честных людей по-любому все будет хорошо. И на возражение одного бывалого: «Ври больше! Кучами гады живут – и ничего» невозмутимо парировал: «Не живут, а выживают, до времени. И то скучно – по ночам плачут и мамку зовут».
«Я бы поскучал уже, – думал Сергей, ускоряя шаги, все-таки четыре часа как отсидел Иван Саныч, не шутки, – и наскучал бы, не торопясь, Ольге сестренку или, там, братишку, а то и обоих. И чай бы с удовольствием гонял под фикусом. Ничего. Еще наскучаемся!»
* * *
Выяснилось, что скучал пока один Остапчук, покуривая и прохаживаясь взад-вперед под голубятней, совершенно, надо полагать, не заботясь о том, что ожидаемый субъект может появиться в любой момент. Странный он все-таки, этот сержант Остапчук.
– А, Серега, здоро́во, – поприветствовал он так, будто они чаи гоняют в отделении. – Ну, чего слышно на белом свете?
– Да все путем, – в тон ему, беспечно отозвался Акимов.
– Поесть не принес ничего?
В засаду Сергей прихватил с собой полбуханки и сахарку, но, конечно, не повернулся язык отказать боевому товарищу. В итоге, расположившись на нижнем этаже голубятни, прямо на ларе, который давеча взламывал Санька Приходько, разложили газетку, на ней нарезали толстыми барскими ломтями хлеб и круто посыпали сахаром.
– Жаль, кипяточку нет, – посетовал Иван Саныч, аппетитно хрустя крепкими, не по возрасту, зубами. – Такой харч обидно потреблять помимо чая.
Акимов, спохватившись, заметил, что надо бы выйти, а то мало ли, раньше заявится.
– И чего? – спокойно спросил Остапчук, продолжая работать челюстями.
– Ну, насторожится, сбежит, – пожал плечами Сергей.
– Да куда он денется! – легкомысленно отозвался Иван Саныч. – Доел?
Акимов, проглотив то, что еще оставалось во рту, кивнул, и тогда Остапчук крепко треснул по полу каблуками своих до блеска начищенных «прохарей»:
– Эй, как тебя там. Сидишь?
Акимов удивился.
Из-под пола послышались возня и матерная ругань, наконец недовольно ответили:
– Сколько держать-то будешь, начальник?
Иван Саныч сгреб в ладонь остатки крошек, кинул в рот, неторопливо приподнялся:
– Давай, Серега, к двери, держи на мушке.
– Что держать?
– А вот эту крышечку, под ларем, – указал Остапчук. – Я потихоньку отодвигаю, а ты – на стреме.
– Давай наоборот, я помоложе, – вызвался Сергей.
– Нашел пенсионера. Делай, что говорю.
Сергей подчинился. Постепенно, неторопливо, по сантиметру отодвигал Саныч окованный ларь, открывая крышку подпола. Акимов не спускал с нее глаз. Вот она освободилась на четверть, на половину, вот уже целиком ларь сдвинулся с крышки, на которой стоял Саныч.
– Что, готов? – уточнил он, хулигански подпрыгнув пару раз на скрипящих досках.
– Всегда готов, – заверил, хмыкнув, Акимов.
Остапчук, сделав широкий, гордый шаг, сошел с крышки и с линии огня.
Из подпола показалась большая ладонь левой руки, такая же, немаленькая, выползла правая – та самая, без указательного пальца, – потом поднялась белобрысая голова, монгольские глаза, нос уткой, исцарапанные скулы… – сам Козырев вылез целиком. Был он грязный, пыльный, потный, только два значка сияли тускло – ГТО первой ступени и «парашютик».
– Документы-то есть на награды? – зачем-то спросил Акимов.
– Тебе-то что? – возмутился тот.
– Поговори мне! – прикрикнул Остапчук. – Давай на выход, и смотри, ручками не дергай.
…– Минут сорок назад слышу – отодвигает кто-то доску, – рассказывал Остапчук, обшаривая карманы задержанного, – о, а вот и «вальтер». Серега, смотри, тот самый, «тридцать восьмой», с большой рукоятью… разъясним.
Он сунул оружие в карман шинели.
– Выглядываю осторожно: мать честная, баба какая-то лезет, да так умело, ну совершенно не по-женски. Ну, я тихонечко за угол, думаю – что это такое? Потом она зашла, платок скинула, пальто – я так и ахнул – наш! Парень, зачем камуфляж-то скинул?
– Затем, – хмуро отозвался Козырь, – не любят голуби, когда непривычная одежда.
– Ишь, цацы. Ну, дождался, когда он подпол свой откроет – и пинка ему. Он и свалился в подземелье.
– Проделано чисто, – криво усмехнулся задержанный, – фартануло.
– Не все же дуракам счастье, – отозвался Остапчук, – давай грабли-то, не стесняйся. Только медленно.
Козырь начал опускать руки, Акимов, потянулся за наручниками – чего раньше не достал – кто знает. Неуловимое движение, сверкнуло лезвие, как огнем опалило шею… Козырь, легко перемахнув через упавшего Акимова, бросился к забору. Бежал он быстро, легко, осталось несколько метров, вот сейчас достаточно, как от батута, оттолкнуться от земли…
Грянул выстрел, взмыли в небо испуганные голуби. Козырь, сделав еще несколько шагов, резко нагнулся вперед да так и плюхнулся лицом в мокрую траву.
* * *
– Товарищ сержант, вы бы шли домой, – деликатно намекнула медсестра Пожарская, – ну чем вы ему поможете-то? Врач сказала, что все будет хорошо.
Остапчук поднял глаза, красные, воспаленные:
– У врачей всегда все хорошо. Выжил – хорошо, не выжил – еще лучше. Не пойду никуда, Тоня. Дождусь.
– Давайте чаю вам согрею, – предложила она.
– Чаю, будь он проклят, – почему-то зло пробормотал сержант, – видеть его не могу.
Антонина Михайловна только вздохнула, глянула на часы. Ничего, уже скоро все станет ясно, то есть окончательно.
Открылась и прикрылась дверь, послышались неторопливые, уверенные шаги, появилась Маргарита Вильгельмовна, бледная, уставшая.
– Дайте сигарету, товарищ сержант, – попросила она.
Остапчук без звука, с детской готовностью протянул ей свои самокрутки. Доктор, прикурив, глубоко затянулась:
– Боже мой, сто лет не курила.
– Он что, все? – мертво прошелестел Иван Саныч.
Маргарита Вильгельмовна поперхнулась дымом, сердито закашлялась:
– Прекратите свои шутки! Стала бы я с ним столько возиться. Пусть спасибо скажет, что ножик кухонный, не складной, или что там эти урки таскают. Что, из рукава кидал?
– Да…
– Ну задел за манжету, потому косо пошло.
– Крови-то, крови было…
– Прекратите, – поморщилась врач, – что вы, право слово, ну кровь и кровь, вся не вытекла. Артерии не задеты, ну и ладно. Впредь умнее будете – и он, и вы.
Остапчук, глубоко вздохнув, привалился к стене.
– Эй, товарищ сержант, не пугайте женщину, – возмутилась Маргарита Вильгельмовна, – еще вас не хватало откачивать! Где у нас валидол, Тоня?
– Мне – валидол?! Горилки мне, да побольше! – Остапчук кинулся на врача, схватил в охапку, поднял над полом, закружил в счастливом танце.
– Иван Саныч! – выкрикнула медсестра.
– А ну поставьте на место, – смеясь, приказала врач, – что за шуточки!
Но Остапчук уже и сам пришел в себя, выполнил распоряжение и, вытянувшись во фрунт, отдал честь:
– Есть!
– Так, идите домой и передайте супруге, что врач Шор предписала полсотни граммов горилки перорально. Запомните или рецепт выписать?
Остапчук пообещал, что запомнит.
Как только помещение опустело, врач сникла.
– Устала я, Тоня, – призналась она.
– Как там? – осторожно спросила Антонина Михайловна.
Маргарита только отмахнулась:
– И не спрашивай. Чудом жив остался. Вот на столечко, – она показала пальцами
