— Будем стараться, ваше благородие!
Егор Никитич покинул филеров, подошел к воротам, нажал кнопку звонка.
— Кто такой? — бодрым голосом спросил проснувшийся привратник.
— Полиция, — коротко ответил следователь.
Калитка открылась, он вошел во двор, бросил короткий взгляд на Семена, увидел на ступеньках поджидающего Никанора.
— Барышня ждут, — сказал дворецкий, когда ночной гость подошел к нему.
Они двинулись в дом, миновали несколько комнат, и снова, как в прошлый раз, из темноты привидением возник Кочубчик, недовольно спросил:
— Кто по ночам шлендрает?
— Ступай к себе, — отмахнулся Никанор.
Володя, запоздало узрев полицейского в чине, инстинктивно подтянулся, бросил вслед:
— Здравия желаю… благородие.
Дворецкий проводил следователя в комнату, где ждала Анастасия, вышел обратно, плотно прикрыв за собой дверь, и остался сторожить снаружи.
К нему подошел Кочубчик, с ухмылкой спросил:
— Это ж по какому делу полиция по ночам шастает?
— Не твоего ума дело, — сурово отмахнулся Никанор. — Ступай спать.
— Часом, не по Сонькину душу?
— Много знаешь, плохо спишь.
Володя подошел к старику вплотную, промолвил в самое лицо:
— Ты, дед, шило от меня не таи. А то ведь в задницу так уколет, мало не покажется, — и зашагал прочь.
Тем временем за дверью, в комнате, Егор Никитич внимательно слушал княжну.
Говорила она негромко, деловито, коротко.
— …Даму следует взять в полдень при входе в Летний сад. Она залезет в карман к некоему господину, он тотчас поднимет скандал, и ваши люди должны отправить ее в участок.
— Господин тоже подставной?
— Я в этом не разбираюсь, но полагаю, да.
— Насколько схеме, изложенной вами, можно доверять?
— Полностью.
— Если затея сорвется, Соньку будут ждать худшие времена.
— При чем здесь Сонька?
— Простите, оговорился.
— Не сорвется.
Следователь оглянулся на дверь, спросил:
— Второй раз я встречаю здесь господина с бородкой. Кто он?
— Хромой?
— Да.
— Работник. А чем он вас не расположил?
— Определенно не могу ответить. Криминальное лицо, нехорошее.
— В этом доме нет криминальных лиц! — твердо ответила девочка. — Какие еще вопросы?
— Вознаграждение.
— Но дело еще не сделано.
— Хотя бы аванс.
Анастасия вынула из ящика небольшое ожерелье, протянула следователю. Тот повертел его в руках, внимательно разглядывая, согласно кивнул.
— Да, это не более чем аванс. Сама история будет стоить много дороже, мадемуазель.
Егор Никитич поднялся, откланялся, толкнул дверь.
— Доброй вам ночи, — и предупредительно помахал пальцем. — А за хромым следите. Как бы от него не случилось проблем, — и покинул комнату.
Михелина проснулась утром от сильного стука в дверь. Тут же к ней в спальню ворвалась с телеграфным бланком в руке княжна, с порога закричала:
— Он приезжает!.. Анечка, его наконец привозят!
— Кого? — со сна не поняла та.
— Твоего Андрея!.. Кузена! Завтра встречаем на Николаевском вокзале!
Михелина выхватила из рук Анастасии телеграмму, сквозь слезы попыталась прочитать написанное, но затем обхватила подругу, и обе зарыдали, как счастливые дуры.
Воровка вытерла мокрые глаза, печально сказала:
— А как же я поеду встречать?
— Со мной, — несколько удивившись, ответила княжна.
— Меня могут схватить! Они ведь не спускают глаз с дома.
Анастасия задумалась.
— А мы под забором, как в прошлый раз!
— А вдруг на вокзале засекут?
— Не засекут! — возразила княжна. — Там будет уйма народу, никто на тебя даже не глянет. А потом, Андрюша меня не поймет, если тебя не будет.
— Надо воров предупредить.
— Непременно. Так будет спокойнее.
Михелина снова взяла телеграмму, ей все-таки удалось прочитать текст, она приложила листок бумаги к лицу, потом стала его целовать.
В Летнем саду, как всегда, было многолюдно. Прогуливались парочки, носилась по аллеям детвора, степенно отдыхали пожилые господа на скамеечках.
При входе в сад толчея была знатная. Нищих здесь толкалось столько, что казалось, лезли они со всех сторон, и никакие полицейские не могли унять их.
Подсадная, воровка Бруня, немолодая, дебелая, с перевязанной рукой, также толкалась на входе, канючила пискляво, жалобно:
— Люди добрые. Помогите несчастной женщине, которая только что вернулась с войны! Сестричка милосердия! Была раненная, рука не заживает, болит! Детки отвернулись, мужик спился… Помогите, кто чем может.
Заметила плотную спину ладно одетого вора — он прошел мимо нее впритирку, — у которого она должна жухнуть лопатник, заголосила еще громче:
— Люди добрые, помогите! Была на войне сестричкой милосердия…
Не переставая ныть, воровка протолкалась поближе к жертве, не сводила с нее ждущего взгляда.
— Рука раненная, не заживает, гниет… Кто ж возьмет меня на работу негожую, хворую?.. Люди добрые…
Бруня увидела, как господин полез в карман, чтобы достать денег для покупки булки с ветчиной, придвинулась к нему еще ближе.
Вор купил еду, по рассеянности сунул портмоне в задний карман, и в тот же момент Бруня ловко выудила его оттуда. Хотела было спрятать добычу, но ее уже крепко держали два господина в штатском.
— Чего надо? — отчаянно завопила она. — Чего я такого сделала? Люди добрые, спасите несчастную бабу!.. Ничего ведь не сделала, а меня заарестовывают!.. Люди добрые!.. Караул!
— В участке расскажешь, — сказал один из шпиков, и они потащили упирающуюся воровку к повозке.
Допрашивал Бруню сам Егор Никитич. Воровка сидела напротив, вытирала слезы на грязных щеках, шмыгала носом.
За отдельным столиком сидел в качестве писаря младший полицейский чин Феклистов, старательно записывал все, что было здесь говорено.
— Твоя настоящая фамилия?
— Не знаю, никогда не имела.
— А так, значит, Бруня?
— Бруня.
— Давно воруешь, Бруня?
— Не ворую. Вот вам крест, — воровка перекрестилась.
— За воровство знаешь сколько дают?
— Так ведь не воровала я!
— Горбатому будешь рассказывать. — Следователь откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на воровку. — Ты уже, Бруня, под следствием. Понимаешь?
— Понимаю.
— А раз так, отправим тебя в Кресты…
— В Кресты?.. Только за то, что милостыню просила?
— Не перебивай.
— Извиняйте.
— В Крестах просидишь не меньше месяца. А то, может, и больше.
— А опосля?
— Опосля суд. Могут отправить в Смоленский острог, а могут и на каторгу. Вот так, Бруня…
Воровка плакала. Феклистов отложил ручку, потер уставшие пальцы.
— Ладно, сознаюсь. Хотела тиснуть, так ведь не удалось. Цапнул за руку, гумозник! — вытерла тетка слезы, с надеждой посмотрела на следователя. — За то, что созналась, скостят срок?
Егор Никитич пожал плечами.
— Если и скостят, то самую малость. А вот если поможешь следствию, могут даже помиловать.
— Готова, — кивнула головой Бруня. — Подскажите, господин хороший, как помочь?
Егор Никитич снова помолчал, изучающее глядя на задержанную.
— Есть такая знаменитая воровка, Сонька Золотая Ручка. Слыхала?
— Свят, свят, — перекрестилась Бруня. — А как не слыхать?.. Еще как слыхала. Королевна!
— Слыхала, что в Крестах она?
— Разное гундосят.
— Она, Бруня, в Крестах. И сидеть ты будешь с ней в одной камере.
— Господи, спаси, — снова перекрестилась воровка. — Не надо, боюсь.
Следователь улыбнулся.
— Во-первых, она не страшная. Приятная, милая дама. А во-вторых, не сознаётся, что она Сонька.
— Как же не сознаваться, ежли она Сонька?! Все воры об ней знают!
— Воры знают, а следствию надо доказать. Ты нам в этом поможешь.
— Не буду, — замотала головой Бруня. — Воры прирежут.
— Будем тебя оберегать, Бруня.
— Не-е, все равно не буду.
Егор Никитич помолчал, стуча ногтями по столу, неожиданно улыбнулся.
— Давай сотрудничать, Бруня. Хуже тебе от этого не будет.
— Клянетесь?
— Клянусь.
— Смотри, следак, — вдруг перешла на «ты» воровка, — смарьяжишь, мои черпуны легко выйдут на тебя.
— Ты тоже, кочерга, смотри. — Гришин поднялся, взял со стола Феклистова листок бумаги. — Ставь здесь крестик.
— Для чего?
— Чтоб тоже не смарьяжила.
— Не, я крестик не умею. Я лучше палец.
— Давай палец, — согласился Гришин и подал воровке бумагу.
Обе койки были пристегнуты к стенкам, Сонька привычно мерила шагами камеру, когда дверь с грохотом открылась и в камеру впустили Бруню.
Бруня хмуро посмотрела на сокамерницу, бросила тощую торбу возле одной из коек.
