За какую-то важную услугу, которую она вам оказала?
— Вы весьма проницательны, мсье. Да, верно. Я могу вам в этом признаться. Меня жестоко обманули, мсье, мои сбережения были украдены, и, кроме того, я осталась с маленьким ребенком на руках. Мадам была очень добра ко мне. Она все устроила — моего ребенка взяли на воспитание добрые люди на ферме — хорошей ферме, мсье. И люди были честные. Это именно тогда она и упомянула, что она тоже мать.
— Она сообщила какие-нибудь подробности — возраст ребенка, где он находится?
— Нет, мсье. Она говорила об этом периоде своей жизни как о чем-то давнем, о чем не стоит вспоминать. Так лучше, она говорила. Малышка была отлично обеспечена. О ней должны были позаботиться — чтобы она получила хорошую профессию или обучилась ремеслу. Кроме того, она должна была унаследовать деньги после смерти мадам.
— А больше она ничего вам не говорила о ребенке или о его отце?
— Нет, мсье, но у меня есть одно предположение…
— Говорите, мадемуазель Элиза.
— Как вы, конечно, понимаете, это всего лишь предположение…
— Конечно, конечно.
— Мне кажется, что отцом ребенка был англичанин.
— Что именно навело вас на такую мысль?
— Так, ничего определенного. Просто в голосе мадам всегда слышалась неприязнь, когда она говорила об англичанах. И еще я думаю, что в деловых операциях ей доставляло удовольствие держать в своей власти именно англичан. Но это только мое впечатление…
— Да, но оно может оказаться весьма ценным. Это дает возможность… А ваш собственный ребенок, Элиза, — мальчик или девочка?
— Девочка, мсье. Но она умерла, вот уже пять лет как умерла.
— О, сочувствую вам… Они помолчали.
— А теперь, мадемуазель Элиза, — сказал Пуаро, — в чем же состояло то нечто, о котором вы воздержались нам сообщать?
Элиза встала и вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась с маленькой записной книжкой в черном потрепанном переплете.
— Это записная книжка мадам. Мадам всегда возила её с собой. Когда мадам собиралась уже выезжать в аэропорт, чтобы лететь в Англию, она не смогла ее найти. Ее не оказалось на обычном месте. Когда мадам уехала, мне удалось найти книжку. Она завалилась за изголовье кровати. Я отнесла ее в мою комнату, чтобы сохранить до возвращения мадам. Я сожгла все бумаги, как только услышала о смерти мадам, но книжку я не сожгла. На этот счет мне не было дано никаких указаний.
— Когда вы узнали о смерти мадам?
Элиза медлила с ответом.
— Вы узнали об этом от полиции, не так ли? — спросил Пуаро. — Полицейские пришли сюда и стали осматривать комнаты мадам. В сейфе они ничего не нашли, и вы сказали им, что сожгли бумаги. На самом деле вы сожгли бумаги позже.
— Это верно, мсье, — призналась Элиза. — Пока они искали в сейфе, я убрала бумаги из сундука и сказала им, что бумаги сожжены. И это было почти правдой — я сожгла их при первой же возможности. Я должна была выполнить приказ мадам. Вы понимаете, в каком сложном положении я оказалась, мсье? Вы не сообщите об этом полиции? Ведь это может привести к серьезным последствиям для меня.
— Я верю, мадемуазель Элиза, что вы действовали с наилучшими намерениями. И тем не менее жаль… очень жаль. Но бессмысленно сожалеть о том, что уже сделано. Я не вижу особой необходимости сообщать нашему славному мсье Фурнье о точном времени сожжения бумаг. Теперь давайте посмотрим — нет ли в этой книжечке чего-нибудь, что могло бы помочь нам?
— Не думаю, чтобы там что-нибудь было, мсье, — сказала Элиза, покачав головой. — Мадам делала пометки себе для памяти, к тому же там только номера. Без документов и счетов здесь ничего нельзя понять.
Она неохотно протянула книжку Пуаро. Он взял ее и перелистал страницы. Там было много неразборчивых записей. Все они были похожи — номер и краткие пояснения, например:
СХ 256. Жена полковника. Служил в Сирии. Полковая казна.
GF 342. Французский депутат. Связан с делом Стависки.
Всего таких записей было около двадцати. В конце книжки карандашом были записаны для памяти даты и места, например:
Ле-Пинэ, понедельник. Казино, 10.30. Отель «Савой», 5 часов. ABC. Флит-стрит, одиннадцать часов.
Все записи были отрывочными, казалось, Жизель сделала их только для того, чтобы не забыть о намечавшихся встречах.
Элиза с беспокойством смотрела на Пуаро.
— Вы здесь не обнаружите никакого смысла, мсье. Так, по крайней мере, мне кажется. Это было понятно только мадам, и больше никому.
Пуаро закрыл книжку и положил ее в карман.
— Все это может оказаться очень ценным, мадемуазель. Вы поступили мудро, отдав книжку мне. А ваша совесть может быть спокойна. Мадам ведь не просила вас сжигать эту книжку?
— Верно, — согласилась Элиза, и лицо ее несколько прояснилось.
— Таким образом, раз других инструкций у вас не было, ваша прямая обязанность — отдать книжку полиции. Я все улажу с мсье Фурнье, чтобы вас не обвинили в том, что вы не сделали этого раньше.
— Мсье очень добр. Пуаро встал:
— Ну что ж, а теперь пойду присоединюсь к моему коллеге. Да, последний вопрос: когда вы заказывали место в самолете для мадам Жизели, вы звонили на аэродром Ле-Бурже или в контору авиакомпании?
— Я звонила в офис «Юниверсал эйрлайнз», мсье.
— Это, насколько мне известно, на бульваре Капуцинов?
— Да, мсье. Дом двести пятьдесят четыре по бульвару Капуцинов.
Пуаро записал номер в свою записную книжку и, дружески кивнув, вышел из комнаты.
Фурнье был увлечен разговором со старым Жоржем. Детектив казался разгоряченным и раздосадованным.
— Все полицейские одинаковы, — ворчал привратник хриплым басом. — Задают одни и те же вопросы снова и снова. На что они надеются? На то, что рано или поздно человек перестанет говорить правду и вместо этого соврет? И соврет, разумеется, так, чтобы было похоже на то, что записано в книжке у мсье?
— Мне не нужна ложь. Мне нужно, чтобы вы говорили правду.
— Отлично, вот я и говорю вам правду. Да, к мадам приходила женщина — за день до того, как та уехала в Англию. Вы показываете мне вот эти фотографии и спрашиваете, не узнаю ли я среди них ту женщину. И я опять повторяю вам то, что твержу уже давно: у меня слабое зрение, а было уже темно — вблизи я ее не видел. Я не могу опознать эту леди. Если бы я даже увидел ее лицом к лицу, и то вполне возможно, что я не узнал бы ее. Вот! Теперь вы это слышите от меня в четвертый или в пятый раз.
— И вы не можете даже вспомнить, была она высокая или низкая, темная или светлая, старая или молодая? В это верится с большим трудом. — Фурнье говорил с нескрываемым сарказмом.
— Ну и не верьте, мне какое дело. Приятная штука — связаться с полицией! Мне стыдно за вас. Если бы мадам не убили высоко в воздухе, вполне возможно, вы заподозрили бы меня в том, что я отравил ее. Все полицейские такие.
Пуаро, предвидя возможную реакцию со стороны Фурнье, удержал его, тактично положив руку ему на плечо:
