– Почему?
– Она говорит… – Сэр Чарлз с сомнением почесал нос. – Она говорит, что у нее мать-инвалид, но лично я этому не верю. У таких женщин вообще не бывает матерей. Они рождаются из динамомашины. Нет, тут что-то другое.
– Вероятно, люди начали болтать.
– Болтать? – Актер уставился на него. – О чем?
– Мой дорогой Чарлз, ты отлично знаешь, о чем болтают больше всего.
– Ты имеешь в виду, о ней… и обо мне? С ее лицом? И в ее возрасте?
– По-моему, ей еще нет пятидесяти.
– Возможно. – Сэр Чарлз задумался. – Но ты видел ее физиономию? Конечно, там есть глаза, нос и рот, но это не то, что можно назвать женским лицом. Самая отчаянная старая сплетница не могла бы заподозрить во мне сексуальное влечение к женщине с такой внешностью.
– Ты недооцениваешь воображение британских старых дев.
Сэр Чарлз покачал головой:
– Я этому не верю. В мисс Милрей столько респектабельности, что даже британские старые девы не могут этого не учитывать. Она добродетельная женщина – и к тому же чертовски полезная. Я всегда выбираю себе уродливых секретарш.
– Это разумно.
Несколько минут сэр Чарлз молчаливо над чем-то явно размышлял.
– Кого ты сегодня ожидаешь? – поинтересовался сэр Бартоломью, чтобы отвлечь его.
– Во-первых, Энджи.
– Энджи Сатклифф? Отлично.
Мистер Саттерсвейт с интересом наклонился вперед. Ему не терпелось узнать состав гостей. Энджела Сатклифф была хорошо известной актрисой, не слишком молодой, но все еще популярной у зрителей благодаря своему шарму и остроумию. Иногда ее называли преемницей Эллен Терри[3].
– Затем Дейкрсы.
Мистер Саттерсвейт снова мысленно одобрил выбор. Миссис Дейкрс представляла «Амброзин лимитед» – преуспевающую компанию по изготовлению театральных костюмов. В программках можно было прочитать: «Костюм мисс Блэнк в первом акте от «Амброзин лимитед», Брук-стрит». Ее муж, капитан Дейкрс, завсегдатай ипподромов, был, выражаясь на его собственном жаргоне, темной лошадкой. Он проводил много времени на скачках и ранее сам в них участвовал. Потом пошли разные слухи, и, хотя никто не знал ничего конкретного, люди при упоминании Фредди Дейкрса многозначительно поднимали брови.
– Далее Энтони Астор, драматург.
– Ну конечно! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Она написала «Одностороннее движение». Пьеса имела бешеный успех. Я дважды ее видел. – Он с удовольствием продемонстрировал знание того факта, что Энтони Астор – женщина.
– Верно, – кивнул сэр Чарлз. – Забыл ее настоящую фамилию – кажется, Уиллс. Я встречал ее только однажды и пригласил, чтобы порадовать Энджелу. Вот и все приезжие.
– А местные? – спросил доктор.
– Ну, прежде всего, Бэббингтоны – он пастор, славный человек, не слишком похож на священника, да и жена его симпатичная женщина, обучает меня садоводству. Потом леди Мэри и Эгг. Вроде бы все. Ах да, еще молодой парень по фамилии Мэндерс – вроде бы журналист. Смазливый юноша.
Мистер Саттерсвейт со свойственной ему методичностью пересчитал гостей:
– Мисс Сатклифф – раз, Дейкрсы – три, Энтони Астор – четыре, леди Мэри и ее дочь – шесть, пастор с женой – восемь, молодой человек – девять, и мы трое – двенадцать. Должно быть, вы или мисс Милрей ошиблись, сэр Чарлз.
– Только не мисс Милрей, – с уверенностью возразил сэр Чарлз. – Эта женщина никогда не ошибается. Давайте проверим… Да, черт возьми, вы правы. Я упустил одного гостя. – Он усмехнулся. – Ему бы это не понравилось. Это самый самодовольный человечек из всех, каких мне приходилось встречать.
В глазах мистера Саттерсвейта мелькнули искорки. Он всегда считал, что актеры – самые тщеславные люди в мире, не делая исключения для сэра Чарлза Картрайта. Этот пример сваливания с больной головы на здоровую позабавил его.
– Кто же этот эгоцентричный субъект? – полюбопытствовал он.
– Знаменитость в своем роде, – ответил сэр Чарлз. – Возможно, вы о нем слышали. Его зовут Эркюль Пуаро. Он бельгиец.
– Да, детектив, – кивнул мистер Саттерсвейт. – Я встречал его. Незаурядная личность.
– Действительно, – согласился сэр Чарлз.
– Лично я с ним никогда не встречался, – принял участие в разговоре сэр Бартоломью, – но много о нем слышал. Кажется, несколько лет назад он ушел на покой, не так ли? Вероятно, большинство из услышанного мной относится к области легенд. Надеюсь, Чарлз, в этот уик-энд здесь не произойдет никаких преступлений?
– Почему? Потому что в доме детектив? Не ставишь ли ты телегу впереди лошади, Толли?
– Ну, у меня на этот счет есть теория.
– Какая теория, доктор? – спросил мистер Саттерсвейт.
– События приходят к людям, а не люди к событиям. Почему одни ведут жизнь, полную приключений, а другие – скучную и неинтересную? Благодаря окружающей обстановке? Вовсе нет. Человек может отправиться на край света, и с ним ничего не произойдет. До его прибытия там может состояться целая бойня, после его отъезда – землетрясение, а корабль, на который он едва не сел, может потерпеть крушение. А другой человек живет в Бэлеме[4], ездит не дальше Сити, но с ним постоянно что-то случается. Он оказывается замешанным в историю с бандой шантажистов, красивыми девушками и угонщиками автомобилей. Есть люди со склонностью к кораблекрушениям – даже если плавают по декоративному пруду, то с лодкой что-то случается. Точно так же люди вроде вашего Эркюля Пуаро не должны искать преступления – они сами приходят к ним.
– В таком случае, – заметил мистер Саттерсвейт, – возможно, хорошо, что к нам присоединится мисс Милрей и за обедом не окажутся тринадцать человек.
– Ну, если тебе так хочется, Толли, – великодушно разрешил сэр Чарлз, – можешь получить свое убийство, но с одним условием – чтобы я не был трупом.
И трое мужчин, смеясь, вошли в дом.
Глава 2
Инцидент перед обедом
Более всего на свете мистера Саттерсвейта интересовали люди – причем женщины гораздо сильнее, чем мужчины. И их он знал куда лучше, чем представителей мужского пола. В его собственном характере присутствовало женское начало, позволяющее глубже заглядывать в женскую душу. Но хотя женщины всегда доверяли ему, они никогда не воспринимали его всерьез. Иногда это обижало мистера Саттерсвейта. Он чувствовал себя человеком, стоящим в кулисах и наблюдающим за спектаклем, но никогда не играющим в нем. Однако, если говорить честно, функция наблюдателя его вполне устраивала.
Тем вечером, сидя в большой комнате, смежной с террасой и ловко декорированной современной фирмой в стиле корабельной каюты люкс, мистер Саттерсвейт в основном интересовался своеобразным зеленовато-бронзовым оттенком краски для волос, которую использовала Синтия Дейкрс. Он подозревал, что это последняя парижская новинка. Как выглядит миссис Дейкрс без ухищрений косметики, определить было невозможно. Это была высокая женщина с фигурой, идеально отвечающей требованиям момента. Ее шею и руки покрывал обычный в сельской местности летний загар, но был ли он естественным или искусственным, определению не поддавалось. Волосы были причесаны в новейшем стиле, доступном только лучшим лондонским парикмахерам. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, тонкий слой макияжа на лице, рот, обретший с помощью помады изгиб, отсутствующий от природы, – все это выглядело приложением к безупречному вечернему платью темно-синего цвета и на первый взгляд незамысловатого покроя (что отнюдь не соответствовало действительности), изготовленному из необычного материала – вроде бы тусклого, но словно озаряемого каким-то внутренним светом.
«Умная женщина, – подумал мистер Саттерсвейт. – Любопытно, какова она на самом деле?» На сей раз он имел в виду не тело, а душу.
Миссис Дейкрс говорила, слегка растягивая слова, согласно моде тех дней:
– Дорогая моя, это было невероятно. Я имею в виду, все бывает либо возможным, либо нет. Так вот, в данном случае последний вариант. Это было просто пронзительно!
Еще одно новомодное словечко – теперь все было «пронзительным».
Сэр Чарлз ловко смешивал коктейли, болтая с Энджелой Сатклифф – высокой, начинающей седеть женщиной с озорным ртом и красивыми глазами.
Дейкрс разговаривал с Бартоломью Стрейнджем.
– Всем известно: что-то не так со старым Лейдисборном. Вся конюшня это знает, – говорил он высоким, резким голосом.
Это был маленький рыжеволосый человечек с коротко подстриженными усами и бегающими глазками.
Рядом с мистером Саттерсвейтом сидела мисс Уиллс, чью пьесу «Одностороннее движение» называли одной из самых остроумных и смелых, какие только видел Лондон в последние несколько лет. Мисс Уиллс была высокой и худощавой, с как бы срезанным подбородком и небрежно завитыми светлыми волосами. На ней было пенсне и бесформенное платье из зеленого шифона.
– Я ездила на юг Франции, – говорила она высоким и невыразительным голосом. – Не могу сказать, что мне там понравилось. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Но, конечно, для моей работы полезно видеть, что где происходит.
