Марья Николаевна увидела искреннюю радость в глазах Фридриха, — о, нет никакого сомнения, что он ее любит, — ее и только ее. С Бертой у них было общее дело, а любит он только ее…
«Общее дело!..» — Марья Николаевна вздрогнула. — «Какое общее дело?..»
Ведь только что Фридрих доказывал, что его держат по недоразумению.
Впрочем, это говорилось при жандарме…
Так, значит, Фридрих действительно шпион! Но мысль эта не казалась Марье Николаевне более ужасной, гипноз действовал.
В странное оцепенение поставил ее вопрос Воли:
— Ну что, мамочка, видела папу?.. Он все еще у нас в плену?
Марья Николаевна посмотрела на сына изумленными, непонимающими глазами.
— А он в каске, мамочка?
— Почему в каске?
— Я в «Огоньке» видел пленных немцев… Они в касках…
— Нет, сынок… Он не военный и в своем платье… Тебе жалко папу?
— Очень жалко… И себя жалко…
— Почему себя жалко?..
— Почему я сын немца… ведь ты, мама, русская… Ах, как глупо со стороны папы, что он не сделался русским…
— Кто же знал, что будет война… И папа не знал…
— Да ведь папа знает все!..
Марья Николаевна вздрогнула.
— А Карла тоже видела?
— Нет, Карла не видала.
— И Берту видела?..
Марья Николаевна с раздражением вскочила:
— Что тебе вспомнилась она?
— Да ведь она тоже была немка!..
Вдруг раздражение уступило место странной апатии, и сонным голосом она прошептала:
— Нет, фрейлейн Берты я в тюрьме не видала.
Марья Николаевна глубоко зевнула и сладко потянулась.
— Мамочка, а зачем Вильгельм все хвалится?.. Сказал, что будет обедать в Париже, а сам… Да ты спишь, мамочка!
Само упоминание имени Берты нагнало на нее глубокий сон…
………………
В полночь Марья Николаевна уже сидела в бархатном кабинетике Таубе и докладывала во всех подробностях сцену свидания с мужем Берте.
Берта слушала с горящими щеками и хищным взглядом.
Когда Марья Николаевна в простоте душевной заявила, что успокоилась, как жена и любящая женщина, так как Фридрих был проникнут такой светлой радостью, при встрече выказал столько неподдельного чувства, Берту передернуло.
— Подожди, красавица! — подумала она. — Сейчас ты нам нужна, чтобы освободить из тюрьмы своего мужа Фридриха.
А когда освободим его, покажем, кого и как любит Фридрих!
Марья Николаевна не замечала переживаний Берты.
Берта же видела, что все идет, как по маслу.
Роль профессора Кебецкого, очевидно, блестяще удалась Таубе, а появление на горизонте Наташи, о которой она еще ничего не знала, являлось крупным шансом на успех.
С помощью этой Наташи, излечить невралгию которой для Таубе плевое дело, профессор Кебецкий окончательно порабощает капитана Вырубова, и без того покоренного и загипнотизированного любезностью знаменитого ученого.
План освобождения Фридриха рисовался Берте ясно, прямолинейно, безусловно.
Но исполнение его требовало времени.
Терять же время тоже немыслимо, потому что, по сведениям Берты, обвинительный материал против Фридриха рос не по дням, а по часам.
В военное время шутки плохи, а Лисий Нос[15] так близко!
Уже со следующего раза часы свидания Марии Николаевны с мужем передвинут, — это облегчало исполнение замысла.
Беседуя с Бертой, г-жа Гроссмихель была уверена, что находится во власти чар гипнотизера и слышит голос вызванного им видения.
Но вместе с тем, воля этого видения для нее была законом.
Несчастная женщина не отдавала себе отчета, где начинается быль, где гипнотическая сказка.
Днем она часто беспричинно вздрагивала, улыбалась чему-то, с девяти часов, уложив спать тоже изнервничавшегося Волю, начала готовиться идти — «туда».
Образ Берты приобрел для нее притягательную силу.
Напротив, к свиданиям с мужем она стала относиться равнодушнее, автоматичнее.
Когда капитан Вырубов и профессор остались одни, первый, откашлявшись нервным кашлем смущения, сказал:
— Вам, профессор, вероятно, надоели больные.
— Почему вы так думаете?
— Потому что уж очень много желающих лечиться именно у вас.
— Я себе беру только интересные случаи, а обыкновенных больных передаю ассистентам.
Капитан грустно вздохнул.
— Что с вами?
— Так, ничего…
— У вас кто-нибудь болен?
Капитан прошептал:
— Нет… то есть, да… Собственно говоря, она мне не жена, но… извините, профессор, за откровенность, дороже жены… дороже жизни… Я, можете себе представить, места не нахожу, когда думаю, что Наташа страдает…
— Покажите мне Наташу… Вы ее можете привести сюда…
— О, профессор, я так счастлив… Я могу ей сказать по телефону… Как мою прислугу ее пропускают беспрепятственно…
Через пять минут в кабинет капитана вошла, закутанная в пеструю шаль, высокая, стройная девушка, слишком высокая, чтобы нравиться всем.
Но есть категория мужчин, преимущественно обиженных ростом, как капитан Вырубов, которая без ума от таких «возвышенных натур».
Впрочем, личико Наташи и в особенности ее глаза были очаровательны.
Видно, как измучила ее болезнь.
— Здравствуйте, Наташа! — просто сказал профессор, взяв ее за руку. — Поглядите мне в глаза… Будемте друзьями… Вы страдаете бессонницей?.. У вас болит вот эта половина головы… Ну, милый капитан, не найдется ли у вас какой-нибудь камеры одиночного заключения, где бы Наташа могла раздеться… Здесь нам помешают… Да и барышня себя будет плохо чувствовать в вашем присутствии. Мы, а в особенности такие старики, как я, не стесняем дам, нас не считают за мужчин.
Камера нашлась — в том же коридоре, где давали свидания Гроссмихелям.
Наташа стыдливо сняла кофточку.
— Смотрите мне в глаза! Спите, Наташа! Когда вы проснетесь, вы будете себя чувствовать гораздо лучше. Ночь вы проведете спокойно, без боли. Все время вы будете испытывать сильное желание повторить сеанс со мной. Когда у вас заболит голова, слегка постукивайте пальцем вот здесь у виска, и боль пройдет. Теперь проснитесь и забудьте, что спали.
Капитан не узнал своей Наташи, она такой ясной, милой улыбкою встретила его, как давно не встречала.
— Ну что? Тебе лучше…
— Мне так хорошо, что не знаю, как благодарить профессора.
— Только будьте паинькой, Наташа, хорошенько закутайте голову, главное не застудить… Не ленитесь ходить, когда я буду здесь на сеансе… Надо вам еще раз пять помассажировать сонную артерию… Хорошо бы волосы постричь как можно короче. Неприятно только, если жандармский офицер или надзиратель подумает, что я за вами ухаживаю…
— Глубокоуважаемый профессор, в следующий раз я свидание Гроссмихелей возьму на свою личную ответственность, разрешу его в половине седьмого и даже надзирателя займу, отвлеку от коридора.
— Посмотрите мне в глаза! Мне кажется, и у вас болит голова…
— Пустяки… Чуть-чуть, должно быть, простудился…
— Дайте руку… Закройте глаза… Вам легче, вам хорошо… Вы питаете полное доверие ко всем моим словам и поступкам… Вы мне, как врачу и человеку, без раздумья отдаете всю свою волю.
Наташа тщательно закутывалась в шаль и не слышала слов профессора.
— Теперь проснитесь. Что вы чувствуете?
— Профессор, вы — чародей… Мне так хорошо, что я готов расцеловать вашу руку. Наташа! Наташа! Благодари профессора!
В тюрьме переполох.
Важнейший политический преступник, обличенный в организации целого ряда шпионских учреждений и не повешенный еще только потому, что прокуратура надеялась с помощью некоторых очных ставок добиться еще новых важных данных, словом, Фридрих Гроссмихель бежал из тюрьмы.
На его месте в его камере одиночного заключения оказалась экономка капитана Вырубова Наталия Иванова, переодетая в платье Гроссмихеля.
С несомненностью доказано, что капитан Вырубов участвовал в заговоре: он превышал власть, вопреки законам и традициям тюрьмы разрешал такому важному заключенному свидания в неуказанные часы и без жандарма.
Он вел продолжительные беседы с глазу на глаз с постоянным спутником жены заключенного Марии Гроссми-хель, причем за последние три дня в беседах этих принимала участие и Наталия Иванова.
С ведома капитана Вырубова Наталия Иванова и таинственный посетитель уединились в свободную камеру в том же коридоре, где находилась и камера одиночного заключения Гроссмихеля.
Надзирателя Акаемова капитан Вырубов удалял из коридора под тем или иным, часто неискусно придуманным предлогом, а в последние дни уводил его лично, беседуя с ним на служебные и неслужебные темы.
