— Нет, нет, — торопливо сказала Кустанаева, — точно нет. Миша и Антон Анатольевич этого никогда бы не допустили!
— Что вам известно про бывший клуб Бодуна «Бо-33» на Лужнецкой набережной?
— Ничего не известно. Я ни разу в жизни там не была. Я знала, что Бодун владел ночным клубом, но ни названия его, ни адреса не знала.
— Вы что-нибудь знаете про совместную поездку Чибисова, Хвощева и Бодуна в подмосковное Ольгино в так называемый «охотничий дом» 23 февраля четыре года назад?
— Ничего не знаю. Четыре года назад я вообще еще с Мишей знакома не была.
— И он вам никогда не рассказывал, что произошло тогда, четыре года назад, во время этой их увеселительной поездки?
— Нет, — Кустанаева с недоумением смотрела на Колосова. — А что тогда случилось? В чем дело?
— Чибисов часто уезжал в Москву?
— Регулярно. Дела заставляли.
— И часто бывало, что он оставался ночевать в городе?
— Да, если его задерживали дела.
— А вы в курсе, как он проводил время в таких отлучках из дома?
— Послушайте, что вы от меня хотите? Знала ли я, что он порой гуляет налево? Он был мужчина, нормальный здоровый мужик, и хотел того же, что все вы. — Глаза Кустанаевой гневно сверкнули. — Да, я знала, что он не стихи по ночам читает. Я знала это, как знают про своих мужей и, любовников миллионы женщин — сердцем. Вслух он мне о своих похождениях никогда не признавался. Не устраивал сцен. И на том спасибо. Ну а потом, мы ведь еще не были с ним женаты. Я ведь была всего-навсего его менеджером, везла на себе этот непосильный «славянский» воз.
— Что произошло тут у вас вчера вечером? — спросила Катя. — Елизавета Максимовна, я уже пыталась у вас это выяснить, когда мы вместе с вами искали его. Вы вели себя мужественно, не каждая женщина сумет спокойно вынести то, что перенесли Вы. Так будьте же и сейчас мужественны и правдивы. От вашего ответа многое зависит. Очень многое. Скажите честно — отчего это вдруг он уехал из дома на ночь глядя?
— Он выпил лишнее, я же говорила. Был возбужден, взбудоражен и поехал проветриться перед сном.
— Но погода не располагала к прогулкам!
— Да чихал он на погоду! Думаете, он много о погоде тревожился, когда летом, весной, осенью — ив дождь и в ненастье — объезжал поля?
— Кто присутствовал на поминальном обеде у вас дома?
— Только все домашние: Миша, я, Полина, Иван Данилович, и отец Феоктист был. Он подъехал сразу же после обедни. Хвощеву в госпиталь мы звонили из-за стола.
— А во сколько же все разошлись?
— Ну, где-то вначале десятого. Отец Феоктист уехал первым. Иван Данилович ушел к себе спать. Миша сидел в кабинете, пил коньяк. Потом я увидела, как он отправился кататься верхом.
— Елизавета Максимовна, а в субботу, накануне девяти дней, что произошло тут у вас? — тихо спросила Катя.
— В субботу?
— Да, вечером, помните, мы встречались у Бранковича в доме. Вы приехали за Полиной. И мы все стали свидетелями одной весьма бурной сцены…
— При чем это здесь? — неприязненно спросила Кустанаева.
— Пока я не знаю, — Катя сочувственно улыбнулась. — Я просто выясняю, когда вы и Полина вернулись домой, здесь у вас продолжения той сцены… ревности не последовало?
— Это было… вы не правы, то, что вы видели» — это… Как Полина себя вела… это просто очередное проявление, последствие ее болезненного истерического состояния. Когда я вернулась, мы с ней не говорили об этом. Она ушла к себе. Я тоже ушла к себе и легла спать.
— А Чибисов к тому времени уже приехал?
— Да, да, приехал! Я не понимаю, что вам от меня надо, о чем вы меня спрашиваете. На него напали, его убили, а вы, вместо того чтобы искать убийцу, задаете мне какие-то дурацкие вопросы!
— Может быть, вы нам подскажете — кого искать? — тихо спросила Катя.
Кустанаева молчала.
Никита попросил ее пригласить Ивана Даниловича Кошкина. Он хотел побеседовать и со стариком-агрономом. Пока Кустанаева разыскивала Кошкина по дому, они ждали в зимнем саду, За эти дни на широких подоконниках и стеллажах у окон в ящиках успели зацвести бегонии, гортензии и маки.
Катя видела в окно, как во дворе отец Феоктист разговаривает с местным начальником ОВД полковником Ляминым. Было ясно, что они хорошо знают друг друга и дружат. Полковник что-то спрашивал, показывая на дом, отец Феоктист степенно кивал.
— Никита, как, ты сказал, назывался фонд, в котором он работал раньше? — спросила Катя, кивая на окно.
— Христианский благотворительный фонд помощи жертвам наркомании и сексуального насилия, — ответил Колосов. — Видно, насмотрелся этот поп там много чего.
— У них с Чибисовым были прекрасные отношения, — сказала Катя, — он был близкий друг семьи.
— К чему ты так многозначительно мне это говоришь?
— Так, чтобы ты знал. И помнил.
Вошел Кошкин. Совершенно убитый горем, потерянный и несчастный старик. Никита усадил его на диван из ротанга под пальмой, сел напротив. Представился.
— Иван Данилович, вы были здесь в доме вчера вечером?
— Да, я после смерти Артема все время здесь живу. Михал Петрович просил пожить у него, помочь Кустанаевой, если что произойдет непредвиденное. Девочка-то наша, Полиночка, плоха была, очень плоха… Руки ведь на себя наложить пыталась — во как! А Михал Петрович часто в отъезде был, ну и сердце-то болело. Просил меня приглядывать. А тут поминки подошли — девять дней. А потом и совсем… — Кошкин всхлипнул. — Горе-то какое, господи.., Миша, Миша… На кого ж ты нас покинул? Что же теперь будет со всеми нами? С фирмой, производством, рабочими-хлеборобами? Ведь он как утес был, Миша-то, как скала. Сколько лет мы за ним жили спокойно. Когда в других колхозах-совхозах все сдыхало, разбегалось, продавалось, он один камни-то собирал. Все на себя брал — и организацию, и кредиты, и контракты, и сбыт продукции. Зарплату всем платил без задержек, завод комбикормов построил, хлебопекарню свою, техпарк обновил, элеватор перекрыл заново, склады расширил… Все мог, за все брался. Сколько народа работой, зарплатой обеспечивал. А теперь что? Что нам делать? Кто это все сдюжит? Антон Хвощев — калека, и надежды нет, что встанет. Прахом теперь все пойдет, что строили, наживали, продадут нас всех здесь с молотка…
— Иван Данилович, вы видели, как Чибисов уехал? — Никита наконец прервал поток его причитаний.
— Видел, сам ему Джину помог оседлать.
— И что же, это действительно была обычная верховая прогулка перед сном? — спросила Катя. — В проливной дождь?
— Ну, пьяному-то море, не то что погода, по колено. — Кошкин вздохнул. — Он и молодой был такой же — горячий, как выпьет, кровь и совсем заиграет… Только ехал-то он не просто кататься, баклуши бить, а по делу.
— По какому делу? — быстро спросил Колосов.
— А по такому, что автопоилку пастбищную ехал смотреть. Артезианский колодец роем, хотим электрические автопоилки построить на паях с Павловским и Тумановым. На колодце у нас бригада молдаван круглосуточно шабашит — время-то поджимает, скоро уборочная, там не до этого будет. Ну, а бригадир-то что-то выступать начал. Ну, Михал Петрович, видно, и хотел им как снег на голову свалиться. Прошлый-то раз Туманов Костя гонял их там в хвост и в гриву. Говорил потом Чибисову: следить надо в оба, не то шабашники договор-то пропьют.
— Это точно, что Чибисов отправился на эти автопоилки смотреть? — спросила Катя. — А где же это?
— Не сомневайтесь, сам он мне сказал — поеду, гляну. А стройка недалеко. Не доезжая Столбовки, налево — там у нас самые луга, пастбища.
— И этой его инспекционной поездке здесь в доме ничего не предшествовало? — не отставала Катя. — Может, ссора была, скандал какой, а?
— Скандала не было в тот вечер, — сказал Кошкин. — И разговоров не было, за обедом все как воды в рот набрали. А если вас это в следственном смысле интересует — что ж, я скрывать не буду. Стар я скрывать, лгать. Миша мне как родной был, заботился обо мне, как сын, уважал… Если вас это интересует — скандала не было, а шум был. Большой шум. Только не вчера, а позавчера.
— В субботу? — спросила Катя.
— Да. Приехал Миша, и Полина прикатила откуда-то на, мотоциклетке своей. Прямо сама не своя. Вера-то, медсестра, стала ей выговаривать: как Можно так долго, допоздна, все волнуются. А Полина зло ей так в ответ — отстаньте, не ваше дело. И мимо меня шмыг по лестнице к отцу в кабинет. Ну, а тут и Лизавета-Лиса наша приехала. Ну, тут все и произошло в один момент. Михал Петрович из кабинета ей на встречу вылетел — багровый, как свекла. И Полина за ним тоже красная вся, злая, как волчонок. Никогда ее такой не видал. Изменилась она вообще сильно, как ужас-то этот с ней в поле приключился. Ох, темное дело… Ее бы, по совести говоря, отцу Феоктисту отчитывать надо с молитвой. Ну, Михал Петрович Лизавете только и сказал: где была? И вдруг ка-ак съездит ее по щеке наотмашь. Это, говорит, тебе, Лизок, еще один подарочек от меня. За все, говорит… Клаша — домработница мне потом шепчет: и, Данилыч, я обеими руками перекрестилась. Наконец-то эта хищная стерва за все свои художества сполна получила. Мы-то в доме, что, разве слепые или глупые? Разве не видим, что, как Чибисов в Москву, она тоже — за ворота. И до рассвета где-то пропадает, чужую постель греет.
