отрезал Хлопов и подозвал унтер-офицера. – До тех пор, пока не прибудет ордер из Петербурга, стойте кругом дома, чтоб и мышь не прошмыгнула!
Городовой козырнул, но уточнил:
– Целую ночь стоять?
– Странный вопрос. Выполнять приказание! Надо будет, три ночи в карауле проведете.
– Так точно, ваше благородие! Я к тому, что может эта… Штурмом возьмем?
– Шту-у-урмом, – протянул сыщик. – Вам виднее. Но я мельком осмотрел дом и заметил на окнах первого этажа крепкие решетки, вбиты они глубоко в стены. Такие махом не вырвешь, а палить из пистолетов они Ковничу не помешают, пока будете ломать – всех вас положит. Дверь с одного удара выбить нереально, тут и пяти, пожалуй, не хватит. Подставите себя под выстрелы сверху.
– Понять не могу, на чьей вы стороне в этой истории, – проворчал следователь.
– На стороне здравого смысла. Штурмовать в лоб – верная погибель.
Унтер-офицер замялся.
– Так-то оно так, никто под пули не пойдет. Но мы дождемся полуночи, домочадцы уснут, а г-н Ковнич выпьет еще пару бутылок вина. Расслабит хватку. А мы приставим пяток лестниц и вломимся в верхний этаж единовременно, с разных сторон. Оне заробеют, тут мы и скрутим.
– А ну-как не заробеют? Готовы вы рискнуть?
Хлопов опять скривил лимонную гримасу.
– Я готов поджечь дом, чтобы выкурить эту сволочь. Одно останавливает… Вдруг он и вправду с министром на короткой ноге? Подождем чуток. Телеграмму в столицу отбил. Ответ доставят, меня кликни, – он оглянулся по сторонам. – Там, в третьем доме, вроде чайная? Пойду выпью горяченького, с баранками. А ты пока публику разгони. Здесь по соседству, в мебелирашках, писатели проживают. Затешется такой в толпе… Насочиняет потом небылиц. Или правду напишет, это еще хуже… Ах да! Господина бывшего каторжника за оцепление выведи. В услугах его следствие более нужды не имеет.
Нарочно выбрал самый обидный тон. От подобных фраз, противных и, кажется, вымазанных чем-то липким, внутри закипает досадливое раздражение. Жжет. Язвит. Прошлые грехи выступают горечью на губах, и хочется кусать их до крови, чтобы смыть противный вкус. Ведь стараешься, жилы рвешь, суешь голову под пули. А тебя – взашей. Или под локоть хватают и волокут, на потеху толпе. Голытьба хохочет, тыча пальцами: «Глянь-ка, жулика споймали! Вроде чистюля на вид, да клейма ставить негде. Из плута скроен, из мошенника пошит. Знавали таких!»
Вслед за этим накатывает апатия. Сердце, которое минуту назад колотилось, оскорбленное и униженное, замирает в равнодушном молчании. Усталость последних дней и груз давних ошибок двумя равновеликими гирями повисают на шее, пригибая голову, скручивая тело – не выпрямишься. Уже не хочется загадок с головоломками. При подобном отношении пусть сами распутывают клубок и ловят убийцу.
Сдюжат ли?
Хлопов человечишко мелкий, забубенный. Где ему разглядеть истинный масштаб этого дела. Сейчас нагрубил, сорвал злость за то, что Ковнич приложил на виду у зевак и подчиненных. А дальше от бессилия и обиды будет с тройным усердием добиваться ареста жены полковника. Остальное – побоку, лишь бы удовлетворить мстительную свою натуру. Воистину, если у добра такие бездарные защитники, то не удивительно, что зло процветает!
Пиковый Туз от следователя ускользнет, да и молодые дворяне продолжат отвратительные шалости.
Мармеладов пригладил волосы, которые растрепал налетевший ветер.
А ему-то, лично, какая в том печаль? Немало убийц разгуливает на свободе, веруя в собственную неуязвимость. Не мучаясь угрызениями совести. Эту круговерть не остановить, всех не переловишь. Почитай, половина преступлений остаются без наказания.
Другое дело, что с маскарадами двойной розы можно покончить раз и навсегда. Раздавить скользких жаб в белоснежных манишках, а заодно и василиска поймать, их стараниями порожденного. Не ради того, чтобы помочь Хлопову или г-ну N, со всей полицейской сворой. У него теперь своя охота. Внутренняя ищейка принюхивается и торопит. Беги по следу, пока не остыл!
Часть третья. Шипы двойной розы
XXXI
К баронессе или к Апраксину? Князья живут богато, у них не меньше пяти домов в разных концах Москвы, а у госпожи фон Диц один особняк – здесь, поблизости. Лучше отправиться к ней.
Мармеладов огляделся в поисках наемного экипажа и приметил знакомый цилиндр.
– А ты чего не уехал, Ефимка? Давно же попрощались.
– Шутишь, барин? Вон, какой театр наблюдаю!
– Свезешь на Полянку?
Лихач поерзал на облучке.
– Не серчай, но я туточки задержусь. Интересно же. Того и гляди коротышка пнет кого, или по шее зарядит. А то и приступ у него начнется… поп-лек-си-чес-с-ский. Попы, небось, вывели это слово? Корявое, сложное… Ты скажи незатейливо: кондрашка хватит. Нет, намудрили.
Сыщик не стал подзывать другого извозчика, можно и пешком добраться. Заодно будет время разложить мысли по полочками и подготовиться к сложному разговору. Он шел, не замечая, как солнечные иглы вонзаются под кожу реки, вызывая мурашки на водной глади. Впрыскивают снотворное, чтобы до заката синяя змея успокоилась и затихла. Пересек Балчуг, держась левее от неспешно-пустеющего рынка, двинулся к скрипучему и шаткому мосту, названному в честь святых-целителей Козьмы и Дамиана. Обычно на ходу легче думалось, размеренный шаг помогал сконцентрироваться на решении проблемы. Но теперь Мармеладов так и не сообразил, с чего начать беседу. Зайти издалека, с ничего не значащих сожалений о сгоревшей усадьбе, постепенно приближаясь к главному? Или с порога огорошить двуличную дворянку заявлением: мне все известно, отпираться бессмысленно! Пусть ее щеки побледнеют или зардеются от смущения. Баронесса поднесет ладонь к губам, пытаясь задержать удивленный возглас. В обморок упадет от избытка переживаний, натура чувственная – это еще в театре подмечено… Хотя сначала придется одолеть цербера-привратника и мелкого беса у парадного крыльца. Соврать им про письмо от старой княгини Долгоруковой, которое велено передать лично в собственные руки хозяйки? На слуг такие доводы обычно действуют безотказно.
Но прибегать к обману не пришлось. Здоровяк в ливрее отворил решетку, едва заметив приближающуюся фигуру.
