В половине второго мне сообщили, что ко мне пришел посетитель.
— Не могу представить, кто, во имя всего святого, хочет повидать тебя, — сказал Фантуцци, охранник, стоящий в коридоре, угрюмый мизантроп, который постоянно чесал свои яйца и хватал себя за нос — не всегда в таком порядке, а иногда даже делал это одновременно.
— Пожалуйста, сделайте одолжение, пригласите моего посетителя.
— Я что, дворецкий?
— Никто в здравом уме не наймет тебя на работу дворецким, если захочет увидеть своих гостей еще раз, вот что.
Я медленно произнес это почтительным тоном, так что Фантуцци, чьи интеллектуальные способности были ограничены, не смог решить, было ли это оскорблением или нет. Он на мгновение помедлил у двери, затем скрылся, бормоча про себя.
Как это ни странно, я неожиданно понял, что согласен с ним: кто мог бы захотеть увидеть меня — Орландо Криспа, отцеубийцу и каннибала? Может быть, это близнецы? Мое сердце забилось от такой возможности.
Но это были не близнецы.
— Привет, Орландо.
Это был Мастер Эгберт Свейн. Это не было вторым большим шоком, как вы понимаете — он наступил немного позже, как вы сами узнаете.
— Эгберт! — завопил я, спрыгнув со своего стула. — Это действительно ты?
— Во плоти, Орландо, во плоти!
И этого предмета потребления было по-прежнему много; он стоял с вытянутыми руками, сияя, его громадная масса создавала тень для неполного затмения моей маленькой камеры. Мы нежно обнялись, и хотя он прижал меня к себе немного ближе и немного плотнее, чем мне хотелось бы, я все же был рад видеть его. Сколько иронии было в том, что не так давно я хотел быть как можно дальше от него.
— Вы уже можете отпустить меня, Мастер Эгберт, — сказал я, сопротивляясь изо всех сил его захвату, похожему на тиски.
— О, дай мне посмотреть на тебя!
Он вытянул руки, держа меня за плечи.
— Ты похудел, Орландо… они нормально тебя кормят? Тем не менее, обнаруживаются очертания твоей божественной мускулатуры самым привлекательным образом…
— Все тот же старина Эгберт.
— Все тот же милый Орландо. Ах, какой скверный оборот приняли дела.
— Да, — сказал я с грустью. — Весьма.
Мы вместе сели на край кровати, и я провалился в колодец на матрасе, который его огромное тело создало вокруг себя.
— Зачем пожаловали, Мастер? — спросил я, будучи в тот момент уверен в том, что очень хорошо знаю, зачем он пришел.
— Ты что, не рад меня видеть, да?
— Конечно же, рад — вы же знаете…
— Разве этого недостаточно для тебя?
— Вообще-то нет, — сказал я. — Я хочу знать, почему вы пришли. Никто не навещает человека, обвиненного в преступлениях, в которых его необоснованно обвиняют, просто из альтруизма.
— Цинизм тебе не к лицу, Орландо.
— Вы насчет Il Giardino, да?
— Что?
— Не может быть никакой другой причины. Вы пришли, чтобы бранить меня за порчу вашего источника доходов на пенсии.
— Вот о чем ты думаешь? Ты делаешь мне больно…
— Чушь! Единственное, что причиняет вам боль — это пустое брюхо и отрицательный банковский баланс.
— Что случилось с нашей дружбой, Орландо?
— Она все еще существует. Я просто реалистичен, вот и все.
— Если это реальность, тогда дай мне фантазию! — громко завопил он, подняв руки к небесам и ткнув мне в глаз локтем. Что за старая ветчина.
— Простите, если это прозвучало резко, — сказал я, — но вы можете честно осуждать меня?
Он уставился и промолчал мгновение или два. Затем проворчал:
— Нет, не могу. Однако, окажи мне любезность, позволив рассказать тебе о настоящей причине моего визита.
Вопреки тому, что он сказал, я все еще ожидал лекции насчет долга, ответственности и обязательств, и я позволил себе удивиться, когда он начал говорить.
— Я умираю, Орландо.
— Все мы умираем. С того самого момента, когда рождаемся. Кто это сказал?
— Понятия не имею.
— Это был этот глупец Хайдггер? Нет, не он…
— Ты слушаешь меня?
— Конечно.
На самом деле, я его совершенно не слушал.
— Я ничего не могу с этим поделать, вообще ничего не могу. О, я встречался с лучшими специалистами, которые только есть, по это безнадежно. Видишь ли, человек в моем положении не может помочь, но оглянись на течение его жизни с некоторой долей уважения — уважения, и, да, стыда. Ты видишь все, что сделал, и ты знал, что должен был это сделать, но ретроспективно это все не выглядит такими — как бы сказать — столь хорошо сделанным, если ты понимаешь, о чем я. Вещи, которые ты сделал, вещи, которые ты не сделал — и, скажу я тебе, это удивительно, как мельчайшие детали неожиданно обретают безнадежный смысл. — Да?
— Такие, как неоплаченные долги…
— Долги? — сказал я, все еще не вслушиваясь в его речь.
— О, я не имею в виду деньги, вопреки твоим бессердечным замечаниям. Я имел в виду долги — ну, — долги чести. Истину, например. В конце концов, ты обязан людям истиной; некоторым людям, в всяком случае… ты не можешь крутиться, все время рассказывая всем правду, это было бы ужасно. Но ты один из этих некоторых людей, разве ты не видишь, Орландо? Суть дела в том, что я должен тебе истину. И я пришел для того, чтобы дать ее тебе.
— Что?
— Ты слышал то, о чем я говорю?
— Конечно, слышал.
— Тогда, что я сказал? — спросил он.
— Что-то насчет долгов чести — о, я не знаю — что-то насчет истины. Вы сказали, что — вы сказали…
— Я умираю, Орландо…
Он сказал мне, что умирает. Он действительно сказал это? Что, Христа ради, он сказал?
Теперь я сидел прямо, пристально глядя на него.
— Мне показалось, я слышал, как вы сказали, что умираете…
— Я обязан дать тебе истину, Орландо — и правда в том, что я обязан тебе достаточно многим, так или иначе. Сначала, ты, несомненно, разозлишься на меня, но это не поможет, в любом случае, я уверен, что потребуется совсем немного, чтобы мы снова стали друзьями — поцелуй украдкой, нежные ласки — и все будет прощено и забыто. Или разве я сделал слишком много для того, чтобы не заслуживать твоей любви и уважения? Я надеюсь, что нет.
Он замолчал, чтобы снова вытереть глаза тыльной стороной своей руки, но я не видел никаких слез — он никогда не в силах был воздержаться от театральных жестов, когда появлялась такая возможность.
Потом он тихо сказал:
— Видишь ли, Орландо, это я убил Трогвилла.
Теперь это был он, тот самый момент второго великого шока.
Где-то глубоко внутри меня — чересчур глубоко для слов, и даже для нерациональных звуков, где-то в потаенных фатомах[194] моих кишок раздался отдаленный ядерный взрыв. Я едва знал об этом, и ждал с ужасом смертельной взрывной волны радиоактивной огненной бури. В сфере же непосредственной физической реальности последствием было то, что я свалился с кровати. Прошло несколько минут, прежде чем я смог снова подняться. Не обращая внимания, Мастер Эгберт продолжал:
— Сначала я не собирался этого делать — но затем, если дорога в ад вымощена добрыми намерениями, насколько стремительнее и более прямо бежит дорога, которая вымощена отсутствием зла? Нет, я не планировал убить маленького ублюдка, но когда я увидел его, лежащего там, на полу в его квартире, совершенно раздетого, и всего в пятнышках, и беззащитного, я просто не смог сдержаться. Это была, могу сказать, слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать. Так что я вытащил кабачок, который ты засунул в его зад, как следует поимев его, затем переместил его. Кабачок, понимаешь ли, выдал тебя; пока я не увидел его, у меня не было никаких соображений о том, кто поверг его в состояние, в котором я его обнаружил. Только ты мог выдумать такой росчерк!
Он ненавидел тебя, ты знаешь. Да, я знаю, что ты знаешь, но чего ты не знаешь, так это почему он ненавидел тебя. Это может быть некоторого рода сюрпризом для тебя, но он ненавидел тебя из-за меня — или, скорее, он ненавидел меня через тебя. Дело в том, Орландо, что мы с Трогвиллом были любовниками на протяжении нескольких лет. Ты шокирован? Ты смущен, ошеломлен, потрясен — ну, хотя бы немного? Ну, во всяком случае, это правда. Наша связь началась задолго до того, как ты пришел ко мне в ученики; мы встретились на вечеринке в честь издания книги Гервейса Перри-Блэка «Жить, чтобы есть». Конечно, это не было любовью с первого взгляда, ну, когда выглядишь так, как я, тебе приходится брать удовольствие гам, где можешь. Он сразу показал, что был тем, кто известен в профессии как «круглолицый охотник» — ты наверняка заметил, что все его девушки подруги были более чем щедро обеспечены? Так что это было соглашение, которое устраивало нас обоих, можно сказать.
Он немедленно узнал, что мы занимались с тобой сексом. Ничто не могло утаиться от этого всевидящего ублюдка! Им мгновенно овладела непреодолимая ревность. Я сказал ему, что я для тебя ничего не значу, что ты позволяешь мне наслаждаться твоим телом для того, чтобы продвинуться по карьерной лестнице — что на самом деле ты совокуплялся с омерзительной Батли-Баттерс с той же целью — и что я буду брошен в тот миг, когда твое обучение подойдет к концу, но он ничего не хотел слушать. Я также сказал ему, что у меня нет намерения отказываться от удовольствий, раз уж они предлагаются мне.
