морген, – прокричал весело вверх.
Мурин проследил за его взглядом.
Господина Баумгартена они застали на перекладине деревянной лестницы. Сама стремянка была прислонена к стене. Над дверью аптекарь водружал знак: буква А в приличной раме. «А» означало аптеку на любом языке. «Выкрутился», – признал Мурин.
Аптекарь хмуро посмотрел вниз, подчеркнуто ответил по-русски:
– Чем могу служить? – Только слишком твердые «ч» и «ж» выдавали в нем немца.
– Как здоровье господина Шольца?
– А кто спрашивает?
– Господин офицер, – ответил Жюден.
– С господином Шольцем у меня есть общая знакомая, ее случай я и желал бы обсудить с господином Шольцем, – уточнил Мурин.
– Имя у господина офицера есть?
– Мурин, к вашим услугам. – Он поклонился.
Аптекарь спиной вперед спустился. Подошел, в одной руке по-прежнему сжимал молоток. Лицо было суровым. Заискивать и улещивать покупателей ему было ни к чему. Он составлял микстуры, отворял кровь и требовал к себе почтения: почти что врач! Неторопливо изучил новое лицо. Лейб-гусарский мундир произвел на него благоприятное впечатление. Он разомкнул губы под рыжеватыми усами:
– Господину Шольцу лучше, слава богу. Ходить будет. Хоть сперва я и думал, что ногу придется отнимать. Но обошлось. Он все еще лежит.
– Лежит?
«Что-то новенькое», – подумал Мурин: в передаче ябнутого Синицына эта деталь отсутствовала.
– Идемте, я вас к нему проведу.
– Если я вам больше не требуюсь, прошу позволения вас здесь оставить, – рассыпался в любезностях Жюден. – Вы знаете, где меня отыскать, если вам что-либо благоугодно будет пожелать. – И Жюден рысцой побежал обратно.
– Сюда, – указал аптекарь.
Они вошли. Из прихожей была видна торговая зала: шкапы, шкапы, шкапы и несчетные батареи пузырьков. Под потолком парило чучело небольшого крокодила. Все говорило о тайнах природы. Мурин испытал некую робость.
– Сюда. – Теперь аптекарь указал на лестницу, стал подниматься.
«Ногу? Отнять?» В какую еще передрягу угодил Шольц?» – Мурин терялся в догадках, ступеньки поскрипывали под его ногами.
Они взошли на второй этаж, помещавшийся над аптекой. Здесь были жилые помещения, а потолки ниже, даже Мурину, который не отличался кавалергардским ростом, пришлось наклонить голову. Аптекарь стукнул в дверь и тут же отворил ее:
– Шольц, дружище, к тебе гость. Господин Мурин желает обсудить случай какой-то вашей общей знакомой. Прошу, господин Мурин. Он лежит. Но вы можете сесть на стул у постели.
– Благодарю. Добрый…
Мурин шагнул внутрь тесной опрятной спаленки, и слова приветствия застряли у него горле. Большую часть комнатки занимала кровать. Пациент лежал под одеялом, худое лицо утопало в подушке. Но Мурин мгновенно его узнал. Это был тот самый человек, которого он видел в злополучный день лежавшим на мостовой с окровавленной ногой. Сразу после взрыва.
Господин Шольц почти сразу воспылал к Мурину неприязнью лежачего больного к ходячему здоровому. А Мурина, почти так же сразу, начала выводить из себя его привычка напирать голосом на слова, которые он желал подчеркнуть, нет, даже ткнуть собеседнику в лицо.
– Всем известно, какого рода дамы остались в Москве. И почему они остались.
– Мне вот неизвестно.
– Бляди-с.
Мурин глубоко вздохнул.
– И все же. Позвольте мне повторить вопрос. Какие отношения были у мадам Бопра с остальными… в театре? Были ли у нее подруги?
Шольц покачал головой.
– Приятельницы?
Тот же немой ответ.
– Соперницы? Хоть кто-то, кто знал ее раньше? Быть может, кто-то привел ее в этот театр?
– А как вообще распространяются сведения о том, где, как и чем можно поживиться?
– Вы мне скажите. Вы ведь тоже туда не по объявлению в газете поступили служить, я полагаю?
– Меня заставили! – выкрикнул Шольц тонким голосом. – Заставили!
Мурин понял, что вопрос успел воспалиться, а значит, его Шольцу задавали неоднократно. Одно дело остаться в Москве накануне вторжения. Другое – при французах служить и получать от них жалованье. Очевидно, что Шольцу пришлось и еще придется несладко.
– Ни у кого не спрашивали согласия. Нас просто согнали туда со всей Москвы, как скот. И заставили их развлекать! Если не верите мне, то убирайтесь. Мне не о чем с вами беседовать!
– Я пришел не ради вас. Я ищу мадам Бопра.
– Я ничем не могу помочь. Я не видал ее с того дня, как все эти как бы актрисы дали деру вместе с французской армией.
«Врет, – подумал Мурин. – Я сам видал его в день взрыва». Но наставления господина Армана достигли цели, Мурин не желал, чтобы и этот проходимец читал его как раскрытую книгу. Поэтому промолчал и сделал морду кирпичом. Шольц перевел дух, скосил глаза на сторону, как бы припоминая что-то.
– Вы спросили: какие отношения… Почти сразу между этими как бы актрисами начались соперничество и ревность.
– К некой особе?
– Пф! К неким суммам! Я раскрою вам глаза, сударь. Ваша мадам Бопра недурно заработала на этой театральной авантюре, сама даже не быв актрисою. Песенки, куплетики, танцы, в дело шло все. Господа военные клали деньги, не считая. Лучше меня вам расскажет все мамзель Фижу, Генриетта Фижу, с ней мадам Бопра выступала вместе и делила костюмерную. Да и в остальное время их можно было увидеть вместе. Женщины! Уж если возьмутся болтать, то выболтают все. Эта мадемуазель Фижу наверняка была конфиденткой многих секретов этой вашей мадам Бопра. Вот вам бы кого спросить. Ее.
«Ишь понесло, – думал Мурин. – То из него слова было не вытянуть, а то вдруг затрещал». И вдруг сообразил: «Так ведь он меняет предмет разговора! Нарочно уводит меня от темы. Его спугнул мой вопрос. А вопрос был: когда вы видели мадам Бопра. Вот оно!» Странное удовольствие от собственной догадки, как жар, окатило Мурина по самые плечи. Он почувствовал особую, спокойную собранность. Все вдруг переменилось. Ему не нужно было ломать голову над следующим вопросом. Слова сами выскакивали из него, и ровно такие, как надо. Глаза зорко подмечали нужное. Словно некий инстинкт нес его вперед.
– Да только какой же толк мне ее искать. Этой мамзель Фижу, поди, и след простыл… – озадаченно бормотали губы Мурина. А глаза заметили: хоть голова Шольца и лежала на подушке, но шея напряглась. «Вот оно», – понял Мурин.
– Почему ж простыл? – оживился пациент. – Не скажите.
– Вы сказали, все эти дамы сбежали вместе с французской армией.
– Сбежать-то сбежали. Да, может, и недалеко, – увлеченно болтал Шольц.
«Радуется, что меня надул», – сердито думал Мурин, а миной выражал почтительное внимание. –
Особа эта не глупа. Смекнула, что к чему. В Москве затеряться даже и проще. Улавливаете мою мысль, сударь? Пересидит лихое время. А потом незаметно смешается с мирною толпой. Имея капиталец, наваренный во время войны. Недурно! И никто не задаст вопросов о том, откуда он взялся, особливо если эта особа смекнет назваться другим именем.
Мурин счел, что достаточно усыпил его бдительность. Пора было прыгнуть, выпустив когти. Он улучил миг, когда Шольц набрал воздух в грудь, и опередил вопросом:
– Так зачем мадам Бопра приходила к вам в тот день, когда дом ваш сгорел?
Шольц запнулся, забыл выдохнуть, дважды попытался вдохнуть. Наконец сумел заговорить:
– Что-о-о? Вы меня не поняли, сударь. Я вам сказал, я не видал мадам Бопра еще с той поры, когда…
– Хватит! – Мурин вскочил. – Я сам видел ее в тот злополучный день в вашем доме. И видел там вас. Вас ранило взрывом. Будете отрицать?
Мурин навис над Шольцем, дал ощутить ничтожество его положения: враг его был на ногах, при сабле и полностью одет, тогда как сам Шольц лежал распластанным и даже не мог откинуть одеяло, ибо был в одной ночной рубахе. Мурин приблизил к нему лицо:
– Отвечайте!
Из глубины дома донесся голос, спросивший что-то по-немецки. Не получил ответа.
– Ну! – встряхнул за плечо Мурин.
Шольц вжался в подушку, в матрас, в сетку кровати. Моральный дух его улетучился. Челюсть затряслась. Заблеял:
– Ранен – был! Но ее я не видел!
– Лжете! Я вас видел!
– Да, я был там.
