Три эти женщины пообедали в ресторане поблизости, а потом отправились на квартиру к мисс Фрейзер, где позже к ним присоединились Билл Медоуз и Талли Стронг, чтобы обсудить проблему выбора спонсоров. Вскоре после их прибытия в квартиру Элинор вынула коробочку «Мелтетт» из своей сумки и отдала мисс Фрейзер, которая положила ее на большой дубовый стол в гостиной. Это было между половиной третьего и тремя часами в пятницу, а дальше след терялся.
Никто не знал, как и когда коробка переместилась с дубового стола на рояль. Возникал пробел в восемнадцать часов – примерно до девяти часов утра в субботу, когда Кора, вытирая пыль, увидела коробку на рояле. Кухарка приподняла коробку, чтобы провести тряпкой по крышке рояля, и положила обратно.
В следующий раз коробка была замечена через два часа, когда Нэнсили, сразу после прибытия в квартиру, обратила внимание на нее и испытала искушение угоститься конфетами. Она даже зашла так далеко, что взяла коробку в руки. Но, заметив, что за ней наблюдает мисс Коппел, девчонка поостереглась брать конфету. Вот почему, объяснила Нэнсили, она знала, где находится коробка, когда об этом спросила мисс Фрейзер.
Как видите, тут открывалось обширное поле для долгих и кропотливых поисков. Впрочем, стражам порядка, от рядовых полицейских до инспекторов, которые, как предполагается, отрабатывают свою зарплату, повезло. Ведь это было единственное место, где требовалось искать. Взаимоотношения, мотивы и подозрения перемывались по сто раз, из них выжали все, что можно.
Итак, к четырем часам дня в субботу сто, если не больше, человек рассыпались по городу, изо всех сил стараясь откопать хоть малюсенький факт, имеющий отношение к роковой коробке «Мелтетт». И некоторые, конечно, добились кое-каких результатов.
Например, пришла информация из полицейской лаборатории, куда поступила на исследование коробка, содержавшая одиннадцать конфет. Одна конфетка, над которой явно поработали, и довольно искусно, заключала в себе около двенадцати гранов цианида, смешанного с начинкой. Остальные десять штук эксперты признали абсолютно безвредными. Конфеты были плотно уложены в коробку попарно, и та, что с цианидом, находилась сверху, с той стороны, где открывается коробка.
Поступили и другие отчеты – разумеется, включая тот, что касался отпечатков пальцев. Большинство их Кремеру передали в моем присутствии. Не знаю, какое впечатление о них составил инспектор, но мне все это напомнило работу художника-новатора, написавшего картину сладким кофе: такое множество пересекающихся потеков и перекрывающих друг друга разводов, что трудно уловить сходство с каким-либо живым или неодушевленным объектом.
Завершив свой обход, я вернулся в битком набитую безымянную комнату и, сделав остроумное замечание Пэрли Стеббинсу, опустился в кресло. Как уже говорил, я, вероятно, мог бы уйти домой, но мне этого не хотелось. Что меня там ожидало?
Я бы слонялся без дела, пока Вульф не спустится в кабинет, потом отчитался бы перед ним. А что дальше? Он либо фыркнул бы с отвращением, придравшись к чему-нибудь, и снова опустил железный занавес, либо впал в очередной транс, из которого вынырнул бы около полуночи с какой-нибудь светлой идеей. Например, напечатать анонимку, оповещающую, что Билл Медоуз провалился по алгебре в последнем классе школы. Я предпочитал задержаться здесь в слабой надежде, что произойдет что-нибудь интересное.
Так и вышло. Отказавшись от мысли разобраться в путанице линий и сливающихся красок и утратив надежду вывести из себя Пэрли, я обменивался враждебными взглядами с Нэнсили, когда отворилась дверь из квадратного холла и вошла леди. Она обвела комнату взглядом и сообщила Пэрли, что за ней посылал инспектор Кремер. Сержант прошел к дальней двери, ведущей в спальню мисс Фрейзер, впустил туда леди и прикрыл за ней дверь.
Я с ней сталкивался, хоть и не знал ее имени. У меня даже сложилось мнение, что это самая привлекательная из всех женщин-полицейских, которых я видел. Маясь от безделья, я гадал, что́ понадобилось от нее Кремеру, и как раз пришел к правильному выводу, когда дверь снова открылась и мой вывод подтвердился.
Первым появился Кремер, за ним следовал помощник комиссара О’Хара. Кремер обратился к Пэрли:
– Собери их всех здесь.
Пэрли помчался выполнять приказ. Нат Трауб тоскливо осведомился:
– Добились каких-нибудь успехов, инспектор?
Кремер даже не счел нужным зарычать на него, а уж тем более ответить на вопрос. Это показалось мне излишней грубостью, поэтому я пояснил Траубу:
– Да, они приняли важное решение. Вас всех сейчас обыщут.
Не стоило мне влезать, особенно в присутствии О’Хары, до сих пор не простившего, что однажды я слишком уж умничал. Но сейчас я был расстроен и раздражен. О’Хара злобно на меня взглянул, а Кремер посоветовал заткнуться.
Остальные вошли в комнату со своими сопровождающими. Окинув всех взглядом, я бы искренне их пожалел, если бы знал, которого нужно исключить. Теперь уже не стоял вопрос, что именно их гнетет, и это не имело никакого отношения к выбору спонсора.
Кремер обратился к ним:
– Хочу сказать, что, пока вы будете с нами сотрудничать, у нас не возникнет желания делать предстоящую вам процедуру труднее, чем это необходимо. Вряд ли можно винить нас за то, что мы не питаем к вам теплых чувств, после того как все вы упорно лгали о бутылке, содержимое которой убило Орчарда. Я позвал вас сюда, чтобы предупредить: все вы подвергнетесь обыску. Положение дел таково, что мы с полным правом можем задержать вас, как важных свидетелей. Именно так мы и поступим, если кто-нибудь из вас станет возражать против обыска. Мисс Фрейзер не высказала никаких возражений. С ней сейчас женщина-полицейский. Дам будут вызывать туда по одной. Мужчин обыщут лейтенант Роуклифф и сержант Стеббинс, также по одному, в другой комнате. Кто-нибудь возражает?
Это было жалкое зрелище. Они не нашли бы в себе сил возражать, даже если бы инспектор выразил намерение выколоть у них на груди рисунок с коробки «Мелтетт». Никто не издал ни звука, кроме Нэнсили, которая выкрикнула: «Ничего себе!»
Я скрестил ноги и приготовился досидеть до конца, что и сделал. Первым Пэрли и Роуклифф увели Талли Стронга. Скоро женщина-полицейский явилась за Элинор Вэнс. Очевидно, обыскивали их на совесть, так как Пэрли вернулся со Стронгом и забрал Билла Медоуза через восемь минут, а у леди ушло столько же времени на Элинор Вэнс. Последними в списке шли Нэнсили и Нат Трауб.
Вернее, это я так полагал. Но когда Роуклифф и Пэрли возвратились с Траубом и передали Кремеру несколько листов бумаги, О’Хара рявкнул:
– А что насчет Гудвина?
– Как, и его тоже?.. – переспросил Роуклифф.
– Конечно! Он же был здесь, не так ли?
Роуклифф посмотрел на Кремера. Кремер посмотрел на меня.
Я усмехнулся О’Харе:
– А что, если я стану возражать, комиссар?
– Попробуйте! Это вам не поможет!
– Отнюдь! Либо я сохраню мое достоинство, либо начнутся фейерверки. Много вы поставите на то, что мой большой брат не сможет побить вашего большого брата?
Он сделал шаг в мою сторону:
– Вы оказываете сопротивление, не правда ли?
– Да, черт возьми, оказываю. – Моя рука описала полукруг. – При двадцати свидетелях.
Он повернулся к Кремеру:
– Отправьте его в мой офис, инспектор. Предъявите ему обвинение. Потом обыщите.
– Да, сэр. – Кремер нахмурился. – Вы бы не возражали сначала выйти со мной в другую комнату? Возможно, я не вполне четко объяснил ситуацию…
– Я прекрасно ее понимаю! По вашим словам, Вульф сотрудничал с полицией. С какой целью? И что же произошло? Еще одно убийство! Вульф заморочил всем вам голову, и мне это надоело! Отвезите Гудвина в мой офис!
– Никто не морочил мне голову, – резко возразил Кремер. – Отвези его, Пэрли. Я позвоню насчет обвинения.
В офисе помощника комиссара О’Хары мне нравились две вещи. Во-первых, именно там я умничал в прошлый раз, и поэтому офис пробуждал приятные воспоминания. Во-вторых, мне импонировала приятная обстановка. Это была самая красивая комната на Сентер-стрит. Угловая, с шестью большими окнами. За роскошные кресла, ковры и прочие излишества заплатила богатая жена О’Хары.
Я непринужденно уселся в одно из удобных кресел. Содержимое моих карманов было аккуратно сложено на углу большого полированного стола красного дерева – за исключением одной вещи, которую держал в своей лапе Пэрли Стеббинс. Пэрли до того взбеленился, что лицо его пылало, как алый закат, и он заикался.
– Не б-будь ч-чертовым дураком, – увещевал он меня. – Если станешь молчать при О’Харе, когда он сюда явится, упечет тебя, как пить дать. А сейчас уже седьмой час. И где же ты проведешь ночь? – Он махнул на меня той лапой, в которой была зажата вещь из моего кармана. – Ну-ка, скажи?
