Ощущению безмятежности способствовало и ленивое сияние луны. Невозможно было поверить, что в этом красивом, меланхолическом мире только что убивали людей. И будут убивать еще.
Глядя на маленького чекиста, который в одиночестве, низко опустив голову, шагал по освещенному пространству, Гальтон попытался представить себе, что творится в душе у предателя, который спасает свою жизнь ценой смерти товарищей. Поежился, но так и не представил. Не хватило воображения.
— Волнуешься? — тихо спросила Зоя по-английски. — Я тоже вся дрожу. Это потому что близится финал… Сейчас всё откроется и всё прояснится. Всё …
Это слово — everything — она произнесла как-то странно, чуть не с ужасом.
— А что волноваться? — удивился он, потому что думал совершенно о другом. — С таким троянским конем мы возьмем эту крепость без проблем. Тебя интригует таинственный Пациент? А я знаю, кто это.
— Откуда?
— Догадался.
Гальтон оглянулся на Айзенкопфа, прислушивавшегося к их разговору.
Версия созрела еще в поселке, однако доктор не решался проговорить ее вслух — слишком она казалась невероятной. Но здесь, в Заповеднике, невероятным было вообще всё. Дикая гипотеза казалась не столь уж дикой.
— В СССР есть только один человек, ради которого большевики стали бы возводить такие турусы на колесах, — употребил он непонятную, но звучную идиому [100]. — Владимир Ильич Ленин.
Курт закашлялся.
— Ленин шесть лет как умер! Его мумия лежит в Мавзолее на Красной площади!
— А может быть, там лежит восковая кукла? Что если Громову и его коллегам удается как-то поддерживать искру жизни в своем обожаемом вожде, которого они считают величайшим гением человечества? Что если Ленина содержат в этом Спецсекторе в качестве пчелиной матки всего социалистического улья? И доят из его мозга сок, которым подпитывают нового вождя, суррогатного гения?
Эту идею Гальтон выдал не без гордости — она казалась ему не просто правдоподобной, а блестящей. Но коллеги восприняли смелую гипотезу без восторга.
— С ума вы что ли спятили, — проворчал биохимик.
Княжна выразилась деликатнее:
— Интересное предположение.
Уязвленный реакцией, доктор сказал:
— Сейчас сами увидите.
Они уже были возле самого дома. Слабый свет горел в одном из окон второго этажа, остальные были темны.
«Троянский конь» медленно поднимался по ступенькам.
Быстро перебежав через открытое пространство, члены экспедиции заняли боевую позицию: Курт со своим «насосом» справа от двери, Гальтон и Зоя слева.
— Звоню? — спросил заведующий. Его лицо было таким же застывшим, как маска Айзенкопфа. — Ночью никто кроме меня не имеет права входить в дом. По инструкции, один медик спустится в прихожую. Я назовусь, он откроет дверь…
— Давай, давай! Не тяни! Всё ясно, — поторопил его немец.
Неожиданно коротышка улыбнулся.
— Перекреститься хочется, — сказал он. — Да мировоззрение не позволяет.
И нажал на кнопку.
Доктор, выражаясь по-русски, навострил уши, но звонка слышно не было. Как и шагов, спускающихся по лестнице.
Вместо этого наверху распахнулось окно. Норд вжался в стену. А как же инструкция?!
— Товарищ заведующий? — послышался удивленный голос. — В чем дело?
— ШЛИССЕЛЬБУРГ! ШЛИС-СЕЛЬ-БУРГ! — дважды выкрикнул начальник. — СКОРЕЕ!
Толкнул Норда, Айзенкопфа лягнул ногой и побежал вниз по ступенькам.
В руке немца чихнул пневмопистолет. Чекист, всплеснув руками, скатился на гравий. Вот тебе и троянский конь…
Рама с шумом захлопнулась.
Гальтон попытался вышибить дверь — бесполезно. Зоя подняла камень и с размаху бросила его в окно первого этажа — оно даже не дрогнуло. Пуленепробиваемое стекло…
— Курт, надо что-то делать! Они поднимут тревогу! За воротами взвод охраны!
— Я и делаю…
Биохимик, присев на корточки, рылся в своем рюкзаке.
— В сторону! — прокряхтел он, прилепляя к двери какую-то коробочку. — Сейчас рванет!
— Поднимать шум нельзя! Тогда уж точно нагрянут!
— В сторону, черт бы вас побрал! — Айзенкопф оттащил доктора за выступ. — Не считайте меня идиотом. Это бесшумный динамит. Оригинальная разработка нашей лабора…
Пуффф! — охнула дверь, выдула клуб белого дыма и провалилась внутрь.
Грохоту и лязгу от ее падения было немало, но вряд ли этот шум могли слышать за пределами парка.
Быстроногая княжна ринулась в дымный проем первой. Гальтон с Куртом нагнали ее только на лестнице. Разглядывать, что вокруг, было некогда. Да и ничего интересного интерьер дома собою не представлял — обычное санаторно-госпитальное сочетание чего-то белого с чем-то металлическим. От обстановки дореволюционной усадьбы здесь ничего не осталось.
На верхней площадке, моментально сориентировавшись, Норд бросился вправо — освещенное окно находилось в той стороне.
Они пробежали через анфиладу каких-то помещений, где стояла мебель под белыми чехлами и зеленели растения в кадках.
Вот и освещенная комната. По виду — приемная. Стол с телефонами, кожаные кресла, диван со смятой подушкой. Несомненно, здесь и дежурили спецмедики. Их в кабинете не было, но впереди виднелась еще одна дверь — двойная, из матового стекла. Оттуда доносились возбужденные голоса.
Айзенкопф подпрыгнул, мощным ударом ноги вышиб обе створки. В облаке осколков и щепок он вломился в соседнюю комнату.
Она была абсолютно не похожа на остальные и больше всего напоминала детскую — для девочки из стародавних времен. На потолке были нарисованы феи и эльфы, в большом открытом шкафу на полках чинно сидели старинные фарфоровые куклы, большой бархатный медведь, линялый заяц, турок в потускневшей парчовой чалме. Хорошо, что первым в эту игрушечную лавку ворвался Курт, а не Гальтон, у которого от неожиданности мог произойти сбой реакции. Но Айзенкопф не стал отвлекаться на чудной антураж. Он вывернул локоть, наставив свой кривой пистолет вроде бы в стену, а на самом деле дулом в сторону кровати.
Посередине странной комнаты стояло ложе под балдахином. Над ложем склонились двое мужчин в белых халатах. Один кого-то приподнимал с постели. Видно было лишь тощую старческую руку, в которую второй медик делал укол. Посередине спины на белой ткани расцвела красная гвоздика. Шприц со звоном упал на пол. Застреленный свалился на человека, которому делал инъекцию, и сполз на пол.
Уцелевший врач отпрыгнул и вскинул руки кверху:
— Товарищи, я только выполняю инстру…
«Товарищи»? Должно быть, он принял нападающих за коллег-соперников из армейской контрразведки.
— Товарищи все умерли, — злобно рявкнул Курт, выстрелив еще раз, и не дал спецмедику закончить фразу.
Норд наклонился над кроватью.
Увидел худое, изможденное лицо с высоким лбом и скорбно запавшими глазами. Несмотря на шелковистую седую бороду и возрастные пигментационные пятна, оно было какое-то удивительно невзрослое, словно у заколдованного, искусственно состаренного мальчика.
— Это не Ленин! — тупо сказал Норд.
Но коллеги, кажется, уже не помнили о гипотезе, которую он выдвинул с таким апломбом. Они вообще не обращали внимания на Гальтона. Немец довольно бесцеремонно отодвинул доктора в сторону, приоткрыл лежащему морщинистое веко. Княжна щупала ему пульс.
— Все симптомы сверхострого анафилактического шока. Летальная аллергическая реакция, — отрывисто сказал Курт. — … Ему вкололи что-то спиртосодержащее.
— Пульса нет! — воскликнула Зоя. — Они убили его! Нужен аппарат искусственного дыхания! Или хотя бы кардиостимулятор! — Она беспомощно оглянулась. — Айзенкопф, у вас должен быть комплект экстренной медпомощи!
— Остался в чемодане. Не мог же я взять всё!
Княжна выпустила руку старика, и она безжизненно упала на одеяло.
Норду было горько, что главная тайна останется неразгаданной. Что это за старик? Почему большевики с ним так носились? Почему предпочли умертвить, но не выпускать из рук?
Биохимик яростно пнул ножку кровати.
— Тащились по полям, прыгали через проволоку, летали на шаре, положили кучу чекистов! Неужто всё зря?! Что это за киндергартен? Чем они тут занимались? Слева и справа еще какие-то двери…
Он подошел к одной из них, выглянул.
— Биохимическая лаборатория… Отлично оснащенная. — Зашел внутрь. — Здесь работал ученый очень высокого уровня. Ну-ка, а там что? — Снова пересек «детскую», открыл вторую дверь и выругался. — Проклятье! Что бы мне раньше сюда посмотреть! Глядите, здесь полный реанимационный комплекс! Есть даже аппарат Дринкера [101]!
Гальтон и Зоя бросились к нему.
Комната представляла собой одновременно операционную, блок интенсивной терапии и хранилище фармацевтических препаратов — всё вместе.
