скотном дворе.
– Потому что забыл надеть.
– А может, потому, что, окровавленная, она в это время горела в печи? У нас есть свидетель, который видел черный дым, валивший из трубы твоего дома. Что ты жег, отче?
Варлаам бросил на Феону взгляд, полный самого глубокого презрения, какое только смог выразить на своем лице.
– Твои обвинения, чернец, ничего не стоят! Они ничего не доказывают! И потом, если для хулы на царскую невесту достаточно просто доказать связь старца с сатаной, зачем мне ее красть? Кому от того польза?
Отец Феона остался невозмутим. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Мы оба знаем имя благополучателя, отец Варлаам, но в конечном счете дело даже не в имени, а в тех демонах, что терзают твою сошедшую с праведного пути и давно заблудившуюся душу. Скажи, где ты спрятал девицу Хлопову? Тебе зачтется!
– Не понимаю, о чем ты, чернец? Какие демоны искушают тебя самого? Убийства в монастыре начались много раньше! Или, может, к смерти иноземца тоже я причастен?
Неожиданно Степан Проестев, до того с большим интересом слушавший перепалку монаха и пресвитера, без стеснения рассмеялся, громко топнув ногой о крашеные доски пола.
– Коль такая свара, – произнес он, небрежно теребя тонкие кружева перчаток, – мое слово, господа! Здесь нет виновных в смерти лекаря. Мы сыскали его. Виноват местный плотник, Яшка.
– Юрий Яковлевич, – обратился он к Стромилову, – вели привести прохвоста.
Воевода согласно кивнул и сделал молчаливый знак охране. Два городовых казака завели в палаты невысокого плешивого толстяка, сильно прихрамывающего на левую ногу. Его опухшее от пьянства лицо с сизыми синяками под обоими глазами не выражало ничего, кроме лютой тоски и смущения.
– Доброго здоровьица честному обчеству! – прохрипел он с поклоном, старательно разглядывая пол под ногами. – Как говорится, мир дому сему!
Яшка попытался перекреститься, но даже не донес сложенных перстов до лба, встретившись взглядом с отцом Феоной. Глаза монаха в тот момент не выражали ничего, даже простого любопытства, однако плотник не на шутку перепугался. Он громогласно икнул и стал оседать под ноги к удивленно взиравшим на него казакам. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Проестев.
– Не бойся, Яша! – по-отечески душевно ободрил он мужика едва ли не в два раза старше себя.
– Тут тебя не запытают, не побьют, не утопят. Говори!
– А что говорить? – растерянно спросил Яшка, беспокойно блуждая взором между Проестевым и Феоной.
– А все говори. Что мне говорил, то и сейчас говори. Не забыл?
Голос Проестева источал елей, а взгляд был колючий и жесткий. Словно дырку вертел в запойном плотнике.
– Нее… не забыл! – немного ободрился Яшка, чувствуя поддержку всесильного начального человека, ведущего себя среди высоких вельмож так, будто был здесь главным.
– Несколько ден назад, – опустив глаза в пол, нудил плотник, точно чужую подсказку наизусть читал, – снес я баклагу масла на стену у Святых врат, да с устатку разлил. Испужался, думал, заругают. Тут слышу, на стену лезут. Спрятался от греха. Смотрю, горбун иноземный. Походил туда-сюда, потом достал из-за пазухи пузырек стеклянный, размахнулся и бросил его в ров.
Яшка запнулся, точно вспоминал продолжение своего рассказа, однако уже в следующий миг он, криво усмехнувшись, продолжил, при этом держался куда бодрее и увереннее, чем в самом начале.
– Бросил, значит… Только ноги евоные на масле скользнули, брыкнул он голыми ляжками и соколиком вслед за пузырем отправился! Я подождал чутка, потом спустился по-тихому и в кабак пошел. Мне зачем лишние хлопоты? Меньше спроса – крепче сон! Верно?
– Все сказал?
– Чтоб я сдох! Как на духу! Чтоб у меня волосы на языке выросли…
Проестев повелительным жестом остановил неуправляемый поток словоизлияний разошедшегося не на шутку плотника и самодовольно улыбнулся.
– Видишь, Яков? Совсем не страшно! Теперь иди домой. Надо будет – сыщем.
Яшка с готовностью кивнул головой и не заставил высокий суд уговаривать себя дважды. Когда за ним с треском захлопнулась входная дверь, начальник Земского приказа обвел присутствующих торжествующим взглядом.
– Дело раскрыто, – заявил он, – убийства не было. Божий промысел в лице одного случайного человека покарал преступника, пытавшегося отравить царскую невесту, о чем мною государю не далее как сегодня утром все подробно отписано.
– Интересно, – нетерпеливо передернул плечами пресвитер Варлаам, – какое отношение эта пьяная рожа имеет к выдвинутым против меня пустым и вздорным обвинениям?
– Именно эта – никакого, – улыбнулся Проестев, переглянувшись со Стромиловым, – зато смотри, отче, какую интересную книгу нашли мы в потайном ящике твоего стола!
Стоявший в дверях стрелецкий урядник сделал несколько шагов вперед, держа на вытянутых руках сверток из черного французского бархата. По команде Проестева он развернул его, обнаружив толстый фолиант, переплетенный дубленой человеческой кожей.
– Судя по всему, это колдовское сочинение. Подобные книги запрещены в нашей державе! Как она оказалось у тебя, отче?
Самообладание не покинуло пресвитера. Не изменившись в лице, он спокойно посмотрел на предъявленную ему книгу и брезгливо отвернулся.
– Первый раз ее вижу.
– Правда? – переспросил Проестев ехидно. – А вот твой служка Фома совсем иное утверждает. И кому верить, отец Варлаам?
Пресвитер промолчал, с холодным безразличием пожав плечами.
– У меня тоже кое-что есть для тебя! – заявил вдруг отец Феона.
Он вытащил из кармана небольшой клочок бумаги и поднес его близко к глазам пресвитера.
– Узнаешь почерк? Этот мрачный синодик твоих рук дело. Много лет ты пополнял его новыми именами. Четырнадцать лет назад было три. Теперь восемь. Пять мне ничего не говорят. Но первые три: Акулина, Серафима и Ольга – мне знакомы. Я должен был взять тебя еще тогда, в пятнадцатом [93], иерей Варлаам, или, может быть, правильней назвать тебя «душегубец с Козьего болота»?
После этих слов в архиерейских палатах наступило тягостное молчание. Поднявшийся было со своего места пресвитер замер в неудобной позе и медленно обвел присутствующих пустым, обжигающим, как бездна безумия, взглядом. Что-то неуловимое глазу произошло с Варлаамом в тот момент. Словно яркая вспышка света, на короткий миг выхватывающая из тьмы резкие очертания предметов, нечто первородное из самых затаенных глубин сознания высветило вдруг его подлинное лицо, и лицо это оказалось до ужаса уродливым!
– Мой Бог сказал мне: нет мира нечестивым и блудницам! – произнес он негромким, дребезжащим голосом, словно механический болван из потешного вертепа на городском базаре. – Как написано: нет праведного ни одного; нет делающего добро; все совратились с пути; никто не ищет Бога; все до одного негодны, нет ни одного!
– Поэтому ты решил встать над законом и вершить суд над грешниками по своему разумению?
Пресвитер, казалось, был возмущен услышанным.
– Без закона грех мертв! – воскликнул он. – За клятвой следует обман, за обманом воровство и прелюбодейство, и кровопролитие следует за кровопролитием.
– Софистика! – Феона смотрел на сумасшедшего пресвитера со смешанным чувством презрения и жалости. – Скажи, за что ты убил этих женщин?
Варлаам удивленно округлил глаза, посмотрев на собравшихся, будто видел их первый раз в жизни.
– Убил? Я освободил их от греха! Я дал им дар Божий! Ибо возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе. Умерев, они освободились от греха и теперь рядом с Господом нашим! Чистые, невинные голубицы! Они сейчас здесь! Распростерли надо
