class="p1">Но лейтенант Рудницкий ошибся.
XIV
ТОТ, У КОГО СЛАБЫЕ НЕРВЫ
Гарри Макбриттен искал и нашёл Павлюка. Майор Кочетов сразу понял это, как только дежурный отделения милиции показал запонки, которые Афанасий Павлюк пытался утром продать на базаре.
Точно такие запонки Григорий Иванович видел на манжетах Томаса Купера, когда он, отвернув обшлаг пиджака, показывал на своих часах время отъезда делегации на вокзал.
— Откуда у Павлюка могла появиться такая вещь? — со своеобразным украинским выговором спросил дежурный и сам ответил: — Ясно откуда — украл. Мы ж этого типа знаем, як облупленного.
Кочетов быстро познакомился с протоколом допроса и, узнав, что начальник отделения милиции уехал и кабинет его свободен, попросил проводить туда задержанного.
Афанасий Павлюк переступил порог неторопливо, вразвалку, и, хотя майор, стоя у двери, оказался за спиной, сразу заметил его присутствие.
«Держится настороже», — отметил Григорий Иванович.
А Павлюк нудно загудел на одной ноте:
— Гражданин начальник, что ж тут у вас делается? Заступитесь за невинного человека. Схватили ни за что, ни про что, привели сюда и держат, не выпускают. Где на это законы писаны? По какому такому праву меня арестовали?
Высокий, широкоплечий, он горбился и ёжился, будто старался стать меньше ростом, сделаться незаметнее. Как у большинства запойных, багроватое, густо обросшее рыжей щетиной лицо его припухло и обрюзгло. Щёки, словно наполненные жидкостью, обвисли. Маленькие, заплывшие глазки беспокойно метались в узеньких щёлках, торопясь всё увидеть, угадать, откуда грозит опасность и, главное, какая. Одет он был в закалённую солдатскую стёганку, старые, обтрёпанные внизу и заплатанные на коленях штаны. На ногах — жёлтые, без каблуков и шнурков затасканные туфли, на голове — облезлая цигейковая шапка с надорванным правым ухом.
«Вот это вид! — усмехнулся про себя майор. — Давно ничего подобного не встречал».
А Павлюк, угадав, что майор госбезопасности оказался тут не случайно, ещё надеясь на счастливый исход дела, хрипловато ныл:
— Если я бедный человек, так меня можно хватать когда и кому захочется? Так, да? А я больной! У меня всё от сердца происходит! Врачи лечить отказались, безнадёжный, говорят. Вон ведь болезнь какая...
— Хватит, Павлюк, — прервал его Кочетов. — Садитесь.
Афанасий сел, но не умолк.
— Неужели, гражданин начальник, и вы не поймёте истерзанной души больного человека? — всхлипнул он вдруг. — Всю жизнь, как святыню, берёг запонки моего горячо любимого, дорогого покойного папочки. С кровью от сердца отрывал, когда нёс их на базар...
— Всё это лишнее, Павлюк. Поговорим лучше о другом.
Задержанный насторожился, но сделал вид, что он крайне обижен и ему трудно унять слёзы.
— Вы знаете, что за это бывает? — после непродолжительной паузы, тихо, но с подчёркнутой значимостью слов, спросил Кочетов.
Пальцы Афанасия, размазывая слёзы по грязной щеке, упёрлись в нос и задержались, словно наткнулись на непреодолимое препятствие. Из-под опущенных бровей тревожно сверкнули глаза, но тут же прикрылись веками.
Павлюк выжидающе молчал.
— Или голова не мила? — тем же тоном продолжал майор.
Пальцы Павлюка медленно поползли вниз, вытерли губы и сжались в кулак.
— Что-то не пойму, — неуверенно выпрямляясь, прошептал он.
Такое заявление, конечно, не могло обмануть Кочетова. Майор отлично понимал, какое смятение творилось в душе Павлюка, объятой животным страхом, что нервы его в эту минуту напряглись до того последнего предела, когда теряется способность управлять ими. Афанасий даже не решился заговорить громко, чтобы не выдать своего состояния.
А майор Кочетов приблизился к нему и очень внятно произнёс:
— Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
Расчёт оказался точным.
Павлюк растерялся.
Он широко открыл глаза, приподнялся, но опять опустился на стул, крепко ухватился за сидение руками и, не спуская взгляда с лица майора, крикнул:
— Я... я ничего не знаю! Отпустите меня!
— Теперь я что-то не пойму, — усмехнулся майор.
— Я ничего не знаю. Я ничего не знаю, — зачастил Павлюк.
— Вы о чём это? — спросил Кочетов.
Афанасий понял, что провалился окончательно, но всё же сделал ещё одну попытку вывернуться.
— Я признаюсь, гражданин начальник, — с трудом переводя дыхание, заныл он. — Признаюсь, украл запонки, будь они прокляты. Украл. Пишите протокол, всё как было расскажу...
— У кого украли?
— В магазине.
— Не хотите говорить правду, — спокойно заключил Кочетов, — дело ваше. Не пришлось бы потом жалеть.
— Клянусь, начальник. Думал, в кармане у него деньги, а оказались — запонки. Сажайте, судите, запираться не стану! Раз виноват, значит виноват.
— А как с уникальным изданием?
— Не знаю.
— Продали на той неделе в субботу?
— Да, — машинально подтвердил Павлюк, но испугался и в страхе крикнул: — Нет, Нет!.. Я ничего не знаю. Отпустите меня! Я больной, у меня сердце... У меня бывают припадки!..
Он вдруг грохнулся на пол, завыл и забился всем телом.
Кочетов, наблюдая за ним, подошёл к столу и набрал номер телефона.
— Пятый...
Афанасий сразу притих.
— Хочешь послушать? — прикрыв трубку ладонью, усмехнулся майор.
Павлюк со злобой посмотрел на него, поднялся с пола и с вызывающей наглостью развалился на стуле.
— Хочу!
«Опытный, со всех сторон пробует, где легче взять. Откуда у него такая сноровка?» — подумал Кочетов, но в это время ответил телефон.
Короткий разговор, во время которого майор в основном говорил: «есть», «да», «нет», — ничего нового Павлюку не принёс. Он уже отлично понимал, какое обвинение ему будет предъявлено, но ещё не знал, какие материалы находились в руках следователя. Узнать это для него сейчас было очень важно.
«Запонки — не улика! Заявил правильно — украл их! Залез в чей-то карман в магазине и вытащил! Зря баланду травил, с этого надо было сразу начинать... Но откуда майор знает пароль? Кто сообщил? Неужели «белобрысый» попался? Знать бы точно, тогда — нутро навыворот, пока фактами не припёрли. Тут важно момент не упустить, вовремя сделать заявление, чтобы потом на своём «чистосердечном признании» играть. Но это, если у следствия улик достаточно. А если их нет или маловато, тогда тянуть волынку. Ничего, мол, не знаю и баста!..»
Так рассуждал Афанасий Павлюк и возвращаясь в камеру предварительного заключения, и спустя минут двадцать, поднимаясь по лестнице к своей квартире.
Двумя ступеньками ниже сзади
