в шубу, убеждая себя, что дрожит лишь от холода.
— Та девица, с портрета… Приехала по этому адресу?
— Да, вон в ту мазанку. На углу, вишь? — взмах кнута указал нужное направление. — Я дальше не поеду, там коляска завязнет.
Журналистка подала ему пару монет.
— Дождешься меня?
— Ножик в спину, вот чего я тута дождусь! — встал на дыбы возница. — Нет уж, поеду. Могу и тебя забрать, от греха подальше.
Интуиция подсказывала: нужно бежать без оглядки. Тем более, что Луша обещала не рисковать понапрасну, а немедленно сообщить о тайном логове бомбистов Мармеладову или полиции. Но если это другие бандиты? Не из ячейки Бойчука? Вон их сколько развелось в последнее время. Прежде чем поднимать тревогу, надо все проверить. Только одним глазком. А потом уж — бежать.
— Поезжай, — сказала она с показным спокойствием. — Я прогуляюсь.
— Ох, барынька… Али без мозгов? Тут и днем-то гулять — погибель, — кучер вытряхнул из рукавицы блестящий кругляш. — На-ка, хоть свинчатку возьми.
— Не нужно, — отказалась Лукерья. — У меня есть пистолет.
— Свят-свят! — шарахнулся извозчик. — Так ты тоже, что ли, из хапиловских? Н-но, родимые. Н-но!
Пролетка шла тяжело, колеса утопали в рыхлом и грязном снегу, лошади громко заржали, когда по их спинам прошелся суетливый кнут, но потянули быстрее и вскоре фонарь на задке экипажа растворился во тьме. Лукерья прислушалась — не хлопнет ли где ставень или калитка, но никто не спешил посмотреть, что за шум за забором. В Хапиловке люди нелюбопытные. Оно и понятно, тут сунешься некстати — враз жизни лишишься…
Журналистка подошла к нужному дому, почти не таясь. А чего скрываться? Фонарей в округе нет, окна по-соседству не горят, а звездного света маловато, чтобы разглядеть ее хрупкую фигурку. Плетень из ивняка оказался слишком высоким, перелезть через такой в узкой юбке не удалось, но между двух жердей обнаружился лаз, в который Луша и протиснулась.
Плотные шторы на одиноком окне были задернуты, но свечи горели ярко, и ей удалось разглядеть силуэты двух мужчин, сидящих у стола. Они говорили вполголоса, сюда доносилось лишь неразборчивое бу-бу-бу. Чертыхнувшись про себя, девушка прокралась к двери, потянула ее на себя — Господи, только бы не скрипнула! — и шагнула в сени. Справа от входа, на широкой лавке стояло рассохшееся корыто и жбан с прокисшим квасом. Луша сморщилась от неприятного запаха и прикрыла ладошкой нос. Нарочно здесь эту гадость держат? Чужаков отваживать? О-о-ох… Зато разговор теперь слышался отчетливо. Она потянула за самый краешек ситцевую занавеску, перегораживающую вход в комнату, но заглянуть не решилась.
— …Вот потому, Степка, и нету веры в револьверы, — тяжелый и хмурый голос лязгал, будто молот по наковальне. — Не дадут к царю подобраться. А даже если и дадут — одну пулю выпустишь, тут же на тебя набросятся казаки да гвардейцы. Скрутят в момент.
— И одной пули достаточно, когда в затылок попадет, — второй голос был тонким и злобным, как бритва.
— Если попадет, — возразил Молот. — А бомбой-то надежнее. Подстеречь на прогулке, бросить жестянку со студнем в карету и прощай, Алексашка!
— Можно так, а можно хитрее, — резанул Бритва.
— Это как?
— Заряжаем две бомбы. Одну я метну издалека, она взорвется перед каретой и поубивает казачков из охранения императора. Остальные всадники поскачут меня ловить, а экипаж оставят без присмотра. Царь высунется посмотреть, что же там случилось.
— Ну?
— И тут ты подходишь с другой стороны и кидаешь вторую бомбу под экипаж. Чтоб не выжил никто.
— Интересно мыслишь. Надо старшому сказать.
— Не надо, Хруст… Он признает лишь те идеи, которые сам придумал.
Хруст! Услышав знакомую кличку, Лукерья вздрогнула. Сомнений быть не может, эти двое — из банды Бойчука. Она отважилась посмотреть в щель между занавеской и дверным косяком. Лысый амбал в кумачовой рубахе сидел к ней спиной и что-то жевал, отчего оттопыренные уши двигались вверх-вниз. Вполоборота к нему расположился Степка — подросток лет шестнадцати, высокий и нескладный, с костлявыми плечами, более всего похожий на гимназиста. Но где главарь? Где Бойчук?
Хруст оглянулся. Лукерья испуганно съежилась, но бандит всего лишь хотел убедиться, что в комнате никого нет. Он ухватил жирной рукой затылок юного соратника, пригнул его голову к своим губам и зашептал:
— Ты на старшого рот не разевай. Он миндальничать не станет, прибьет в момент. А ты парень хороший, башковитый, зачем раньше срока подыхать? Нам и так уж недолго осталось.
Степка вывернулся из захвата и отодвинулся подальше.
— Но я же правду говорю! Старшой в последнее время сколько раз ошибся.
— А ты считал, что ли? — гаркнул амбал.
— А я считал, да! — воскликнул в запальчивости молодой бомбист. — Зачем он с Бессарабцем связался? Вся эта затея с часовыми бомбами — дешевый балаган.
— Да ты что! В казармах знатно рвануло.
— В казармах рвануло, но жандармы скоренько наловчились их перехватывать. На Красной площади никто не пострадал, а потом Рауфа убили… Живорезы!
— Хорош визжать, — лысый потянулся к бутылке и налил водки в два стакана. — Помянем Рауфа. Хоть он и басурман, но товарищем был верным.
— А погиб ни за понюх табаку! — Степка не хотел успокаиваться, напротив, он все яростнее распалялся. — Тебя там не было, Хруст. А я видел, как Рауф уложил двух переодетых жандармов, но потом его застрелил тот, плюгавый. Пошли бы вдвоем — он бы выжил. А старшой приказал наблюдать издалека. На его совести смерть!
Лысый расхохотался.
— Совесть? Ты серьезно, Огонек? Забудь. Совесть — штука вредная. Но насчет Рауфа ты, кажись, прав. Старшой про него подозрение имел, а не предатель ли, вот и отправил на Красные ворота без прикрытия.
Степка надулся обиженно, но потом пробурчал:
— Будь Рауф и вправду агентом охранки, жандармы бы его не застрелили.
— Ша! Дай спокойно пожрать.
Он подвинул к себе
