еще больше. Тем более что этого света – быстрого, тотчас угасшего – оказалось достаточно, чтобы разглядеть противника.
Да, это был он, тот самый, с платформы. Даже значки были те же. Торчащие скулы, кожа блеклая, нос уточкой, белые волосы, прилипшие ко лбу. И раскосые глаза – лютые, как у волка, горящие нечеловеческим зеленым огнем. Скаля зубы – острые, выпирающие, – он, не торопясь, с видимым удовольствием стал поднимать пистолет. Колька, понимая, что сейчас будет, как бы со стороны, отрешенно смотрел на черное дуло.
И вдруг к платформе с ревом подлетела «восемь сорок две», грохнули двери, высыпал народ. И тотчас взмыл под небеса Олин крик, неузнаваемый, бабский:
– Ой, убивают!
Бандит весь дернулся, как от удара током, перестал скалиться, сплюнул своей невероятной цевкой:
– Счастье твое, щенок. Посчитаемся после, ничего.
Пятясь, не снимая Кольку с мушки, он дошел до другого края участка и легко перемахнул через забор. Со стороны отодвигающейся доски, с улицы уже слышался топот и голоса. Спрятав нож, Колька, чтобы не утруждать людей, сам вылез наружу.
– Где он? – спросила, переводя дух, Оля. Сзади нее маячили двое знакомых, соседи, отец и сын, рабочие с завода «Калибр».
– Свалил, – ответил Колька, пожав плечами, – через забор знатно сигает.
– Волейболист, – криво усмехнувшись, сплюнул старший, – носит вас, ребята, невесть где, невесть зачем. Что вы тут забыли?
– Голубей кормили, – заявила Оля, и младший, прищурившись, глянул вверх:
– Ух ты, батя, прилетели опять. Живем!
Старший подытожил:
– Ладно, живы все – и то хорошо. Наведались бы в отделение, если тут дела такие.
Колька согласился. На этот раз совершенно искренне. Оля все прижималась к нему, все щупала руками, точно не веря, что Колька жив-здоров и это точно он. Но держалась молодцом, разрыдалась, только когда они остались наедине.
* * *
Свежий поворот, как всегда, принесла в своей сумке товарищ письмоносица Ткач. Сорокин обратил внимание на конверт без штемпеля и марки:
– А это что за таинственное послание?
– Не знаю, – рассеянно ответила Ткач, проверяя, за все ли расписался капитан. – Написано – вам, значит, вам. В дверь почтового отделения было всунуто, когда я пришла.
– А вдруг бомба там?
– Тогда тем более – вам… Разберетесь, в общем.
Николай Николаевич пообещал, что постарается.
Чтобы не множить отпечатки, капитан натянул перчатки, осмотрел депешу. Обычный маркированный конверт, стандартная сорокакопеечная марка восьмого выпуска. В надлежащих полях проставлены адрес и номер отделения, написанные, точнее, начертанные идеальными печатными буквами.
«Красиво начирикано, хотя и явно в спешке». – Сорокин взвесил конверт в руке, посмотрел на свет – ничего подозрительного не усмотрел, но все-таки чем черт не шутит. Он надел плащ и отправился вскрывать конверт в стороне от людей и жилья.
– Что-то циклоп наш сегодня опаздывает, – заметил Остапчук, шаря по карманам в поисках ключа. Обычно они, вовремя пришедшие на службу, заставали начальство уже на посту.
– Ничего, найдется, – обнадежил Акимов и поставил чайник.
С первыми плевками закипающей воды отделение наполнилось посетителями.
– А, неугомонный дуэт Пожарский – Гладкова, – благодушно поприветствовал Сергей. – Вижу, с горячими новостями о чем-то важном.
– Привет, комсомол и ударник, – шутливо козырнул Остапчук, – чего не на занятиях? Чаю?
Колька, поздоровавшись, степенно вытер ноги и поблагодарил:
– Спасибо, Иван Саныч.
– С новостями мы, – заявила Оля, в отличие от Кольки наскипидаренная и дерганая.
– Ну, излагайте, – пригласил Акимов, посерьезнев.
Колька открыл было рот, но смутился и сказал:
– Гладкова, давай лучше ты, а то я обещал не материться, слов не найду.
– Хорошо, – согласилась она, хмуря лоб, – только вы меня не перебивайте. Я и так собьюсь.
Старшие товарищи пообещали, и Оля принялась описывать эпическую картину обнаружения Светки с ворованной сковородкой, опустив, как и поклялась, откуда у «дяди Коли» появился мышьяк в соли. Рассказала о раскрытии деятельности подполья малолетних идиоток, возглавляемое талантливой и все равно подлой теткой, нахально именующей себя Чайкой. Не опустила даже подробности произошедшего внутри голубятни, хотя об этом не то что рассказывать, вспоминать было гадко, до рвоты. Предъявила пакет с белым порошком.
Она очень старалась, но все равно получилось непонятно, сбивчиво, непоследовательно – однако и Акимов, и Остапчук явно поняли, о чем идет речь. Более того, складывалось впечатление, что и у них в головах что-то тоже сложилось, да еще как.
– Чего же вчера не зашли, адрес забыли? – только и спросил Остапчук.
– А чего горячку пороть? – буркнул Колька. – Если этот хмырь наверняка завалит в восемь часов птицу кормить. Времени еще навалом.
– Николай, он, конечно, гадюка, но не совсем же дурак, – усомнился Саныч. – Нешто после вчерашнего опять туда полезет?
– Голубей он очень любит, – пояснил Колька, пожав плечами, – вот я и подумал…
– Мыслитель.
– Оль, а чего там за вещи, говоришь, в подполе? – напомнил Акимов, до того думавший тихо, про себя.
– Да обычные.
– Ну, в смысле, профодежда, портки…
– Нет, Сергей Палыч, женские вещи, какие-то жакетки-жилетки, кофты, платки. Сковородки стопкой. Да! Там хорошенький ридикюльчик такой был, с рыбками…
– Кой черт… – начал Колька.
– Какими рыбками? – спросил Сергей.
– Золотые рыбки, одна за другую защелкивается, – недоуменно пояснила Оля, переводя взгляд с одного милиционера на другого. – А что?
– Я такую у тетеньки на платформе видел, – хмуро пояснил Колька, – и у этой… бес ей в ребро, Чайки сапоги были точь-в-точь как у той. Каблуки прозрачные.
– Точно, – подтвердил мрачный Акимов, – значит, тут у них кладовка, тут они вещи прятали. Вот потому-то сюда второй раз и наведались. Стало быть, тот, который женщин обирал, и тот, который убил Ревякина…
– …и Ворону, – добавил Колька.
– Возможно, хотя… в общем, это один и тот же человек.
– Я более того скажу: это он и есть, – подал голос Сорокин, опять невесть как незамеченным проникнувший в помещение. – Полюбуйтесь-ка, снова наши друзья – документы.
Подойдя к столу, он бережно выложил, один за другим, служебное удостоверение и комсомольский билет на имя Ревякина Дениса Анатольевича, причем на билете зияла дыра, окруженная пятном, бурым и засохшим.
– А вот и анонимка, нарочито тупая. – Сорокин выложил исписанный листок. – Тупая-то тупая, да написано красиво.
Остапчук первым взял листок, пробежал глазами, хитро пошевелил усами:
– Говорил я тебе, Серега: ревнивая и дура – это все одно. Вот что морда располосованная делает…
Из изложенного печатным по белому значилось, что гражданин Козырев Валентин, совершивший убийство путевого обходчика Ревякина Дениса, скрывается в настоящее время по адресу…
– …поселок Первого Мая, Настасьинский сельсовет, улица Госпитальная, пять. И это Чайка писала, – решительно заявил Акимов.
– Адрес знакомый?
– Адрес-то само собой. И почерк ее, я сам видел. Ее рука, с ручательством. К тому же никто, кроме нее,
