нечего – ответы на запросы еще не пришли, – и он согласился. Таубе пора было возвращаться на Сахалин, но несколько дней он еще мог себе позволить и тоже поехал на Сидеми.
Охота удалась, Алексей даже застрелил барса. Вернувшись через четыре дня во Владивосток, он первым делом пошел к полицмейстеру.
– Ну как? – лаконично спросил Петров.
– Два оленя и барс.
– Ого! Вот что значит столичный гость. Меня пан Янковский не зовет.
– Будет вам обижаться. Скажите лучше, как у вас? Доставлены ли ответы насчет бродяги Звенцова?
Полицмейстер улыбнулся:
– Вы, Алексей Николаич, дока! Мне и на ум не пришло, когда я услышал историю про драку возле ресторана. Как вы заподозрили? Что вам подсказало, что тут умышленное убийство? И не в первый раз он сие проделывает?
– Прошу доложить подробности.
Петров не стал обижаться на слово «доложить» – телеграмма Дурново так и так ставила его в подчиненное к Лыкову положение. И полицмейстер показал телеграммы.
– Вот! Сначала откликнулось полицейское управление Николаевска. У них в тысяча восемьсот восемьдесят первом году произошло убийство. Точь-в-точь как у нас давеча. Пьяная ссора, и один второго убил свинцовой трубой.
– Ага, у нас камнем, а там трубой, – подхватил питерец. – В кармане был нож, но он ударил трубой, чтобы было похоже на непреднамеренное!
– Точно так. Звали тогда нехристя Иван Смирнов. Незамысловато, чтобы проще было о нем забыть. И забыли надолго…
– Минуту, Федор Иванович. Срок-то он получил?
Полицмейстер глянул в листки:
– Три года исправительных арестантских отделений, из которых он был освобожден условно-досрочно через два года с месяцем.
– Понятно. Где и когда парень всплыл повторно?
– В Благовещенске в восемьдесят четвертом.
– Недолго он продержался, скотина… – прокомментировал сыщик. Петров тем временем взял следующий лист и прочитал:
– Убийство в состоянии запальчивости, при сильном опьянении. Жертва – артельщик, сосед по комнате в заезжем дворе. Напились в буфете, сначала пели песни, потом начали драться.
– Но в постоялых и заезжих дворах запрещено иметь буфеты, – удивился Лыков.
– По соседству отыскали. Долго ли русскому человеку найти место, где он превратится в свинью?
– Продолжайте, Федор Иванович. Чем он его?
– Съемом для сапог.
– Чем-чем?
Коллежский асессор процитировал телеграмму дословно:
– «Ударил голове чугунным съемом сапог зпт проломив голову тчк». Они тяжелые бывают – чем не орудие убийства? В Благовещенске негодяя звали уже иначе – Захаром Лобзиковым. Ранее не привлекался, значит, не рецидивист, а потому заслуживает снисхождения. Два с половиной года арестантских рот.
– И приметы совпадают?
– Один в один. Рост, цвет глаз, шрамы от банок на пояснице – все как у нашего Перегородкина. Понятное дело, никто в Благовещенске не стал сличать два преступления, которые совершены были в разных городах в разное время одним человеком. Только когда приехал Лыков, возник такой вопрос.
– Все? Два убийства?
– Нет, было еще третье, – спохватился Петров. – В Якутске в прошлом году. Как под переводную бумагу: драка в питейном заведении, убийство по неосторожности без умысла. Виновный – Иван Полудкин, крестьянин-переселенец.
– Там Полудкин, у нас Перегородкин. Плохо у него с фантазией. Но как он здесь оказался? Бежал из арестантских рот?
Полицмейстер даже поперхнулся от возмущения:
– А они ему в Якутске дали всего полтора года! Разжалобил судейских тем же, чем хотел прикрыться здесь, у нас: получил-де оскорбление по морде, взыграло ретивое, не он первый начал… Но полтора года уже чересчур. Да и те он отсидел не полностью и вышел на свободу месяц назад. Законно и с документом. Купил новый паспорт и опять за старое!
Лыков стал озабоченно тереть лоб:
– Что-то не сходится. Зачем нашему злодею – назовем его наконец подлинным именем Игнат Звенцов – нужно так часто садиться в тюрьму?
– Сами сказали: привычка убивать. Не может себя сдержать, идет и отбирает еще одну жизнь.
– Но, Федор Иванович, он хоть и маньяк, но при этом еще и фартовый. Сел, вышел, быстро сел по новой, снова вышел через несколько лет. И тут же опять на нару? А волей успеть надышаться? А разбойничать когда?
– Алексей Николаич, да он не разбойник, а маниак. Был бродяга, такой неуемный, что власти решили запечатать его в дальних улусах. Помните, как написано было в иркутской бумаге? Пятнадцать лет шатался по государству. Приговорен за доказанное нежелание прекратить такой образ жизни… Звенцова нельзя мерить нашей меркой. Он из другой материи: вольная птица, такому тюрьма – дом родной. Не все бродяги – воры и разбойники, есть просто лодыри и лентяи. Люди, живущие одним днем, без всякой ответственности за семью, за близких…
– А есть цепные убийцы [118], – в сердцах сказал надворный советник. – Кто знает, сколько он еще погубил людей? Не все нам ответили, не все случаи попали в полицейские архивы. Если по судам поискать, что мы там обнаружим?
Полицмейстер стукнул кулаком по столу:
– Ничего больше искать не будем. Того, что нашли, достаточно. Теперь Звенцову ехать на Сахалин! Пятнадцать лет, а то и двадцать. Вы сами только что оттуда. Хорошо ли ему придется в Воеводской тюрьме?
Лыков вспомнил бараки в Дуэ, в самой страшной из сахалинских тюрем, и ответил:
– Плохо. Но пора харламу туда – заслужил.
Таубе сел на транспорт «Бобр» и уплыл в Александровский пост. Алексей остался один и продолжил дознание. Он чувствовал, что дело Звенцова не закончено и в нем еще остались тайны.
Открытие командированным цепного убийцы наделало шуму. Лыкова пригласили к военному губернатору Приморской области генерал-майору Унтербергеру. Здание еще строилось, хозяин принял гостя в задних комнатах. Из-за его спины скромно выглядывал Петров.
– Ну, здравствуйте, человек-прожектор!
– Почему прожектор, ваше превосходительство?
– А высвечиваете всякую нечисть. Зовите меня Павел Федорович. Садитесь и рассказывайте, как вы разглядели такого хитрого злодея в заурядном кабацком питухе. Это опыт? Или особая столичная школа?
Лыков пожал плечами, подумал и ответил:
– И школа, и опыт. Просто я в Департаменте полиции участвую в составлении ежегодных списков лиц, подлежащих розыску. Память у меня хорошая, я помню, вероятно, около тысячи главных героев этих списков. Тут шрамы на пояснице от кровеносных банок…
– Ну и что? Беглый в розыске. Но как вы догадались про умышленное убийство, замаскированное под пьяную драку?
Сыщик рассказал губернатору о своем учителе Благово и его догадке много лет назад. Тут влез полицмейстер:
– Я, ваше превосходительство, до последнего не верил. Смотрю – заурядное дело. Один дурак другого под винными парами камнем пришиб. Таких историй миллион. А надворный советник Лыков говорит: не то. Здесь привычка убивать. Какая еще привычка? Ну, думаю, заезжий теоретик умничает. А вышло вон как. Это я был теоретик, а Алексей Николаич практик. И какой! У такого и поучиться не стыдно.
Унтербергер согласился:
– Да, случай выдающийся. Упырь годами изымает людей, несет минимальное наказание и снова льет кровь. И никто не замечает этого. Я во время турецкой войны сталкивался с преступным миром, когда был в Иркутске председателем временной военно-тюремной комиссии. Насмотрелся на бродяг, фартовых, дезертиров – злой и мелкий народ. А тут хитрый изворотливый маньяк. Умный! Спасибо вам за его разоблачение.
– Павел Федорович, дознание надо продолжить, – заявил Алексей. – Точка в нем еще не поставлена.
– Вы хотите найти других его жертв? Да тех, что уже нашли, достаточно для каторги.
– Нет, я хочу выяснить другое. Задумайтесь: человек несколько раз обманул следствие. Разжалобил судью. Смог замести следы и нигде не был отмечен как рецидивист. Мгновенно менял документы. Для чего? Для того лишь, чтобы стукнуть по голове очередного простака? И удовлетворить свою страсть?
– А для чего еще? Привычка убивать стала для него смыслом жизни, источником дьявольских наслаждений.
– Только ли этим Звенцов был занят все последние годы? – возразил надворный советник. – Сами сказали: умный. Надо его поскрести, если уж маньяк попал нам в руки. Связан ли он с преступными элементами Владивостока? Почему полиция решила, что Звенцов – одиночка? Где он брал паспорта, средства к жизни, чем был занят в промежутках между отсидками? Такие люди с атаманскими задатками умеют организовать фартовых. У вас в городе что, нет преступности? Тихо-мирно, как в Могилеве?
– А что
