Он умолк, потому что Грум отвернулся от него. А отвернулся Грум, поскольку дверь открылась и в комнату вошел человек – сотрудник Грума в полицейской форме. Коп промаршировал к начальнику сыскной полиции и со словами: «Это вам, капитан» – вручил ему сложенный листок.
Грум развернул бумагу, не спеша ознакомился с ее содержимым, велел копу далеко не уходить, еще раз перечитал документ и наконец направил взгляд на нас с Вульфом.
– Это ордер, – сообщил он. – Ордер на ваш арест как основных свидетелей по делу об убийстве. Настоящим я привожу его в действие. Хотите ознакомиться?
Я повернулся к Вульфу. Торжественно заявляю, что в течение целых десяти секунд он ни разу не моргнул. Потом он открыл рот, но выдал всего одно короткое слово:
– Нет.
– Я хочу, – сказал я и протянул руку.
Грум передал мне ордер. Документ был составлен по всем правилам, даже наши имена не переврали. Подпись судьи читалась примерно как «Бимньомр».
– Похоже, настоящий, – доложил я Вульфу.
Он не сводил взгляда с Грума.
– Даже не знаю, как это назвать, – ледяным тоном изрек мой босс. – Самодурством? Наглостью? Тупостью?
– Вы не в Нью-Йорке, Вульф. – Грум старался не показать, какое удовольствие доставляла ему ситуация. – Это Олбани. Я еще раз спрашиваю: хотите вы что-то изменить в ваших показаниях или добавить?
– Вы на самом деле собираетесь привести этот ордер в исполнение?
– Я уже это сделал. Вы арестованы.
Вульф повернулся ко мне:
– Какой номер у мистера Паркера?
– Иствуд шесть-два-шесть-ноль-пять.
Вульф встал, прошествовал вокруг стола к стулу, который недавно освободил Хайатт, сел и взялся за телефон. Грум подскочил следом, сделал шаг, замер и остался стоять на месте, сунув руки в карманы. Вульф произнес в трубку:
– Звонок в Нью-Йорк, пожалуйста. Иствуд шесть-два-шесть-ноль-пять.
Четыре часа спустя, то есть в шесть вечера, нас все еще не отпустили. Конечно, я уже бывал за решеткой, но вместе с Вульфом – никогда. Насколько мне известно, для него это был первый опыт подобного рода.
На самом деле за решетку мы не угодили. По крайней мере, перед глазами она не маячила. Нас закатали в камеру предварительного заключения, которая при близком знакомстве оказалась не так уж плоха. Если не считать засаленных стульев и запаха – воняло там, как в госпитале посреди джерсийских болот. Тут даже имелась отдельная уборная в угловом закутке.
При нас неотлучно находился полицейский. Очевидно, он видел свою цель в том, чтобы мы не избежали электрического стула, покончив с собой прямо в камере. Когда я сказал ему, что мы готовы заплатить доллар за вечернюю газету, он открыл дверь, высунул голову в коридор и крикнул кому-то, что нужна газета, но пост свой не покинул. Никакого риска.
Вскоре после водворения под стражу нам было предложено заказать еду. Я попросил два ржаных тоста с говяжьей солониной и кварту молока. Вульф от предложения отказался, а ведь он с десяти утра не имел во рту ни крошки, только выпил кофе. Даже не знаю, решил ли он объявить голодовку или просто был слишком взбешен, чтобы есть. Принесенные мне тосты на поверку оказались пшеничными, а солонина – ветчиной, причем неважного качества. Молоко меня устроило.
Выяснилось, что в неволе Вульф не только не ест, но и не говорит. Он застелил старую деревянную скамью у стены своим пальто, уселся на него прямо в шляпе да так и сидел, закрыв глаза и сплетя пальцы рук на вершине необъятного живота.
Глядя на босса – а за время службы мне довелось повидать его в самых разных состояниях, – я догадывался, что он нисколько не успокоился, а только злится все сильнее и сильнее. Молчание он нарушил лишь однажды, когда по прошествии двух часов приоткрыл глаза и заявил, что хотел бы услышать мое мнение по одному вопросу, но только искреннее. Я изъявил готовность поделиться с ним искренним мнением обо всем на свете, благо времени у нас предостаточно.
Он хрюкнул.
– Предвижу, что в будущем, если мы продолжим совместную деятельность, этот эпизод будет часто упоминаться в том или ином контексте. Ты согласен?
– Согласен. Если только он не окажется для нас последним. Вы допускаете, что у нас все же есть будущее?
– Пф. Мы примем меры. Ответь мне вот на какой вопрос. Как думаешь, если бы тебя не соблазнила перспектива попробовать себя в операции с прослушиванием и познакомиться с технической стороной дела, взялся бы я за работу, предложенную тем человеком? Мне всего лишь хочется услышать твое мнение.
– Хм, только вы его не услышите.
Я поднялся и посмотрел на него сверху вниз:
– Если я скажу «нет», все будущие суждения окажутся однобокими. Если скажу «да», это только подбросит дров в топку вашего негодования. Вы не сможете вытащить нас отсюда, пока внутри у вас все кипит так, что вы не в состоянии думать. Так что я сделаю следующее: поделю.
– Что поделишь?
– Вину. Мы разделим ее. Пятьдесят на пятьдесят Мы поделим вину поровну. Нас обоих следует поколотить, но в меру.
– Ладно, будущее покажет, – пробурчал он и сомкнул веки.
В шесть часов я был погружен во второй раздел вечерней газеты, где рассказывалось, как починить нейлоновый бюстгальтер, если тот каким-то образом порвется. Все остальные статьи я уже изучил.
Вдруг дверь настежь распахнулась. Наш охранник развернулся на каблуках, готовый отразить попытку вооруженного захвата заключенных, но это был всего лишь другой коп, который привел к нам посетителя. Посетитель – краснолицый малый в коричневом кашемировом пальто – огляделся, стоя на пороге, а потом шагнул к нам с протянутой рукой.
– Мистер Вульф? Я Стэнли Роджерс. Страшно извиняюсь за задержку. Вы уже, наверное, гадали, где это я застрял. Видите ли, Нат Паркер нашел меня только к трем часам, а потом судья был на заседании, и мне пришлось подергать за ниточки. Не очень-то мы здесь гостеприимны, а? Это мистер Гудвин? Рад, очень рад познакомиться.
Он пожелал обменяться со мной рукопожатием, и я не возражал.
– Я попросил судью ограничить сумму залога пятью тысячами, но он уперся и ни о чем меньше двадцати тысяч и слышать не хотел. Двадцать тысяч за каждого. Так или иначе, теперь вы свободные люди. И я не сомневаюсь, что ничего другого вы и не заслуживаете. Только вам нельзя покидать округ без разрешения суда. Я забронировал для вас номер в отеле «Латэм», но заказ легко отменить, если у вас другие планы.
Роджерс принес с собой документы, требовавшие нашей подписи. Он добавил, что Паркер, звоня из Нью-Йорка, велел ему сделать для нас все, что только возможно. И он, Роджерс, готов даже отменить встречу за ужином, если будет нам нужен. Вульф заверил, что в данный момент нам нужно только одно: поскорее выбраться из узилища и поесть.
Однако другое предложение Роджерса мы приняли. У выхода его ждал автомобиль. И после того как мы сделали ручкой охраннику: «Прощайте, чаевых не будет», зашли в канцелярию оформить бумаги и забрали личные вещи, изъятые при аресте, Роджерс вывел нас на улицу, усадил в машину и довез до гаража, где мы оставили свой седан.
Вульф снова занял свое обычное место на заднем сиденье, а я сел за руль и взял курс на гостиницу. Там я вытащил из багажника наши чемоданы и сдал машину швейцару. Эти самые чемоданы давали мне полное основание кое-что припомнить Вульфу и позлорадствовать: «Я же вам говорил…», но я сжалился над боссом, решив, что он не в том состоянии.
Предыдущим вечером он в присущей ему манере заупрямился и отказался принимать в расчет вероятность того, что нам придется провести ночь вне дома. Вульф стоял на том, что багаж нам не понадобится. Я же, руководствуясь принципом: человек предполагает, а располагает кое-кто другой, сам упаковал вещи босса, конечно при содействии Фрица.
И теперь, когда коридорный вошел вслед за нами в номер девятьсот два и положил оба наших чемодана на полку, мне представилась чудесная возможность съязвить, однако я благоразумно решил приберечь колкость до лучших времен.
Когда его пальто оказалось в шкафу по соседству с моим, Вульф скинул пиджак, снял жилет, галстук и сорочку, прошел в ванную и умыл лицо и руки. Выйдя оттуда, он натянул свой халат, желтый в тонкую черную полоску, достал шлепанцы, сел на стул, чтобы разуться, и велел мне позвонить в обслуживание номеров с просьбой прислать нам меню. Я напомнил боссу слова Роджерса: в отеле «Латэм» кормят терпимо, но не более того, а всего в двух кварталах находится лучший в городе ресторан.
– Меня это не волнует, – заявил он. – У меня нет аппетита, и я все равно не смогу ничего распробовать. Я поем просто потому, что это необходимо. Ты отлично знаешь, что я плохо соображаю на пустой желудок.
Итак, он собирался шевелить мозгами.
Более унылой трапезы я не припомню. Ужин оказался вполне съедобен: устрицы, консоме, ростбиф, картофель со сметаной, брокколи, салат, яблочно-творожный пирог, кофе. Мы съели все подчистую, но атмосфера была гнетущей.
