Прохожий, обща всем живущим часть моя: Что ты, и я то был. Ты будешь то, что я.
И под этой эпитафией годы рождения и смерти купца первой гильдии И. Н. Кашина: «1799— 1883».
— А ведь батюшка прожил бы не менее, чем сто лет, — с восхищением произнес Иван Иванович. — Ах, чудный старик был! Я ведь у него родился, когда ему шел…
— Пятьдесят четвертый годок, — вставила слово Анна Петровна. — Старше жены был на три десятка лет. И уж счастлива, уж счастлива она с ним была! За всю жизнь слова плохого не слыхала, — и женщина оросила свое лицо слезами.
— А помер он оттого, что бревно непосильно тяжелое поднял. Кашлять стал, кровь горлом пошла…
— Сгорел в два месяца, — сказала, успокаиваясь, Анна Петровна, обожавшая родителей мужа.
…Потом поехали в лесок, где среди сохранившегося покрова прошлогодней листвы раскинулись палатки, возле которых дымили блестящие золотом и серебром самовары.
— Идите сюда, сердешные! — зазывала их седенькая старушка в платочке с синим горошком. — Медок у меня хоть и не нагдышний, еще рано новому быть, а все равно духовитый, для организма полезный. И огурчики соленые для апекиту.
— Что ж! Старушка ты умильная, — солидно роняет Иван Иванович, — пои нас чаем горячим,
а провизия и у нас припасена. — Эй, Прохор! Живо тащи из коляски погребец. Сейчас косушкой разогреемся!
— Много ли в ей, косушке? — засомневалась Фекла Егоровна. — Теперича, ежели очувствоваться как должно на свежем воздухе, и полштофа на всю кумпанию еле-еле хватит.
— Не свадьба какая, и косушки с вас будет, — урезонила ее Анна Петровна. — И сливовой наливки есть бутылка.
Иван Иванович, глядя как женщины расставляют на столе закуски, распорядился:
— Гони, Прохор, домой. Прикажи Валентине, чтоб к нашей трапезе ехала. Доставь ее осторожно, она от бремени вот-вот разрешится.
…Вскоре Прохор привез улыбающуюся Валентину, которую из-за ее серьезного положения на кладбище не взяли: «Чтоб плод не печалить!»
…Благодатная была весна. Рано и споро все росло и цвело, над столом летали витутни. Щебетали разные птицы. Солнце щедро дарило тепло. На сердце был мир и покой. Никто не думал о том, что недалек жуткий час, который навсегда разъединит сидевших за праздничной трапезой людей.
Через шесть дней Валентина родила мальчика.
Счастью Николая не было предела. В ознаменование такого события он подарил ей изумрудное ожерелье.
В августе он отправился в Любань: отец, все чаще недуживший, позвал сына помочь ему в торговых делах. Вернулся Николай домой недели через две. Ольга Козлова, увидав хозяина, не выдержала, расплакалась. Николай настойчиво стал допытываться причин ее огорчения. Тогда Ольга призналась:
— Валентина поселила в доме Ваську Ладугина…
Николай почувствовал, что земля под ним зашаталась.
— Ну и что? — спросил он сдавленным голосом. Кухарка, ткнувшись носом в плечо хозяина,
разрыдалась:
— Совсем бесстыдной стала Валентина… Не таятся, людей даже не стесняются. Васька и сейчас у нее. Пользуются моментом, так как вы и Анна Петровна в Любань уехавши.
На лестнице часто застучали шаги. То дворник в щегольских лаковых сапогах, в тройке и кубовой рубахе, что-то непринужденно насвистывая, спешил к выходу.
Увидав Николая, он сдернул с головы картуз с блестящим коротким по моде козырьком, осклабился:
— Наше вам с кисточкой!
— Ты что тут делаешь так поздно? — с трудом сдерживая волнение, спросил Николай.
— Так это барыня приказала мне мадеры принести. Вот я и сбегал до лавки Трохиных, купил-с!
Буравя взором дворника, Николай с угрозой в тоне выдавил:
— Чтоб я тебя, подлеца, в своем доме больше не видел. Пользуешься слабостью Валентины Даниловны к хмельному? Пошел, сукин сын, вон!
— Я вам не какой-нибудь крепостной! — начал выламываться Василий. — Я человек вольный…
В этот момент из своей каморки появился истопник Федор Морозов. Стукнув деревяшкой по полу, он шагнул к Василию и вдруг цепко ухватился за его ухо, безжалостно крутанул его. Дворник дико взвыл.
— Ты, шельмец, думаешь скрыть свои проказы? Подлец ты и брандахлыст! Будешь еще блудить?
— Ой, больно! Больше не буду… Ай!
— Пошел отсюда! Всякая тварь портит жизнь хорошему человеку.
Василий выскочил на крыльцо, потирая распухшее ухо.
Тяжело ступая, Николай вошел в спальню. Жена лежала навзничь на широкой кровати и пьяно улыбаясь:
— Кто пришел! Я завсегда рада… хочу!
…С первым поездом Николай уехал в Любань.
Прошло еще два года. Валентина, вскоре после размолвки, приезжала к мужу в Любань и вымолила прощение. Она обещала исправиться и доказательством серьезности намерений приводила страшные клятвы.
Николай, дороживший семьей, вновь простил блудливую супругу. С год они жили мирно. Именно в этот период Валентина родила второго сына. Казалось, семейная радость, наконец, поселилась в доме Кашиных, что на Саблинской улице.
Но дела опять позвали Николая в Любань. Отец его в те дни — речь идет о весне 1901 года — жил в Петербурге. В конце марта он сильно простудился и 1 апреля умер.
Похороны пришлись на 3 апреля. Хоронили на Митрофаньевском кладбище. Было тепло, пахло первой зеленью. Сырая кладбищенская земля жвакала под ногами. Возле церкви с протянутыми руками стояла серая нищая братия. Федор Морозов наделял каждого гривенником. С этой целью накануне наменяли по лавкам мелочь. Целую телегу парниковых цветов, чтобы выложить ими путь к последнему приюту хозяина, привез Прохор. Заходившуюся в рыданиях Анну Петровну вел под руку сам весь зареванный Николай. Любопытные старушки, без которых не обходятся ни свадьбы, ни похороны, судили: сколько же капитала отошло молодому хозяину? И еще, что на помин души Иван Ивановича будут щи с головизною, оладьи или блины со сметаной и гороховый кисель. Вспомнили и то, что когда хоронили отца нынешнего покойника, то нищим роздали по полтиннику.
Батюшка, весь прозрачный от старости, высоким голосом начал читать молитвы. Дьячок размахивал кадилом. Запел хор: «Со святыми упокой…»
Гроб с телом Ивана Ивановича на полотенцах внесли в склеп и положили в свежеприготовленную из красного обожженного кирпича усыпальницу.
Потом были шумные поминки. Дом Кашиных наполнился купцами, чиновниками, монахами, бедными родственниками с обеих сторон, да и просто неизвестными людьми. Кому не хватило места за столом, ждали своей очереди. Нищие, которые сопровождают каждые похороны, остались во дворе — эти знают свое место.
Водка лилась щедрой струей и с каждой чаркой печаль отходила, как это всегда бывает на наших поминках, все дальше и дальше.
Валентина, после долгого воздержания, опять напилась до бесчувствия. Под кривые усмешки гостей ее под руки повели в спальню. Она шла шатаясь и выкрикивая скабрезности.
Николай был мрачен: угнетала его и смерть любимого отца, и тяжелые предчувствия. Почему-то вспомнилось отцовское предупреждение против брака с Валентиной.
Когда заполночь гости разошлись, Николай вдруг почувствовал небывалое отвращение к жене. Он пришел в каморку к Федору Морозову, к которому с детских лет испытывал теплые чувства, и излил наболевшую душу:
— Мне, Федор, так нынче тяжко, а Валентина, словно свинья, напилась. Будто это не отец мой умер и не в доме его сидим, а где-нибудь в трактире… Как она не понимает!
— Эх, хозяин, напилась кума, так рехнулась ума!
— Я, пожалуй, у тебя лягу!
— Вот-вот, хорошо! На мою постельку, сейчас вам белье свежее принесу. А я у Прохора хорошо высплюсь, мы друзья с ним.
…Когда утром Николай вышел в гостиную, то нашел там Валентину и Василия Ладугина. Они сидели на угловом диване, колени их соприкасались, рядом на маленьком столике стояли графины с вином и закуски.
Увидав Николая, дворник быстро поднялся и хотел выскользнуть в дверь. Валентина, уже изрядно пьяная, удержала его за руку:
— Васька, сиди! Желаю с тобой выпить лафита. А этот — ик! — он мне не указ. Он, Колька, у меня вот тут, в суставе сидит, — и Валентина выставила сжатый кулак. — Ну, что, муженек, опять обидишься и сбежишь в… Иди, выпей с нами, приглашаем. Не жалко!
Возле дверей толпилась прислуга. Люди шептались, укоризненно качали головами.
Николай, опустив голову, развернулся, пошел в детскую, поцеловал младшего сына, а старшего взял на руки и на коляске поехал в церковь на позднюю обедню.
…К вечеру Николай вернулся домой, побывав у родственников и покатав сына по улицам Петербурга.
За ужином Валентина сидела тихо, время от времени бросая на мужа виноватые взгляды. Федор Морозов сказал, что днем была у них Фекла Егоровна, которой успели сообщить о фортелях дочери. Та отхлестала чадо по щекам и шибко ругалась, говорила, что если Николай ее из дома выгонит, то и она, Фекла, ее к себе не пустит.
