— А вдруг еще не поздно? — воскликнула Зоя. — Скорее, мы перенесем его сюда! Клиническая смерть — это еще не конец!
Она кинулась назад к кровати — и замерла.
Норд с разбегу налетел на нее.
— Ты что?!
Княжна молча показала пальцем, что само по себе было невероятно. Барышня аристократического воспитания — пальцем?!
Гальтон повернул голову и не поверил глазам.
Покойник шевелился!
Он беспокойно двигал головой, перебирал пальцами одеяло, а главное дышал — грудь тяжело вздымалась и опускалась.
— Что встали?! — заорал Айзенкопф. — Несите в медблок! Быстро!
Через несколько минут больной лежал в железном контейнере Дринкера — аппарате «искусственное легкое». Дыхание выровнялось, пульс сделался почти нормальным.
Члены экспедиции, не отрываясь, следили за показаниями датчиков.
— Как у Громова… Регенерация, — прошептал Гальтон. — Этот человек тоже принимал «эликсир бессмертия»! Он не умрет!
Зоя покачала головой:
— Не могу поверить. Он уже был мертв! А теперь все жизненные процессы восстанавливаются. Еще минут пять, и он очнется!
— Значит, подождем, — рассудительно произнес Айзенкопф.
Напряжение чуть спало, и Норд почувствовал, что должен объясниться с коллегами. Ему было стыдно за нелепое предположение. Вот тебе и си-ди-эм!
— Понимаете, когда я увидел в поселке портрет Ленина и лозунг «Всегда живой», меня как ударило. Бывают ложные озарения, которые производят впечатление подлинности… Еще я вспомнил, как Опанас Иванович говорил: «Он такой же, как на фотографиях, только постарел…» Ну и общая атмосфера сумасшествия, которое висит над этим местом…
Он сбился, сам чувствуя, что начинает заговариваться.
— «Ленин всегда живой» и «Ленин живее всех живых» — это обычные советские лозунги. В Москве ты просто не обращал на них внимания. — Зоя обращалась к Гальтону, но смотрела на больного и на датчики. — С фотографиями тоже понятно. Новым кандидатам в Контингент, перед тем как допустить в поселок, вдалбливают в голову, как себя вести при встрече с Объектом. Правило номер какое-то, не помню. Наверняка и фотокарточки показывают…
— А еще я виноват, — продолжал каяться доктор, — что не раскусил железного мини-феликса. Хотя мог бы сообразить: на такой ответственный пост ГПУ слабака не назначит. Что он кричал про Шлиссельбург?
— У охраны была жесткая инструкция уничтожить Пациента, если его попытаются похитить. — Зоя, нахмурившись, повернула тумблер, чтобы увеличить тягу. — Кодовое слово — «Шлиссельбург». Возможно, это связано с убийством царя Иоанна Шестого [102] Он был свергнут с трона в младенчестве и содержался в Шлиссельбургской крепости [103]. под строгим надзором. Когда заговорщики попытались освободить узника, приставы его убили, действуя согласно полученным инструкциям… Мне это не нравится! — воскликнула она и заклацала кнопками. — Смотрите! Дыхание опять сбивается. И сердце слабеет. Ему становится хуже!
Норд и Айзенкопф с тревогой наблюдали за стрелками приборов.
— Ничего не понимаю! Ciliary arrhythmia! Arterial pressure is dropping [104] — Гальтон не заметил, что перешел на английский. Краткий курс обучения русскому языку не включал знакомство с медицинской терминологией. — But Gromov said that «эликсир бессмертия» guarantees complete cell regeneration without any after-effects![105]!
Из-под металлического кожуха аппарата еле слышно донеслось, тоже по-английски:
— Я принял дезактиватор. Еще тринадцать лет назад. Нечестно пользоваться привилегиями, когда снимаешь с себя Статус.
Голос был совсем тихий, но Гальтон все равно сразу его узнал по тембру и особой манере очень четко выговаривать звуки.
Это был голос из тайников — вне всякого сомнения.
и смотрел прямо на Гальтона. Он был в сознании, даже улыбался — слабой, словно извиняющейся улыбкой.
— Защита дезактивируется не сразу, постепенно. Мозг работает удовлетворительно, а вот тело без подпитки совсем износилось… На этот раз, думаю, всё. И очень хорошо… Я слишком зажился на свете…
Человек, лежащий в железном ящике, прищурил выцветшие глаза, когда-то бывшие голубыми. Речь давалась ему с трудом.
— Вы от него, да? От него? Я знал, что рано или поздно вы появитесь. Подойдите ближе, я не вижу вашего лица.
Норд сделал шаг вперед и наклонился. Он очень боялся, что старик снова лишится чувств и умолкнет. Уже навсегда.
— Ну конечно, от него… — Пациент опять улыбнулся. — Он всегда умел подбирать идеальных помощников…
Его глаза закатились. Рот остался приоткрытым.
— Сейчас, сейчас! — Зоя регулировала жизнеобеспечивающую аппаратуру. — Увеличу концентрацию кислорода, и он очнется.
Гальтон от напряжения закусил губу.
— Кто умеет подбирать помощников? Мистер Ротвеллер?
Его отодвинул Айзенкопф.
— Старик бредит. А вы только зря теряете время. Нужно выяснить, где «эликсир бессмертия», и дать ему дозу. Это единственное, что может его спасти!
Пациент моргнул и с удивлением уставился на узкоглазую физиономию.
— Вы кто? Те Гуанцзы? Не может быть!
— Кто это «Те Гуанцзы»? — прошептал Норд.
Биохимик пожал плечами и поднял палец: не мешайте.
— Да, я Те Гуанцзы. Где вы прячете «эликсир бессмертия»? Нужно срочно его выпить, иначе вы умрете!
Больной забеспокоился.
— Вы меня обманываете. Те Гуанцзы, если он еще жив, ни за что не спустится со своей горы… Что вы так смотрите? У меня нет эликсира. Я не оставил себе ни капли, все отдал Петру Ивановичу. Мне не нужно, а ему пригодится.
— Пропал «эликсир бессмертия!» — горько сказал Гальтон вполголоса. — Громов наверняка хранил его у себя в лаборатории. После взрыва там ничего не осталось…
— Отойдите, вы нечестный человек, — пролепетал старик немцу. — Я не буду с вами говорить. Где тот, с ясными глазами?
Зоя заправляла шприц.
— Вы его нервируете, Курт. Гальтон, давай лучше ты. Я сделаю ему укрепляющий укол.
Она с трудом попала иглой в вялую вену. Старик даже не поморщился. Он смотрел на Гальтона и улыбался.
— Итак, вы передали «эликсир бессмертия» Громову? — осторожно сказал доктор, боясь нарушить хрупкий контакт.
— Да. Еще в Цюрихе.
— Тринадцать лет назад? Когда приняли дезактиватор?
— Да, в апреле семнадцатого. Петр Иванович возвращался на родину. Я убедился, что он был прав, когда предсказывал революцию. И я решил удалиться от дел. На покой. Сюда, в свое имение. Только покоя не получилось…
Укол подействовал. Больной говорил более внятно и почти без пауз.
Гальтон вспомнил, что конюх-помещик рассказывал про бывшего владельца усадьбы. Кое-что начинало проясняться. Едва-едва. Очень хотелось спросить, от каких это дел удалился Пациент в апреле семнадцатого года, но чутье подсказывало, что таким вопросом можно всё испортить.
Кто же это такой?
— А почему вы решили… удалиться от дел?
— Ну как же! Ведь я был за все в ответе. Я старался, я не жалел сил… — Старик заволновался, его речь снова стала сбивчивой. — Я развивал науку, я помогал прогрессу, я внедрял человеколюбивые идеи — и во что всё вылилось! Ужасная бессмысленная бойня на самом цивилизованном континенте! Миллионы смертей! Все научные достижения — ради чего? Чтоб травить ядовитым газом, бросать с аэропланов бомбы, жечь людей из огнеметов? Человечеству не помогли мои усилия, оно сошло с ума… Я устал, я изверился. Я был в отчаянии… А он всегда говорил, что мир нужно переустроить.
— Громов?
— Да, Петр Иванович. Мой ученик. Он чувствовал эпоху лучше, чем я. Я отстал от времени, мне было лучше уйти…
Это не бред — вот единственное, что понял потрясенный доктор Норд. Я развивал науку, я помогал прогрессу? Человечеству не помогли мои усилия? Такое может говорить только… Господь Бог.
А что если Бог совсем не то, чем Его воображает христианская церковь? Что если Господь — пожухший старый мальчик, всемогущий и беспомощный, отчаявшийся и умирающий от тотальной аллергии?
Гальтон затряс головой, отгоняя эту безумную мысль.
— Я растерялся… В моем распоряжении находилось мощное средство, а я не знал, как его употребить…
Это он об «эликсире власти», догадался доктор.
— Всё вокруг рушилось, гибло, а я бездействовал. И тогда Петр Иванович привел ко мне того человека. Он обладал всеми признаками идеального кандидата: целеустремленный, сильный, уверенный, с правильной примесью сумасшедшинки. А главное, он знал, кто виноват и что делать.
— Вы говорите про Владимира Ленина?
— Да. Невероятно сильный логик и диалектик. Но ему не хватало сил справиться с торжеством Хаоса, который обрушился на мир. И я согласился помочь. Я дал ему эликсир… Этот человек сделал невозможное. За несколько месяцев превратил горстку единомышленников в сильную партию. Взял власть. Начал перекраивать и перестраивать. А стройка — дело грязное. Я тогда не понимал: нельзя возвести здание, даже самое прекрасное, сначала не вырыв яму. И когда начались аресты и расстрелы, я убежал сюда. Я перестал давать ему эликсир… Это была ужасная ошибка! — Больной хватал ртом воздух, его губы посинели, но слова лились сплошным потоком, и Гальтон боялся пошевелиться, чтоб не сбить говорящего. — Понимаете, революция, когда на нее смотришь снизу, вблизи, это ужасно. Сюда пришли дикие люди, все разбили, разломали… Меня посадили в тюрьму, где было много несчастных. А потом увезли в лес и всех расстреляли. Дезактиватор еще только начинал разрушать регенерацию клеток, и я остался жив, только ноги отнялись. Это ладно. В России миллионы калек, чем я лучше? Ужасно другое. Я вообразил, что большевизм — чудовищное заблуждение. А на самом деле заблуждался я сам. Без повторных инъекций эликсира мозг вождя стал высыхать. Я погубил Владимира Ильича…
