Черт. Этот гад ее изнасилует.
Тоцци направился к двери. Провались этот Сол.
Но, едва открыв ее, услышал вопль Чарльза.
— Ай!
Сквозь зеркало он увидел, что охранник держится за глаз, а Каммингс бьет его коленом в пах. Расческу она держала так, словно ткнула ею Чарльза в глаз или полоснула по лицу зубьями. Он скатился с женщины и лежал боком на столе, держась одной рукой за лицо, другой — за пах. Каммингс встала, передернула плечами и поправила парик.
— Сука!
Чарльз снова схватил ее за руку.
Тоцци готов был прийти на помощь, но Каммингс быстро перехватила запястье охранника и сдернула его со стола. Он грохнулся на бедро, взвизгнув по-собачьи, крепко зажмурив от боли глаза.
Каммингс посмотрела на зеркало. Она не знала, что теперь делать.
— Уходите оттуда, — шептал Тоцци, как будто она могла его услышать. — Идите сюда.
Она рыскала взглядом по полу, отыскивая микрофон.
— Черт с ним! Уходите.
Чарльз поднимался на ноги. Поколебавшись, Каммингс повернулась и направилась к двери.
Тоцци ждал ее у входа.
— С вами ничего не случилось?
Каммингс стянула парик, вздохнула и покачала головой:
— Только потеряла микрофон. Уронила его.
— Не беспокойтесь об этом. Вы держались отлично. Забудьте о микрофоне.
— Но я же не установила его. — Она плюхнулась на один из раскладных стульев и поискала взглядом Гиббонса. — Он выпал.
— Говорю же вам, не волнуйтесь. Хорошо, что охранник вас не изнасиловал. Вы отлично разделались с этим мерзавцем.
Каммингс свирепо глянула на него:
— Вы как будто удивлены. Я же приехала из Квантико. Прошла там такой же курс основного обучения, что и вы. Поэтому не надо меня опекать.
Тоцци виновато поднял руки:
— Прошу прощения. Я ни на что не намекал.
Открылась дверь, вошел Гиббонс, сморкаясь в листок туалетной бумаги.
— В чем дело? — Он поглядел на Каммингс. — Уже все готово?
Она покачала головой и скривила губы:
— Я потеряла микрофон. Выронила его.
— Что?
— Гиб, это не ее вина. Откуда ни возьмись появился Чарльз Тейт и набросился на нее. Повалил на стол. Ее вины тут нет.
Гиббонс посмотрел на Тоцци, потом снова на Каммингс.
— Где он? Вы видели, куда он упал?
Каммингс подошла к зеркалу:
— Лежит где-то на полу.
Чарльз склонился над стулом, на котором сидел Сол. Иммордино так и не изменил своей позы.
Тоцци указал подбородком на магнитофон.
— Включи. Может, микрофон закатился куда-то и они его не видят. А мы хоть что-то услышим.
Тоцци убавил громкость настенных динамиков, а Гиббонс включил наушники магнитофона, чтобы слушать через них. Маленький механизм передал гул палаты. Ничего толком разобрать было невозможно.
Все трое нахмурились, напряженно вслушиваясь, пытаясь определить, где лежит микрофон. Потом послышался громкий скрип. Они глядели в палату сквозь зеркало. Где же эта чертова штука?
Громкий хруст. Красный огонек магнитофона мелькнул и погас. Звук оборвался.
Каммингс указала на зеркало:
— Посмотрите на Иммордино. На его ступню.
Сол что-то растирал на полу, словно гасил сигарету. Целую минуту, неторопливо, старательно. Потом поднял голову и поглядел на зеркало. Прямо на них, словно зная, что они наблюдали оттуда.
Тоцци покачал головой:
— Черт.
Гиббонс вытер нос:
— Скверное дело.
Каммингс в сердцах швырнула парик на пол.
Гиббонс повернулся к ней:
— Вы по-прежнему считаете его сумасшедшим?
Она подняла парик и смело встретила его взгляд:
— У меня нет других оснований. То, что он раздавил микрофон, ничего не доказывает.
— Господи! Тоцци, ты слышишь?
Но Тоцци не слушал. Он стоял перед зеркалом, глядя на крупное, тупое лицо Сола, и думал о Джоне, о крови в машине Стэси, в ушах у него стоял звук застегиваемой «молнии». Челюсти его были плотно стиснуты.
Сестра Сил стояла перед зашторенным окном гостиной, хмуро глядя в узкую щель между занавесями. Она не смела не только их раздвинуть, но даже коснуться. Заметив ее в окне, могут сфотографировать, а ей это совсем ни к чему. Она и так ждала неприятностей из офиса архиепископа Лихи. Что неприятностей не избежать, она не сомневалась. Ни к чему, чтобы ее фотографировали. Если этим ужасным людям на улице удастся сделать такой снимок и сотрудники архиепископа увидят его, это лишь осложнит дело.
Монахиня покачала головой и стала наблюдать за Солом, который расхаживал перед домом, беседуя со своими руками, шаркая ногами, нанося удары по воздуху, совершая нелепые боксерские движения. Знай она, что будет так, ни за что не взяла бы брата из больницы. За ним наблюдают не меньше десяти сыщиков. Два молодых человека в костюмах, очевидно из ФБР. Толстый мужчина в облегающей спортивной куртке должно быть, из полиции штата. Остальные, одетые в легкие нейлоновые куртки и джинсы, похожи на жителей бедного района, такого, как этот, но все они белые, так что, похоже, тоже полицейские. У троих фотоаппараты, у одного видеокамера. Они снимают Сола, а он расхаживает, бормочет и ведет себя по-идиотски. Позор.
Она просила брата не делать этого. Просила совсем не появляться здесь. Но он совершенно ее не слушает. Что ему ни говори, Сол непременно сделает по-своему. Теперь он опорочит доброе имя приюта Марии Магдалины, свяжет ее дело со всеми дурными поступками, которые приписывают брату. Господи, зачем он это делает? Она настоятельно просила его не выходить, не привлекать внимания к приюту. И вот результат.
Сол всегда поступает, как ему заблагорассудится. Не думает ни о ком, кроме себя. Иногда ей кажется, что слухи о нем отчасти правдивы.
Сол далеко не святой, это она прекрасно знает. В юности связался с дурной компанией и под ее влиянием покатился вниз. В глубине души она подозревает, что брат кое в чем виновен, но, конечно, он не убийца и не известный громила, каким его представляют. Нет-нет. Она отлично знает Сола. На такие злодеяния он неспособен.
Все, что бы Сол ни совершил в прошлом, может проститься. Бог милостив, поэтому она и согласилась хранить маленький секрет брата, поддерживать всеобщее мнение, что Сол психически болен. Он давно сказал ей, что это его способ искупить свои грехи, что, живя такой жизнью, жизнью неразумного человека, и подвергаясь соответствующей изоляции, он исполняет епитимью. Его пребывание в психиатрической больнице было высшей епитимьей, и поначалу она думала, что ему это полезно, как удаление от мира в монастырь. Но больница его испортила. Она не очистила его души. Он стал злобным и мстительным. Судя по тому, как обращается с ней после того, как отдан под ее опеку.
При виде того, как брат разыгрывает из себя дурака на тротуаре, Сил прослезилась. Видимо, епитимья не принесла никакого толка. Видимо, он все еще грешен. Может, закоренелый, нераскаявшийся грешник. Может, он постоянно лгал ей. Может, она совершенно не знает его.
Внезапно монахиня вспомнила сообщение Гиббонса, что у Сола лежит большая сумма в швейцарском банке и есть какая-то собственность в Панаме. Сняв очки, она вытерла глаза. Что теперь думать о нем?
— Сестра! Сестра!
Люси, ее помощница, быстро сбегала по лестнице. Бедная женщина хваталась за вздымающуюся грудь, дыша с большим трудом. Ей просто необходимо сбавить вес.
— Успокойся, Люси. В чем дело?
Та не могла выговорить ни слова. Указала пальцем вверх, безмолвно тараща глаза.
— Кто-то из девочек? У Шевон начались выделения?
Люси вечно паникует, когда кто-то из девочек собирается рожать.
Женщина потрясла головой, продолжая указывать вверх.
Потом наконец выдохнула:
— У вас в комнате! Дональд! Идите! Быстрей! Быстрей!
Сил нахмурилась. Дональд? Он должен мыть туалет наверху. Что же случилось? Она уже несколько раз говорила Солу, что пилюли Дональда кончаются, но Сол пропускал это мимо ушей. Она решила экономить лекарство, растягивая время между приемами.
Подхватив юбку, Сил заторопилась наверх:
— Дональд? Дональд? Голубчик, что ты там делаешь?
Взбежав на площадку второго этажа, она услышала его плач.
— Дональд?
Сил широким шагом понеслась к своей комнате в задней части здания.
— Дональд, я обращаюсь к тебе. Отвечай.
Дойдя до порога и взглянув на свою кровать, она чуть не рассталась с жизнью.
— Дональд!
Парень лежал на кровати, почти голый, одежда его валялась на полу. Ее головной платок, который она носила с длинной рясой, косо сидел на его стрижке, по щекам парня текли слезы. Кожа его, бледная до синевы, была совершенно безволосой. Одну руку он держал в трусах, в другой сверкали ножницы. Большие, хранившиеся обычно на кухне. Он держал их раскрытыми, словно опасную бритву. Перед глазами Сил промелькнуло видение распятого Христа — окровавленного, изнуренного, в грязной набедренной повязке. Она быстро перекрестилась и бросилась в комнату.
