– Явился, не запылился. Заждались тебя ужо!
Дворецкий Карл-Густав тотчас потащил гостя к лестнице на второй этаж.
– Госпожа велела немедленно проводить вас наверх. Да что же вы? Сами вчера хвалились: под ноги смотреть умеете. Ан нет, спотыкаетесь на ровном месте. Сюда! В эту дверь, пожал-л-лте.
Большая комната, узорчатые обои – насыпные, ворсистые, редкой лавандовой расцветки. На российских мануфактурах таких чудес не выделывают. Заграничный товар. Дорогой. Крикливый. Мебель с гнутыми ножками. Орех и красное дерево. Нескромная роскошь, под стать хозяйке дома. Доротея фон Диц надела еще более откровенное платье, чем прошлым вечером. Распущенные волосы, перехваченные тонким золотым обручем, спадали на обнаженные плечи. Увидев вошедшего, баронесса немедленно встала из глубокого кресла, чтобы их глаза оказались наравне.
– Вы живы.
– Удивлены?
– Нет, я поняла, это еще два часа назад, – бесцветный голос, таким обсуждают погоду или другой пустяк, – когда не вернулся слуга, посланный за доспехом.
– И за моей головой.
– Он должен был стрелять лишь в том случае, если вы найдете кирасу. Во время похорон барона мы, надо признать, довольно беспечно оставили ее в башне. Но вчера, после театра, я навещала Ожаровского. Граф предупреждал, что вы опасный человек: излишне догадливый, не в меру наблюдательный и символ двойной розы вам знаком. Легко распознали?
– С большим трудом. Но благодаря этому я многое знаю о вас.
Г-жа фон Диц провела рукой по бедру, приглаживая фиолетовый шелк. Приблизилась и зашептала на ухо сыщику:
– Уверяю, и на сотую долю не представляете. Но сегодня я открою вам историю доспехов маркиза де Сада. Идемте!
– Не спросите о судьбе гонца? Почему не вернулся вовремя?
– Бросьте, зударь. Он не более чем букашка. Раздавили и забудьте.
Она поправила прическу перед большим зеркалом. Стекло, втиснутое в тяжелую бронзовую раму, потускнело от времени. Отражения в нем получались размытые, словно в туман заглядываешь. Эта дымка превратила женщину в фантастическую птицу – она потянулась, вставая на цыпочки, пышные рукава платья затрепетали, как распахнутые крылья. Такие объятия берегут для самых близких людей, но тут угадывалась другая цель. И верно: тонкие пальцы нащупали скрытые пружины слева и справа. Раздался щелчок. Зеркало отскочило от стены и мягко повернулось на шарнире, открывая потайную дверь.
– Возьмите подсвечник, и ступайте за мной! – приказала баронесса. – Вы же не убоитесь чудовищ, которые водятся в Зазеркалье?
– Мне по собственному опыту известно: нет никого страшнее человека.
Мармеладов подхватил канделябр с пятью свечами. Огоньки всполошились. Замигали, отбивая поклоны. Выпрямились, но у них не достало силенок, чтобы осветить весь зал. Гулкое эхо шагов разбегалось по углам и замирало в сгустках темноты, где притаились зловещие силуэты.
– Сюда! – баронесса позвала к дальней стене. – Посветите, зударь. Это вас заинтересует.
Между двух окон, задернутых бордовыми портьерами, висел портрет. Господин средних лет. Не красивый, но заметный. Нос с горбинкой выдавал дальнее родство с вечно-вздорными Габсбургами, а пышные бакенбарды добавляли аристократическому образу каплю безудержной дикости. Но это было замечено мимоходом, внимание привлек тщательно выписанный художником доспех с чеканкой в виде двойной розы.
– Кто он? – сыщик захрипел, горло от волнения высохло и потрескалось. – Кто этот человек?
– Мой дед, граф Фердинанд фон дер Борх-Любешюц. С него все и началось. Присаживайтесь, зударь, – курляндка подтолкнула его к деревянной скамье. – История длинная.
Фердинанд родился в 1795 году. В тот памятный день, когда великое герцогство лишилось независимости и стало одной из приграничных губерний Российской империи. Мать умерла рано, а отец постоянно пребывал во власти излюбленных пороков: пьянства, распутства и немецкой философии. Мальчик рос без присмотра, как сорняк на грядке (хотя подобное сравнение не приходило ему в голову, поскольку ни один девятилетний дворянин не способен отличить сорняк от грядки). Часто убегал на неделю, побродить по лесам – называл такие прогулки «wanderschaft [105]». Он подружился с отпрысками соседей-баронов. Вильгельм фон Даних и Николаус фон Диц тоже маялись от скуки и искали приключений. Проказы этой троицы заставили взвыть даже волколаков, по легенде обитающих за скалистым кряжем на севере. Простые люди так и вовсе страдали каждый день – то озорники сломают мельничное колесо на реке, то поспорят, кто зарубит мечом чужую корову с трех ударов…
Вскоре маленькие разбойники подросли и вышли на охоту за юбками и корсажами. Благородных девиц срочно услали в польские монастыри, а самых красивых – для надежности, – в Санкт-Петербург. Крестьяне прятали дочерей в погребах и на чердаках, а то и в стогу сена на задворках. Но треклятые охальники умудрялись отыскать, кем поживиться. В родовые замки потянулись ручейки жалобщиков, ставшие вскоре полноводными реками. Отцы бедокуров приговорили – раз у наследников избыток жизненных сил, пускай послужат на благо нового Отечества. Тут война подоспела, Буонапарте на горизонте.
– Наполеона прогнали. Наша доблестная армия вошла в Париж, Фердинанд и его друзья полгода упивались французским вином. А еще шлялись по публичным домам и великосветским салонам. Затрудняюсь оценить, где встречается больше разврата, – Доротея говорила с той же равнодушной бесцветностью. – Вернувшись домой, привезли с собой два модных увлечения. Мистицизм в духе девицы Ленорман и либертарьяж г-на де Сада.
– А также кирасу, надо полагать. Ту, в которой ваш предок запечатлен на портрете.
Баронесса опустилась на лавку рядом с сыщиком и кивнула. Пламя свечей задергалось.
– Маркиз сражался в этом панцире на полях Семилетней войны. Он сам рассказал деду, когда тот приехал с визитом в замок. Точнее, в психиатрическую лечебницу. Величайшего гения держали взаперти по навету завистников. Встречу устроили французские знакомцы. Может, они и облапошили графа: показали сумасшедшего старика и продали железо по цене золота. Но Фердинанд и вправду гордился трофеем, поэтому на первых собраниях щеголял в нем.
– Эти ваши игрища… Начинались в Курляндии?
– По возвращении из Франции три друга созвали окрестную знать на прием, чтобы разделить страсть к необычным утехам. Идеи маркиза не сразу пришлись по душе. Многие дворяне, шокированные и возмущенные, грозились положить конец игрищам – вы, зударь, подобрали славное определение, мне нравится, – но их вызывал на дуэль Вильгельм фон Даних, записной бретер, и дальше уже не возникало скандала. Недовольных
