на бумагу, потом аккуратно развернул целлофан.
Увидев содержимое свертка, он нисколько не удивился, а вытащил из чемоданчика два пакета и быстро упаковал в них ухо и служивший ему саваном окровавленный пакет.
— Все, — кивнул он, убирая вещдоки и закрывая чемодан.
Сысоев кивнул в ответ.
— К девяти?
— Даже раньше, — пожал плечами Андреич и, бросив на Мишу беглый взгляд, пошел к двери.
— Продолжайте, пожалуйста. — Сысоев снова сел, положив руки на стол.
— Это ухо — Лехи.
— То есть похищенного, по вашим словам, гражданина Рымкевича? — уточнил Сысоев.
— Почему «по моим словам»? У вас что, есть основания сомневаться?
— Сомневаться — моя профессия. — Сысоев, как бы извиняясь, поднял брови. — Мне за это деньги платят. Пока, к сожалению, я вынужден делать эту оговорку, ибо данные о похищении не нашли подтверждения. Ну, так я перебил вас. Извините. Продолжайте, пожалуйста.
Миша полез было за жвачкой, но решил, что подобный жест будет истолкован как признак нервозности. Показывать же, что тон следователя задевает его за живое, Мише не хотелось, и он сделал вид, что поправляет ремень.
— Вот, собственно, и все. Человек предупредил, что если повторится обращение в ментовку, то Леха, гражданин Рымкевич то есть, будет незамедлительно четвертован. А так у нас есть полночи и полдня, чтобы найти его и спасти. Так что нужно избежать утечки информации…
— Вот тут, простите, — перебил его Сысоев, — уж позвольте нам самим решать, что делать и как.
— Так действуйте. — Миша скрестил руки на груди, демонстрируя, что предоставляет профессионалам полную свободу действий.
— Прежде всего, мне хотелось бы задать несколько вопросов. — Следователь подвинул к себе листок, на котором только что препарировал сверток с ухом пожилой эксперт.
Посмотрев на лист и приготовив уже ручку, чтобы что-то написать, Сысоев вдруг отдернул руку. То ли он заметил на бумаге кровавое пятнышко, то ли просто вспомнил вдруг, почему листок оказался в стороне от стопки. Видимо, следователь был брезглив или суеверен, во всяком случае, лист он смял и бросил в корзину. Взяв из стопки новый, положил его перед собой и вывел в левом верхнем углу маленькую единичку. Резким движением обвел ее в кружок и поднял глаза на собеседника.
— Итак, — заговорил он сухим, официальным тоном. — При первом снятии показаний вы утверждали, что вам известно о проблемах, возникших в последнее время у гражданина Рымкевича с гражданином Огрошевым, которого вы упорно называете прозвищем Мамай. Все верно?
Миша, подумав, медленно кивнул.
— Оперативная проверка показала, что гражданин Ог-рошев Нил Юрьевич… года рождения… национальности, проживающий и тэ пэ, входит в совет директоров крупной компании, является сопредседателем еще кое-чего, участвует в управлении еще кое-чем и вдобавок является соучредителем кое-чего. В общем, никак эти данные не клеятся с портретом кровожадного бандюги-вымогателя, организовывающего похищение человека с целью завладеть долей прибыли какой-то там забегаловки. Как вы считаете?
— То, что он не был, не участвовал, тридцать шесть и шесть, а также участие в оформлении стенгазеты не являются доказательством того, что он нормальный человек. — Миша насторожился. Он не мог понять, куда клонит следователь, но разговор этот явно не был направлен на изобличение Мамая.
— Безусловно. Но согласитесь, что человек, трижды в неделю выезжающий, а точнее, вылетающий за рубеж, вряд ли станет тратить время и силы на разборки из-за чебуречной.
— Это не чебуречная.
— Не чебуречная, — охотно поправился Сысоев. — Но согласитесь, что размах-то не тот. Мелковато это как-то. Не находите?
— Словом, тугой кошелек является теперь алиби в случаях мелкого мошенничества или грабежа?
— Ну, — следователь усмехнулся, — этого я не говорю. Однако давайте подумаем вместе, не могла ли угроза исходить от другого человека или, может быть, организации? Допустим, долги, планы расширения…
— С какой стати я должен думать что-то еще, если я знаю, чья это работа и кто за этим стоит? — Мишу начинал злить весь этот разговор.
— А с такой! — Сысоев даже сдвинул грозно жидкие, словно выщипанные, в нитку брови.
Мише с первых же секунд не понравилось лицо следователя. Было в нем что-то отталкивающее, но Миша не мог никак сообразить что. Теперь он понял. Все линии на этом по-сибирски широком, скуластом лице были необычайно тонкими. Брови, губы, нос — все это намечено, прорисовано, отчего лицо изначально обретало эдакое хитрое выражение, какое гримеры старательно придавали лицам шпионов в старых фильмах о подполье. Помните шпика, выследившего Ленина и чуть было не сорвавшего Октябрьскую революцию? Вот это тот самый случай.
— С такой, — повторил Сысоев, — что определенные факты наводят на мысль… Я бы даже сказал, не могут не наводить на мысль о том, что за данным похищением стоят совсем другие люди. И кстати, если допустить подобное, то мелочи, обнаруженные следственной группой, очень органично вписываются в эту мозаику.
— Что еще за мозаика? — Миша напрягся, поняв, что перед ним, скорее всего, уже не союзник, а противник.
— Мозаика вот какая, — Сысоев подтянул к себе одну из папок, открыл ее и на минуту погрузился в чтение. Потом захлопнул и, откинувшись на спинку кресла, продолжил — Предположим, — он нарисовал на листе еще один кружок и вписал в него цифру два, — у нас не было бы вашего сообщения о похищении Рымкевича Мамаем. Предположим, мы начали бы с нуля. Кого мы могли бы заподозрить? Древние задавались вопросом: кому это выгодно? Мы бы последовали их примеру.
Миша тоже откинулся на спинку стула и внимательно слушал, стараясь не упустить ничего. Он уже понял, что не понесутся стремглав милицейские машины прочесывать ночной город и пригород в поисках обреченного на смерть человека. Но просто закрыть глаза они ведь тоже не могли. Что же они себе думают?
— Какие у нас есть классические мотивы насильственных преступлений? — Сысоев сделал приглашающий жест рукой, словно учитель, спрашивающий у ученика подтверждения того, что эту тему тот помнит. — Правильно, деньги, женщины, наркотики и больное самолюбие.
Миша саркастически улыбнулся, но промолчал.
— Насколько мы знаем, гражданин Рымкевич был человеком уравновешенным, разумным…
— Что значит «был»? — Зуля подался вперед.
— Простите, оговорился! — извиняясь, вскинул руки следователь, — Я имел в виду, был до похищения. Пусть будет по-вашему, не «исчезновение», а «похищение».
Сысоев церемонно склонил голову, демонстрируя, насколько он сожалеет о своей неточности и сколь серьезна уступка, сделанная им, чтобы загладить оплошность.
Миша не среагировал на эти реверансы.
— Так вот, все говорит о том, что возможность случайной ссоры исключается. Не тот человек этот Рымкевич. Общаясь с тем сбродом, какой обычно ошивался в его закусочной, он ни разу не допустил ни одной промашки, мастерски улаживая все возникавшие конфликтные ситуации. Стало быть, навряд ли
