мной свои ангельские крылья! Поют!
Лицо пресвитера озарила светлая улыбка глубокого душевного умиления. Покачиваясь в такт одному ему слышимой музыке высоких сфер, он обнял себя руками за плечи, замолчал и больше не отвечал на задаваемые вопросы, главный из которых: что он сделал с царской невестой?
– Ладно, – распорядился хмурый Проестев, – до дыбы закрыть бестию под замок. Авось одумается? А не одумается, будет ему так худо, как никому на свете еще не было!
Стрельцы без принуждения увели покорного и, кажется, смирившегося со своей участью Варлаама, отрешенно мычавшего себе под нос какие-то духовные песнопения. Проводив повредившегося разумом священника недобрым взглядом, царский ясельничий Богдан Глебов, не меняя выражения, воззрился на архиепископа Арсения.
– Владыка, надеюсь, у тебя не осталось притязаний к старцу Иову и его чудесам, свершаемым именем Божьим?
– Не осталось, сын мой! – ответил Элласонский.
Он натужно поднялся со своего места и, тяжело опираясь на архиерейский посох, не прощаясь, поспешно вышел из комнаты.
– Ивашка, Левка, Амелька, запрягайте, аспиды! Живо едем отсюда! – послышался из-за двери его высокий, резкий голос.
Юрий Стромилов, надув щеки, шумно выдохнул и, свернув свиток, небрежно бросил его на стол дьяка.
– Все кончено, – обратился он к Иову, – иди домой, отче!
К общему удивлению, старец вдруг взорвался от негодования:
– Кончено? Ничего не кончено! Право слово, как дети малые! Будет и кровь, и смерть. Вам не обо мне, старике, заботу иметь надо. О девице подумайте. Знаю, жива еще душа невинная, только ниточка жизни с каждым часом все тоньше! Как бы не опоздать!
– Ничего, отче, – успокаивал старика Проестев, – поднимем вора на дыбу, все расскажет!
– Дурак! – прикрикнул на него суровый Иов. – Кто другой, может, и рассказал бы, а этот возьмет и не будет. Что тогда?
Старец обвел присутствующих яростным взглядом и, поднявшись со своей колченогой лавки, направился к выходу, громко стуча суковатой палкой.
– Ищите, касатики! Есть еще время, но мало его! Помрет девка, ни себе, ни вам не прощу! А ты, отец Феона, когда все взаправду кончится, ко мне приходи. У меня к тебе разговор безотлагательный. Я потерплю сколь смогу, но не думай, что долго!
Старец ушел, оставив всех в растерянности и тревоге. Стало понятно, времени на обычные способы развязывания языков больше не осталось. Надо было действовать стремительно.
– Пошли! – произнес Проестев, угрюмо взирая на Стромилова.
– Погоди, Степан, – остановил его Феона, преградив дорогу, – что делать будешь?
– Выбью из попа правду, – небрежно бросил тот, пытаясь обойти монаха сбоку. – Он у меня без дыбы запоет!
– А если нет?
– Твое предложение?
Феона промолчал. Проестев криво усмехнулся и рукой подвинул монаха в сторону.
– Если нет предложений, то делаем как я сказал! Ты с нами?
Втроем они пересекли монастырский двор и подошли к избе пресвитера. Два стрельца на красном крыльце скуки ради играли в зернь без корысти, третий сидел в стороне, подперев широкой спиной входную дверь, и лениво наблюдал за товарищами. Заметив быстрым шагом идущее к дому начальство, сторожа без лишней спешки убрали кости в берестяной пестерь со снедью и нехотя поднялись на ноги.
– Все тихо? – спросил Стромилов.
– А чего им шуметь? – скривился стрелец, подпиравший дверь спиной. – Затихарились!
– Разве Варлаам не один? – насторожился отец Феона. – Кто с ним?
– Дворовый служка, поп сказал, что без него ничего не может.
Стрелец презрительно сплюнул себе под ноги.
– Чистоплюй, мать его…
– Открывай, живо! – распорядился Проестев, бросив на Феону обеспокоенный взгляд.
– Что?
Феона неопределенно покачал головой.
В сенях было пусто. На полу валялись разбросанные вещи и инструменты. Словно комнату покидали в спешке. Дверь в горницу оказалась заставлена изнутри чем-то тяжелым. На требование открыть ее ответа не последовало. С трудом сорвав прочную сосновую дверь с петель, Феона, Проестев и Стромилов ворвались в горницу, едва не повалив друг друга на пол. Оказывается, доступ в комнату преграждали два платяных сундука Варлаама, поставленные друг на друга. В горнице беспорядка было меньше: за исключением поваленных сундуков, все вещи находились на своих местах, только в очаге догорали какие-то бумаги, которые Стромилов безуспешно попытался выхватить из огня. Отец Варлаам сидел на полу в огромной луже крови, прислонившись спиной к кровати, и остекленевшими глазами безразлично взирал на людей, вломившихся в его келью. Из его груди торчала рукоятка большого кинжала, пригвоздившего пресвитера, словно жука, к стенке кровати. Отец Феона приложил ладонь к сонной артерии священника.
– Мертв!
– Твою ж мать… – истошно завыл Степан Проестев, беспомощно разведя руками, – а где эта сука дворовая?
Фома как сквозь землю провалился. Впечатлительный Стромилов даже перекрестился на всякий случай. Феона, верящий в чудеса значительно меньше, чем в здравый смысл, внимательно осмотрел келью пресвитера и быстро нашел объяснение. В потолке, за трубой очага, имелся небольшой лаз, которым воспользовался преступник.
– Он через подволоку [94] ушел! – воскликнул Феона, указывая пальцем на дырку в потолке.
– Его нельзя упустить! Теперь это наша последняя тропка к Хлоповой.
Словно в подтверждение его слов, во дворе неожиданно возникла суета, топот множества ног и громкие крики.
– Вот он, змей, по стене ползет! Лови носатого… Стрели его в сраку!
Раздались первые разрозненные выстрелы из пищалей и сопровождавшие их восторженные вопли служилых.
– Не стрелять! – заревел Проестев, сломя голову бросаясь вон из кельи. – Живым брать!
Они не успели. Фома лежал на каменной мостовой с простреленным животом. Из большой рваной дыры на теле, рядом с печенью, волнами выплескивалась черная кровь. Феона подошел к умирающему, осмотрел повреждение, нанесенное свинцовой пулей, сокрушенно покачал головой и, сняв с головы скуфью, приложил к ране.
– Прижми ладонями крепко. Поживешь еще немного.
Фома повернул к монаху голову, прерывисто запыхтел, выплевывая кровь, и едва слышно спросил:
– Отче, я же не попаду в ад?
– Почему ты спрашиваешь?
– Отец Варлаам сказал, что самоубийство тяжкий грех, а если я убью его, он останется безгрешен и заранее отпустит мне эту провинность. Я не посмел ослушаться!
Умирающий со страхом и надеждой посмотрел на монаха.
– Ты не попадешь в ад, если расскажешь, где вы спрятали девушку!
– Девушку? – удивленно переспросил тот и захрипел, давясь собственной кровью.
– Да! Где девушка?
– Она там…
Фома приподнял над животом окровавленную ладонь и махнул ей в неопределенную сторону. Из горла с чавканьем и клокотаньем кровь текла уже непрерывным потоком. Рука упала безвольно, как плеть, тело пару раз прогнулось в дугу и обмякло.
– Отошел! – произнес отец Феона, закрывая умершему глаза. – Теперь и эта ниточка оборвалась!
– Кто стрелял? – заревел начальник Земского приказа, свирепо вращая глазами на собравшихся вокруг стрельцов. – В Сибирь мерзавца, в острог, к самоедам до скончания жизни…
Ответом ему было виноватое молчание. Признаваться же в столь точном, сколь и неудачном выстреле никто не спешил.
Проестев остервенело пнул ногой лежащий на земле труп Фомы и злобно сплюнул.
– Скотина, – прошипел он, – и жил как собака, и сдох как свинья!
– Почему как свинья? – удивился Феона.
– Ну а кто? В округе вторую седмицу дождя нет, а этот где-то грязь нашел!
Проестев кивком головы указал на перепачканные сапоги церковного служки.
– Надо думать, чего дальше делать? Время идет!
Феона не ответил. Вместо этого он присел на корточки рядом с трупом, внимательно разглядывая его сапоги.
– Это
