ты меня… просто приворожил. – Акбашев попытался рассмеяться. – Что ты хочешь, ответь? Мне уже все равно, я уже никому не скажу, но хоть, любопытство утолю. И просьба у меня к тебе одна будет.
– Что за просьба, Кама? – наконец выдавил Шоцкий.
– Хочу умереть, как мужчина. Стоя, свободно, лицом к смерти. Кем угодно меня можешь считать, самыми последними словами ругай, и другие пусть ругают, но никто, ни из друзей, ни из врагов никогда не скажет, что я не мужчина.
– А тех, кого ты кончал, ты слушал?
– Жизнь непростая штука, полковник. Я о тебе ничего не знаю, кроме того, что ты как-то поспособствовал по наущению определенных ведомств избавиться от Ротора. Мне кидали твое досье зачем-то, я глянул, но не придал этому значения. Я не понимаю, зачем ты хочешь меня убить. Ответь, полковник.
– Ты много нагадил на этой земле, – спокойно ответил Шоцкий.
– Брось, полковник! Если всех, кто гадит, уничтожать, на земле никого не останется. Или у тебя своя градация есть? Как у закона, который устанавливает степень вины человека в зависимости от обстоятельств того, сего, да и самого человека. Ведь ты служитель закона и прекрасно осведомлен о том, кто эти законы, а главное, для кого, пишет, а потом меняет, расширяет, вносит поправки по мере возникновения неудобных, ну, или наоборот, угодных обстоятельств. Зачем тебе это нужно? Зачем ты это делаешь? Поделись секретом.
– Я разбиваю лампу, – улыбаясь, ответил Шоцкий.
Лицо Камы приняло удивленный вид.
– Видимо, для тебя это важно. Что ж, как знаешь. Ты исполнишь мою просьбу?
– Нет, – отрезал Шоцкий.
Шоцкий извлек из кармана смартфон и принялся, включив на нем камеру, приматывать его скотчем к кирпичному столбу так, чтобы виден был Акбашев и небольшое пространство вокруг него.
– Ты еще и кино решил снять. Да ты извращенец! – Кама рассмеялся. – Будешь лайки собирать, бабло рубить в интернете?
Иван Владимирович ничего не сказал. Он проверил, хорошо ли видно Каму, его самого, если он встанет перед Камой, после вынул из кармана скотч и нагнулся к Акбашеву. Тот воскликнул:
– Последний вопрос, вот чисто из любопытства. Ты всех сегодня в театре завалил, или только одного?
– Одного, – ухмыльнувшись, ответил Шоцкий.
– И все сделал один?
Шоцкий кивнул.
– Что ж, полковник, уважаю тебя, и рад, что именно ты отправишь меня к Аллаху.
Шоцкий замотал ему рот скотчем. Он взглянул на часы. Времени было пять. День был в самом разгаре.
В Хабаровске же была полночь.
– Акбашева не было? – орал Кравчук в трубку телефона, стоя посреди своего номера в отеле. – И ничего… Мать вашу, куда все смотрели? Что слышно сверху? Ясно, что не досмотрели, только я, мать вашу, в Хабаровске, и мне отсюда не очень все видно. Ищите… Мать…мать… вторая линия. Все, работать! Алло! Кто это?
– Это видео-звонок, – раздался спокойный голос Шоцкого.
Кравчук аж подпрыгнул от неожиданности.
– Ах ты, сука ментовская, – злым голосом пробормотал он, упав в кресло. – Это Кама? Кама. Мелькнуло у меня подозрение, – как искра пролетела, – но, и зацепиться не успел. Недооценил того, что ты… ах, ты, сука такая. Паскуда! Ты что, моего мальчика в Анапе приложил? А?
Шоцкий молчал, слегка улыбаясь.
– Ты же знаешь, что я раздавлю тебя! – начал Кравчук. – Ты забыл, что у меня на тебя? Забыл про дочь? Ты, что же это такое, поганец ты такой, вытворяешь? Ты грохнул Роста? Ты? Сам? В одиночку на виду всего, мать твою, региона с толпой легавых и прочей силовой кучи дерьма, которые тебя даже не засекли? Твою ж ты мать во все каналы! О, Шоцкий, ты меня убил. Я… ты, что… ты, тебе дочь не дорога? Карьера, хрен с ней, я все понял… стой, я налью выпить… там, Кама жив? Плохо вижу, забыл спросить.
– Жив, – сухо ответил Иван Владимирович
– Водки бахну сразу сотку… подожди. – Кравчук налил водки в стакан до краев и сразу же в несколько глотков его осушил. – Вот черт, даже не почувствовал. Что ты наделал, ублюдок, а? Я столько работал над этим. Юрий Николаевич мой… можно сказать отец солдатам… Я его… И Каму… мы же с тобой, считай, вместе схему добили. Ну, погорячился я с Кротовым, там еще со всем этим… ну, бывает, работа такая. Что молчишь, полковник? Я даже не решаюсь спросить тебя. Чего ты, вообще, хочешь? Ты… ты же нужен нам был… нет, почему был, ты все еще нужен. Давай, ты Каму оставишь мне. Главу округа мы другого подберем. А тебя в команду возьмем. Ты, там, не только с псами нам поможешь, но и… Иван Владимирович, – спокойно проговорил Кравчук, наливая себе второй стакан. – Есть время подумать, поверь. Всегда есть время подумать, одуматься, пересмотреть свои взгляды на жизнь, на все в этой жизни. А, Иван Владимирович? – Кравчук опрокинул стакан.
– Анатолий Борисович, ну что вы надрываетесь, мне право обидно за самого себя, ей богу. – Шоцкий рассмеялся. – Неужели вы серьезно думаете, что я вам верю. Кроме того, что вы намеревались меня использовать в каких-то своих целях, я не слышал от вас ничего другого. Вы думали, что так легко меня захомутали? Или я чего-то не знаю? А, Анатолий Борисович?
– Каюсь, Иван Владимирович, был чересчур самоуверен. Ну, простите, работы много. Пашу на два фронта.
– Степан Алексеевич ваш второй фронт?
– Да, да, да! – изображая каприз, прокричал Кравчук и налил себе третий стакан, тут же отпив половину. – Но, клянусь, в том, что вы провели пару суток в камере, я не виноват. Я после узнал.
– Не пойму, что вы мечетесь сейчас? – серьезно спросил Шоцкий.
– Элементарно, Иван Владимирович! Человек – существо постоянно меняющееся, я уже говорил только. В мире столько неизведанного, а вы тут с вашей… даже не знаю, что это. Господи, боже, что это, а? Честь? – Кравчук расхохотался. – Вы же это несерьезно! Мы с вами взрослые люди! Верю, не верю, захомутали, не захомутали, использовали не… да к чему вам все эти высокопарные словеса?
– Какая связь?
– Так, подождите, Иван Владимирович. Вы зачем мне кино показываете? Вы меня шантажируете? Оставите его в живых – я забуду про Кротова и ваших беглецов. Обо всем забуду. По рукам? Вот та версия, что нарисована для вашего московского руководства, вот она и будет. Будет только она, она одна и больше ничего! А дальше мы начнем с вами работать над чем? Правильно! Мы займемся «Черными псами»! А, Иван Владимирович, шантажируете, цену бьете?
Шоцкий молчал, улыбаясь, глядя в экран на Кравчука.
– Ну, скажите же хоть что-нибудь, Шоцкий! Мать вашу!
