плывет на базу каким-нибудь долгим, извилистым путем, в режиме радиомолчания. Как только миллионы поступят, рапорт отправится к адресату.
Оставалось только выяснить, кто таков агент «Сокол» с неподходящим для награждения гражданством.
Она вернулась к несгораемому шкафу. «Агенты» обнаружились между «Военными советниками» и «Триадами». Буква «С». Сармат, Сибарит, Следопыт, Сова, ага — Сокол.
При взгляде на фотографию ларчик окончательно открылся. Это лицо Мэри уже видела. Майор Дренч, герой мировой войны, американский военный советник при штабе авиации Гоминьдана. Добровольно вызвался сопровождать ценный груз. В досье были и сведения о вербовке. Ее осуществил агент «Княжна». Очевидно какая-нибудь чекистская фам-фаталь заманила бравого летчика в honey trap [12], и он прилип, как муха на липучку. История древняя, как мир.
Досье Мэри тоже взяла с собой, как и весь пакет «Самолет».
Лезла по лестнице обратно на крышу, обдуваемая ночным ветерком, думала про родительское: сколько денег из гонорара отдать сыну. Обижать не хочется, ведь он не виноват, что отправился по ложному следу. Но и много давать нельзя — Эдриан снова уйдет в dolce far niente [13]. Надо будет посоветоваться с Масянь, она лучше знает мальчика и больше разбирается в педагогике.
Действия Эдриана Ларра после того, как он покинул «Сад золотых видений», выглядели загадочно.
Шахматные часы щелкали, цейтнот неумолимо приближался, а молодой человек, казалось, никуда не торопится. Он беззаботно покурил, дожидаясь, пока валет подгонит красный «альфа-ромео». И отправился кататься по Синьцзину.
Сначала заехал на вокзал, изучил расписание поездов. Полюбовался красочной рекламой пароходства «P&O»: «Из порта Далянь — во все стороны света!».
Это еще можно было бы понять, но с вокзала Эдди отправился кататься по китайским торговым кварталам, которые, несмотря на поздний вечер, бурлили жизнью. Лавки и харчевни были открыты, из питейных заведений доносилась музыка, по улицам бродили крикливые компании.
Ларр заглянул в магазин с веселым названием «Радужный феникс», вышел с довольно большой, но, кажется, совсем нетяжелой картонной коробкой и — наоборот — небольшой, но тяжелой бронзовой статуэткой Лэйгуна, бога грома. Коробка была разрисована аляпистыми семицветными радугами, Лэйгун свирепо пучил глаза.
Дальше началось еще более странное.
Эдриан выехал в японскую часть города, тихую и пустынную. Разогнался по широкому Центральному проспекту, странно виляя по мостовой. На перекрестке чуть не сшиб регулировщика. Тот отчаянно засвистел вслед открытому кабриолету, за рулем которого сидел то ли пьяный, то ли обкуренный гуляка с развевающимися по ветру светлыми волосами. На площади Минами, где тоже стоял полицейский, Эдриан исполнил этот трюк еще раз и со скрежетом, под заливистый свист, повернул в сторону реки Итунхэ. «Надеюсь, ребята, вы меня запомните», — пробормотал он.
На мосту лихач затормозил. Огляделся. Убедился, что вокруг ни души. Вывернул руль, придавил педаль газа бронзовой статуэткой. «Надеюсь, ты вывалишься при падении», — сказал Эдди богу грома. С интересом понаблюдал, как красивый автомобиль проламывает ограду и красиво падает вниз, как красиво вскидывается фонтан воды.
Держа подмышкой коробку, Ларр зашагал в обратном направлении, в сторону центра, не коротким маршрутом, а выбирая улицы потемнее. Из-за этого до «Кикана» он добирался не менее получаса, хотя дорога была недальняя, по прямой километра полтора.
— Дебют, миттельшпиль, эндшпиль, — шептал Эдриан. — Главное, конечно, эндшпиль, вот где головоломка, но может быть, я до эндшпиля не доживу и тогда ломать голову не придется…
Он остановился на углу, откуда было видно ворота со шлагбаумом и часового в будке.
— Дебют: надо попасть на территорию, — настроил себя Эдди.
У него был пропуск, по которому пускали в любое время суток, но ведь бедняга Ларр, ошалевший от «Ласкового Дракона», упал с моста в быстрые воды реки Итунхэ и потоп.
Но на то и была куплена радужная коробка.
Рядом темнело маленькое дощатое сооружение — газетный киоск с закрытыми на ночь ставнями. Эдриан сшиб висячий замок рукояткой «баярда». Зашел. Чем-то пошуршал, щелкнул зажигалкой. Вышел без коробки, прикуривая сигарилью.
Встал за киоском, чтоб не попасться на глаза часовому, но время от времени высовывался, поглядывал на шлагбаум.
Со вкусом затянулся табачным дымом. Возможно, это последняя сигарилья в жизни. Нужно сполна ею насладиться.
Когда в киоске начало потрескивать, Эдриан с сожалением бросил недокуренную сигарилью и перебежал в тень дома, находившегося прямо напротив КПП.
Щели киоска засветились. Треск становился громче. Часовой повернул голову, пытаясь понять, что за шум и откуда.
Тут шутихи и ракеты наконец полыхнули все разом. Киоск затрясся, запрыгал, загрохотал. Внутри запылали газеты. Что-то лопнуло. Покосилась и слетела с петли ставня. Разноцветные вспышки, яркое пламя, искристые сполохи. Вкось и вверх полетели золотые протуберанцы, лопнул огненный шар, рассыпались сияющие брызги.
Зрелище было завораживающе прекрасным.
Часовой и заворожился. Разинул рот так широко, что было видно даже через улицу.
Киоск, не переставая грохотать, вспыхнул факелом. Дозорный, встрепенувшись, наклонился над телефоном.
Тогда Эдриан, пригнувшись, пробежал по мостовой к воротам, проскользнул под шлагбаумом и нырнул в темноту.
— Дебют отыгран, — сказал Ларр сам себе. — Теперь миттельшпиль — в быстром темпе.
Но прежде чем направиться к главному корпусу, присмотрел путь отхода. Одно из деревьев парка примыкало к стене. Вскарабкаться, спрыгнуть, и поминай как звали. Если, конечно, партия не закончится преждевременным матом…
Через двери в корпус входить нельзя, там еще один часовой. Но, обдумывая будущую операцию, Эдди заранее, еще несколько дней назад, облюбовал на торце здания водосточную трубу. По ней и полез. Сначала довольно резво, но между вторым и третьим этажом посмотрел вниз — замутило.
Насчет атараксии он Доихаре наврал. Напуганный молнией еще в материнской утробе, Эдди родился на свет жутким трусом. Количество его патологических страхов не поддавалось исчислению. Клаустрофобия и агорафобия, аквафобия и аэрофобия, арахнофобия и земмифобия — настоящая энциклопедия фобий. И акрофобия, боязнь высоты, занимала в этом списке одно из самых почетных мест.
По коже побежали противные мурашки, словно под рубашку забралось множество мерзких сороконожек (Эдди, конечно же, страдал и инсектофобией).
Но настоящий шахматист умеет всё оборачивать себе на пользу. Даже страх. Всякая сильная эмоция, если правильно ее использовать, не парализует, а наоборот динамизирует. Нужно просто представить, что кожу щекочут не сороконожки, а пузырьки шампанского. Заткнуть пробку покрепче, чтобы они бесновались внутри. И превращаешься в ракетный двигатель. Если ты выдрессировал страх, стал его укротителем, бояться очень приятно. Одно из самых острых удовольствий.
Поэтому Эдди посматривал вниз, пугался, получал заряд бодрости и карабкался всё выше. Жизнь была прекрасна.
Форточки на четвертом этаже все были нараспашку — конец августа, жарко. Ларр пугливо ступил
