Он посмотрел угрожающе.
– Ты сказала, исполнишь танец живота?
Но Ольга решила стоять на своем, хоть в этом не уступать ему.
– Нет.
– Почему?
– Дай сначала мне воды.
Крышка люка закрылась, но ненадолго.
Рядом с ней на пол шлепнулась пластиковая бутылка с водой.
– На, пей. Видишь, какой я добрый, – похвалил он себя, посмеиваясь.
Ольга ничего не ответила, схватила бутылку и с жадностью выпила почти всю. Потом натянуто улыбнулась. Хотела ему понравиться.
– А ты, оказывается, неплохой парень, – сказала она, стараясь казаться раскованной.
– Конечно, – охотно согласился он. – Я очень хороший, – но, вспомнив про капитана Камагина и молокососа лейтенанта, добавил с сожалением в голосе: – Жаль, не все это понимают.
Ольга подошла к лестнице и, глядя немигающим взглядом в его черные глаза, предложила:
– Спустись сюда. Ко мне. Я хочу, чтобы ты был рядом. Этот танец сверху нельзя смотреть. Или ты меня боишься?
Этот вопрос показался Топольскому откровенной насмешкой.
– Ты такой большой… сильный…
– Не боюсь я. Я никогда женщин не боялся, – глаза его заблестели.
– Правильно. Молодец. Хороший мальчик. Женщин надо любить. Ты умеешь любить?
Он хотел что-то ответить, но вдруг запнулся, и только глаза заблестели еще сильнее.
«Кажется, он клюнул. Теперь важно не переиграть», – подумала она и провела ладонями по бокам, бедрам, по круглой попке и крутанулась перед ним.
– Я жду. Спускайся, – сказала, придав голосу нежность.
Он заерзал там наверху, сунул руки в брюки, погладив себя.
– Иди ко мне. Я это сделаю лучше. Тебе будет очень приятно, – страстно шептала она, не отводя своего взгляда.
– А танец? Ты обещала, – напомнил он, показав магнитофон.
– Бери его и спускайся. Я станцую, – заверила женщина.
– Ладно, – согласился он, немного поколебавшись.
Спустившись, поставил магнитофон посередине подвальной комнаты на пол, сам уселся на табурет.
– Ну давай, изобрази. – Он нажал клавишу.
Ольга старалась изо всех сил. Надо отвлечь его. Понравиться, чтобы он расслабился. Но слабость сковывала, и движения были не такими грациозными, как требовалось, а скорее напоминали ломанье молодых девиц на дискотеке. Вдобавок она часто сбивалась с ритма и несколько раз падала.
Тогда он кричал на нее:
– Вставай! Ну! Давай, танцуй!
Ольга вставала, и все повторялось. Она видела, что этот тип смотрит на нее без всякого подозрения, не ожидая того, что сейчас последует.
«Погоди, ублюдок! Сейчас ты получишь свое. Надо упасть, быстро схватить магнитофон, встать и ударить его по голове. Это единственное спасение. Иначе этот монстр меня не выпустит».
Сидя на табурете, он раскачивался из стороны в сторону, словно тоже принимал участие в танце.
«Пора»! – решила Ольга и упала.
– Вставай, стерва! Не порти танец, – закричал он.
Оказавшись возле магнитофона, Ольга быстро схватила его и вскочила, но, пошатнувшись, отступила на полшага, чтобы не упасть.
Сначала он воспринял это как естественное желание покрасоваться перед ним, лишний раз повыламываться. Но когда она занесла над его головой руку с магнитофоном, все понял.
Она ударила. Но удар оказался неточным.
В последний момент Топольский успел убрать голову, подставив плечо. И когда магнитофон хрястнул его по этому плечу, поймал женщину за руку, вывернув ее до хруста.
– Грязная шлюха! Обмануть меня хотела?
Ольга не ответила, да и вряд ли могла. Он выкручивал ей руку все сильнее, и она стонала от боли.
Затем он ударил ее кулаком в лицо. Ударил сильно, со злостью, разбив до крови нос. Ольга упала. Но тут же поднялась на ноги и, дико завизжав, кинулась на него, норовя вцепиться ногтями в глаза.
– Подонок! Мразь! – кричала она.
Но маньяку не составило большого труда увернуться от ее рук.
Топольский схватил ее за кисть и с легкостью сломал указательный палец, ноготь которого чуть не выбил ему левый глаз.
Ольга закричала от боли, упала на колени и поползла в угол, где лежал топчан. Она поняла, что теперь с ней должно произойти:
– Не надо, не подходи ко мне!
Он приближался медленно, как будто хотел растянуть ее последние предсмертные минуты. Но не из жалости. С одной лишь целью, чтобы продлились ее мучения. Она заслужила это.
– Не убивай меня! – вскрикнула она, видя его звериный оскал, и прижалась к холодной влажной стене.
В его руке блеснул нож, при виде которого ей показалось, что она уже умерла. Смотрела на него широко раскрытыми глазами и ничего больше не замечала. Даже самого Топольского. Только этот нож, медленно занесенный над нею.
Как маленький мышонок перед страшной пастью змеи, она запищала тонюсеньким голоском:
– Прошу тебя!
Он ничего не ответил. Схватил за густые кудрявые волосы, обнажив шею, и резко нанес несколько ударов.
Ольга завизжала, начала судорожно дергаться, пытаясь освободиться и бежать. Все равно куда. Боль заставляла ее двигаться. Царапая окровавленными пальцами стенку, она была готова залезть на нее.
И на стене остались кровавые полоски.
Топольский за волосы выволок ее на середину подвала.
– Куда, шлюха?! Я еще не закончил! – зверея, рычал он и резал ножом ее шею.
Кровь хлестала во все стороны, и Ольга уже не двигалась. С бешено вытаращенными глазами она рухнула на цементный пол в лужу крови и последнее, что увидела в тусклом свете, – это теряющее человеческий облик безумное лицо маньяка.
Бросив на пол окровавленный нож, он стоял над ней, смотрел и мял рукой свой вялый член. И кончил в тот момент, когда она умерла.
– Хорошо, – зашептал он и вытянулся на топчане, забрызганном кровью.
Потом слазил за топором и одним ударом отделил голову от туловища. Хихикнул.
– А ты неплохо смотришься без головы, – сказал маньяк, любовно осматривая окровавленное тело и лежащую рядом голову с остекленевшими глазами.
Подождав, пока стечет кровь, он обвязал тело веревкой и поднял наверх. Здесь для трупа была приготовлена здоровенная сумка.
Он запихнул труп в сумку, обмотав скотчем ноги под коленями и прижав их к груди. На грудь положил отрубленную голову лицом вверх.
Оставшись довольным своей работой, с облегчением застегнул сумку и сказал:
– Вот так, моя дорогая блондинка. Твой разлюбезный муженек никогда не найдет тебя. Осталось привязать к сумке пяток кирпичей и выбросить твой труп в речку. – Он представил, какую бы гримасу скроил муженек, увидев свою женушку в сумке.
Можно было отвезти сумку на теткиной машине в лес и закопать там, но Топольский не хотел возни. Да и народу сейчас много по лесам шастает. Грибной сезон.
Куда проще приехать к реке и бросить туда сумку. Вода сейчас холодная. В это время уже никто не купается. А к следующему лету сумку с трупом затянет речным песком.
Километрах в двадцати от деревни Топольский знал такую речку. Если ехать по направлению к Горьковскому шоссе, как раз упрешься в мост через нее.
«С моста лучше всего ее и выкинуть. Остановиться, тщательно осмотреться вокруг. А потом быстро открыть багажник и выбросить сумку. На все уйдет минута, не больше. Надо только сделать это ночью. И незачем возиться с лопатой», – думал он, посматривая на часы.
В половине третьего ночи Топольский выехал из ворот и, не включая фар, проехал по деревне к шоссе.
Ни одна собака не видела его белый «жигуленок».
Ночью на шоссе не было ни одной машины, и гаишников он не опасался.
С вечера накрапывал мелкий дождь. Холодный и неприятный. Он и прогнал двух бродяг, решивших заночевать на берегу реки, под мостом.
Опять пришлось возиться с костром. Хорошо, лес рядом. Бросить в огонь пару сосновых кругляков, и можно ложиться спать.
В закопченной кастрюле сварили варево. Похлебывали на ночь, выпив перед этим бутылку водки на двоих. Сразу теплей стало. Ночная прохлада уже нипочем. Можно и спать ложиться, а утром идти дальше, куда бог поведет. Нелегка жизнь бродяги. Только ветер в спину подгоняет.
Оба улеглись поближе к костру, на телогрейке, прижавшись друг к другу, и сразу уснули, разморенные усталостью и выпитой водкой.
Только прогадали с костром. Сырыми оказались кругляки. Потух костер, и ни уголька в нем, ни дымочка. По-новому разжигать оба поленились. Лежат, а какое уж тут спанье.
В четвертом часу и вовсе проснулись от шума остановившейся на мосту машины.
Лежа на телогрейке и поеживаясь от ночной прохлады, бродяги прислушались.
– Кажется, машина остановилась на мосту, – зашептал маленького роста щуплый мужичок со всклокоченной после спанья бородой, которую уже забыл, когда в последний раз подстригал.
Второй бомж, высокий, с выбитым левым глазом, приложил палец к губам:
