— То есть, что это, — переспросила Катя, поправляя прическу.
— На счет вас то есть. Значит, как мы сто рублей… Будет ли все в аккурате.
Девушка вместо ответа звонко расхохоталась и положила свои руки к нему на плечи.
— Какие у вас странные глаза! Я люблю блондинов!
Василий Иванович крепко сжал тонкий и послушный стан девушки.
— Хоть двести. Потому при наших капиталах…
Девушка как-будто невзначай, налила свою рюмку, плеснув порядочную дозу коньяка в стакан Василия Ивановича.
— Ежели бы теперь, после всего этого, — заговорила она, выпивая свою рюмку, — знать я могла, что со мной завтра будет.
И она быстрым, почти незаметным движением, пользуясь тем, что Василий Иванович потянулся за спичками, высыпала ему в стакан щепотку чего-то белого. Василий Иванович видимо чувствовал себя наверху блаженства. Он раскинулся на диване, щурил глаза и попыхивал папироской.
— А ваш стакан, что же стоит, вы отчего не выпили? — и Катя, взяв стакан, протянула его Василию Ивановичу. — Выпейте за мое здоровье!
— Мо-ожно. Сколько угодно…
Стакан был осушен.
— Тьфу, горчит что-то, — сплюнул Василий Иванович, вновь наваливаясь на спинку дивана.
Минут через пять он уже спал… И по мере того, как лицо Василия Ивановича бледнело, дыхание становилось все реже и реже, с лица девушки исчез оттенок нежности и любовного томления. Она глубоко вздохнула, как актриса, сыгравшая свою роль, и убедившись, что «фраер готов», резко поднялась из-за стола и крикнула:
— Идите, что ли.
Появился Егорин.
— Клюнуло что ли.
— Готово дело. Пожалуйте уговоренные!
Егорин вынул ей 25 рублей.
— Молодец, Катька! Сенька, — продолжал он, — иди сюда. Напился наш гость до чертиков, тащить его надо!
Соединенными усилиями Егорин и Козырь подняли отяжелевшее тело Василия Ивановича и вынесли на крыльцо.
Кое-как усадив в коробок грузную и мотающуюся фигуру, Егорин пошептавшись о чем-то с тетенькой, уселся сам, поддерживая рукою своего спутника. Когда они, незамеченные под покровом ночной темноты, выехали за ворота, Сенька спросил:
— Куда везти-то.
Знамо дело к томи…
Темные глухие переулки болота остались позади. Город спал. Был уже третий час ночи — время, когда не только томские обыватели, но и стражи общественной тишины и спокойствия мирно покоятся в объятиях морфея. Нашим героям удалось поэтому благополучно миновать, не встретив никого, главные улицы города, Василий Иванович не обнаруживал никаких признаков жизни.
Оставив вправо от себя темневшееся здание завода Андроновского, они выехали на пустыри, которые тянулись по правому берегу томи. Здесь было глухо, темно и мрачно. Ветер уныло шумел в придорожном чахлом березняке.
Дорога делала поворот и, оглянувшись назад можно было видеть ряд мутных огоньков вдоль набережной и слабый свет электрических фонарей в центре города.
— Свороти ка в строну, Семен, — нарушил молчание Егорин, когда они поравнялись с длинным рядом дровяных штабелей, — место здесь самое подходящее…
Коробок запрыгал по кочкам и пням пустыря.
— Остановись тут!..
Они вытащили безмолвную фигуру Василия Ивановича и положили на землю.
Первым долгом Егорин обшарил карманы своей жертвы, вынул бумажник, связку ключей и, затем, отойдя в сторону, бросил вполголоса: «действуй!..»
Семен крякнул, достал удавку и низко наклонился над лежащим на земле.
Минуты три все было кругом тихо, слышно было только тяжелое дыхание Козыря, потом пронесся легкий хрипящий стон и все было кончено…
— Пошла душа в рай, только хвостиком завиляла, — вырвалось у Козыря, он присев на корточках около трупа, нащупал сердце, которое еще содрогалось предсмертными конвульсивными толчками.
— Кабы не подмоченный он был, здорово пришлось бы повозиться: шея-то толстая, как у быка.
— Ну давай, — подошел Егорин, — раздевай его… Все сымай как есть догола, чтобы потом по одежке не узнали.
— Для чего одеже-то пропадать — одежда добрая, — запротестовал было Козырь, но Егорин грубо оборвал его:
— Делай, что приказано! Что тебе, черту полосатому, из-за лопатины да «засыпаться» охота!..
— Ну, а «стукольцы» (часы) как же. Неужели им пропадать зря…
— Сказано тебе, сымай все! Связывай в одну кучу, клади в коробок, а его, — продолжал Егорин, кивнув головой на полуобнаженный, смутно белеющийся в темноте труп, — отнести в реку надо!..
Козырь проворчал что-то про себя, но, тем не менее принялся исполнять сказанное…
Когда одежда была уложена в коробок, они взяли свою жертву за руки и за ноги, и потащили к реке. До берега было сажень десять, нашим героям пришлось порядочно повозиться, прежде, чем они достигли его. Страшная ноша тянула руки. Ноги их спотыкались о кочки. Берег кончался крутым обрывом, у подножия которого глухо и таинственно шептались волны.
— Кидай, что ли!
Сделав последнее усилие, они раскачали труп и бросили его вниз.
Послышался всплеск воды. Темные бесстрастные волны приняли несчастную жертву и с тихим рокотом сомкнулись над ней. Так была похоронена на дне реки в темную осеннюю ночь молодая, злодейски загубленная жизнь!..
— Ну, а теперь в город, — заговорил Егорин, когда они пошли обратно к лошади, привязанной к дровяному штабелю, — до утра у меня побудешь, а утром чуть свет на вокзал и удирай из Томска. Деньги у тебя и паспорт будут, с ними ты не пропадешь.
Обратное их путешествие также прошло благополучно: никто им не попался навстречу. Не доезжая немного до городских построек, Егорин вышел из коробка, нашел около дороги большой камень, завязал его в узел с платьем убитого и все это также бросил в Томь… Козырь только вздохнул, видя, как исчезло в волнах томи это последнее напоминание о их жертве…
— Езжай, Семен, — замели следы!..
Полночь… Залы ж-а клуба полны народа. Вверху, где помещается танцевальное зало, гремит музыка. В буфете — народу — ступа непротолченная. Сегодня один из танцевальных вечеров. В осеннее время все такие вечера, устраиваемые клубами, посещаются особенно охотно. Зимний театральный сезон еще не начался и скучающим томичам некуда девать свое время, но пройдем мимо ярко освещенных залов, минуем буфетную комнату, наполненную людьми, «чающими движения воды», спустимся в игорные комнаты.
Здесь душно, жарко, трудно дышать от табачного дыма. За зеленым сукном игорных столиков мы увидим людей — бледных, с изможденными лицами, на которых наложил свой отпечаток результат долгих бессонных ночей. Мы увидим людей со слабыми и нервными движениями, собирающих свой выигрыш и в порыве злобы рвущих, карту, которая была бита.
— Семьдесят пять рублей в банке! Сколько вам угодно!
— Ва-банк!
— Рискуете, молодой человек — получайте!
— Дайте открытую.
— Извольте!
— Купите себе!
— Девять!
— Очком меньше, — вырвалось из уст остальных игроков.
— Вам полтораста.
— Десять.
— Вам сто сорок.
— Четвертная.
— Сто пятнадцать.
Высокий сухощавый брюнет еврейского типа, одетый по последней моде, с золотой цепочкой, пущенной по жилету, нервно пожимая плечами и тихо, словно конфузясь, протянул руку к отыгранным картам.
— Ворожит, — саркастически заметил кто-то.
— Пятьдесят рублей!
— Вы.
— Остальные!
Банкомет, сдержанно глубоко вздохнув, вытянул слегка левую руку и сохраняя серьезный, невозмутимый вид, продолжал метать.
— Девять!
— Ваша, — молодой человек, почти юноша, с лицом, побледневшим от внутреннего волнения, быстро вынул из кармана своего пиджака бумажник и отсчитал нужную сумму.
— Триста в банке! — ровным голосом произнес банкомет. В это время сквозь стену наблюдателей и «мазчиков», осторожно пробрался клубный лакей и, слегка прикоснувшись к плечу молодого человека, — так неудачно поставившего шестьдесят пять рублей, произнес:
— Вас просят в буфет.
— Кто?
— Г. Егорин.
— Я ухожу, господа, — отнесся к остальным игрокам тот и вышел из-за стола.
В столовой за одним из угловых столиков сидел Егорин, весьма франтовски одетый — в черную дорогого сукна пару и лакированные ботинки. В галстуке у него красовался громадный поддельный рубин. Перед ним стояла недопитая бутылка пива.
— В чем дело, Кондратий Петрович, — спросил вызванный Егориным молодой человек, подходя к столу и садясь на стул.
— Вот в чем, Ваня, — ответил Егорин, нажимая кнопку звонка и протягивая своему собеседнику стакан пива, — сегодня я ночевать дома не буду — дело есть, так ты, в случае чего, скажи моей бабе, что вместе, мол, засиделись: в карты играли.
