Он был чужд всему и при этом всеведущ. Он был как бы жив и мертв одновременно. Глаза скользили по обгорелым дугам ребер, точно это была вещь вне смысла. Потом заскользили пальцы, касаясь самыми кончиками. Остановились. Зазубрина. Вернулись. Провели по выщербленному краю еще раз. Точно обладали собственным и зрением, и разумом.
Мурин отнял пальцы. Приблизил лицо. Изучил обгорелые кости вершок за вершком. Быть «беспристрастным, как сама смерть» требовал от него Арман, и сейчас Мурин вдруг в самом деле ощутил себя смертью, которая глядит на бренный остов из своей вечности. Ему стало жутко, он отпрянул.
Вернулся в себя. Вернулись чувства, мир навалился снаружи – осенний воздух, голоса галок, мокренькие облака, печная труба, поодаль пофыркивал Азамат. Мурин снова стал собой. Рядом лежала саперная лопатка. «А мотив?» – думал он. Возможный мотив таится в недавнем настоящем мадам Бопра в оккупированной французами Москве. Или в ее довоенном прошлом? Шольц, скользкий мерзавец, утверждал, что она была шлюхой. Верить ему не должно. Однако ж в обмолвках лжеца нередко скрыта правда. Он бросил вскользь: мадам Бопра, мол, даже актрисой не была. Вот это на правду похоже. Не актриса. Тогда чем именно занималась она до войны? Вопросительный взор Мурина остановился. Но Луиза Бопра уже сказала ему все, что могут мертвые. Череп пялил пустые глазницы.
Мурин осторожно вернул его в мешок и принялся забрасывать землей.
Как найти в Москве человека, если этот человек иностранец? Мурин перебирал возможности. Навести справки в управе благочиния. Спросить полицейского пристава. Луиза Бопра, французская подданная в Москве, наверняка оставила чернильный след на бумаге. Вот только московские архивы тю-тю. Сгорели, и дым развеялся. Мурин не стал садиться в седло, а потянул Азамата за повод. Туда, где свежей голубой краской блистала вывеска «Товары Юдина». Ибо – если верить саморекламе – сейчас господин Жюден по степени осведомленности о компатриотах временно заменял в Москве и полицейский департамент, и управу благочиния, и частного пристава, и квартального надзирателя. Мурин постучал.
– Bonjour, monsieur.
На сей раз ему открыла краснощекая француженка в чепце. Возможно, и ее Мурин уже видел в тот роковой день, когда у горевшего дома собралась толпа. Да только ни за что не признал бы: в тот день все они, едва покинув свои подвалы, в которых прятались всю оккупацию, выглядели горсткой бродяг. Ничто так не меняет внешность женщины, как кусок мыла! При виде ее такой мирной внешности на Мурина снизошел давно не навещавший его покой. Точно внутри все улеглось. Как бы сохранить это чувство?
Француженка спросила, что господину благоугодно. Мурин представился и был проведен в залу.
Жюдена он застал за работой. Без сюртука и жилета, в штанах и рубахе, он ползал по полу с метровой лентой, прикладывал, ставил метки. Присмотревшись, Мурин заметил, что не просто по полу, а по большому листу бумаги. Завидев посетителя, портной тотчас поднялся, перекинул ленту через плечо и выразил готовность к услугам.
– Ах, снова эта мадам Бопра! – воскликнул он, когда узнал, что Мурину надобно. – Далась же она вам.
На лице его мелькнула досада, которая Мурина насторожила.
– Вы имеете что-нибудь против?
Жюден замялся. Пробормотал:
– Как я могу быть против. Вовсе нет. Это совершенно ваше дело.
«Он говорит так, будто расспросы об ней ему наскучили, – заметил Мурин. – Значит ли это, что до меня кто-то задавал ему такие же самые? Кто ж» Но как об этом спросить – не знал: тут требовалась хитрость. «О, дорогой господин Арман, как мне вас не хватает», – думал Мурин простосердечно.
– …Просто не имею счастья оказаться вам в этом полезным, вот и все. – Жюден пожал плечом. – Я ничего о ней не знаю. Я же вам уже сказал. Она прибилась к нам уже после пожара. Сказала, мол, дом, где она снимала комнату, сгорел.
– А где она снимала комнату?
– В Арбатской части, точнее не сказала. Вы мне не верите?
Мурин помедлил с ответом. Тот, который первым пришел ему на ум, не мог быть сказан вслух и вдобавок огорчил его самого: «Не верю». Жюден, конечно же, не мог читать мысли, но улавливал малейшие оттенки в выражении лица, искусство, отточенное общением с покупателями.
– Сожалею, что мой ответ не принес вам желаемых сведений.
Мурин покачал головой:
– Я просто задумался, как мне быть.
– Увы, я больше ничего о ней не знаю.
«И как-то уж слишком тычешь этим мне в глаза», – пришло Мурину на ум, точно какой-то дух афеизма опять принялся нашептывать: не верь никому.
– А где после этого жила мадам Бопра? В смысле, не жила, а укрывалась. Когда уже прибилась к… другим… к вам… здесь.
– Как? – изумился Жюден. – Но… разве вы не знаете?
– Откуда?
– Ведь это очевидно!
«Только не мне», – начал сердиться Мурин.
– В подвале под лавкой господина Шольца.
– Господина Шольца? – переспросил Мурин нехорошим голосом.
То-то парфюмер об этом помалкивал! Покой, которым всего несколько минут назад наслаждался Мурин и который мечтал задержать в себе подольше, испарился. Бешенство раздувало свое пламя.
Жюден пояснил:
– Ну да. Парфюмер. У которого лавка погорела. Бедняжка мадам Бопра, она, должно быть, не успела выбраться и задохнулась в дыму.
– Господин Шольц, значит.
Мурин повернулся и даже не заметил, поблагодарил он Жюдена за сведения или нет. Он ничего не замечал. Пронесся мимо француженки, так что у той раздуло на сторону подол.
Кулаки сжаты, зубы скрипят.
Парфюмер Шольц был куда ближе знаком с мадам Бопра, чем пытался представить! И у него уж, конечно, были причины скрывать это. Вот только какие? «М-мерзавец. Лжец. Ну вздую. Вытрясу из мерзавца правду!» Мурин выскочил из лавки, точно его выбросила вон пара дюжих молодцов.
«Сейчас. Сейчас я тебе задам», – нехорошо обещал он, раздувая ноздри. Быстро шагая по Кузнецкому Мосту, он вглядывался, как бы не пропустить нужный поворот.
– Господин Мурин!
Он не слышал, что его окликнули, пока привычный рявкать голос не рявкнул:
– Р-ротмистр!
Мурин остановился. Он узнал офицера, который торопливо шагал к нему, придерживая на боку шпагу. Это был его товарищ по полку – граф Сиверский. Он хмурился и косился по сторонам. Рядом трусили два солдата.
– Сиверский, чего тебе? Я страшно спешу.
Сиверский поравнялся с ним. Но избегал его взгляда. Мурин понял, что здесь что-то не так.
– Господин ротмистр, – он по-прежнему глядел в сторону. Выругался, посылая проклятия неким «им». И добавил уже своим голосом:
– Мурин, просто сделай, как я попрошу. Так для всех будет лучше.
Мурин скрестил руки на груди:
– Попросишь?
– Мне приказано.
Сиверский хоть и носил титул, не мог похвастаться состоянием, служба была для него единственной надеждой выдвинуться. «Они» – кем бы эти они ни были – не могли на это не рассчитывать. Сиверский лишь стыдливо отводил глаза. Мурину было и жаль его – и противно стало.
– Что ж тебе приказано?
– Препроводить тебя в полк.
– Препроводить?
Мурин бросил красноречивый взгляд на солдат, присутствие каковых уже невозможно было истолковать двояко. Это был конвой.
– Я арестован?
Сиверский стал красен, как рак:
– Просто идем с нами. Очень тебя прошу.
– То есть если я не хочу, то могу не идти?
– Мурин, не проси у меня объяснений. Я сам не знаю, что происходит. И мне это все противно совершенно так же, как тебе.
«Сомневаюсь, что в той же степени», – просилось на язык, но Мурин промолчал.
– Где твоя лошадь?
Мурин сказал, где оставил Азамата. Сиверский кивнул солдату, тот потрусил к пепелищу на месте парфюмерной лавки. Мурин усмехнулся: зная злой нрав своего преданного Азамата, он мог только пожелать им удачи. Но солдат-то уж точно ни в чем не был виноват.
– Останови этого бедолагу, – обратился он к Сиверскому по-французски, – не то мой конь его убьет.
Сиверский коротко свистнул. Солдат остановился. Сиверский махнул рукой: назад. Они подошли к обгорелым развалинам. Азамат, увидев чужих, подобрался, заплясал.
– А злющий черт, – заметил один из солдат.
Сиверский повернулся к Мурину:
– Хорошо. Поезжай сам. Но, Мурин, я тебя очень прошу. Без глупостей.
– Можете
