– Трудно вам, наверное, ведь работы так много… – сочувственно проговорила Ангелина. – А еще, наверное, приходится терпеть характер Бориса. Характер-то у него не сахар, это я своими глазами видела. Наверное, сильно ругается, если вы что-то не так сделаете, да?
– Ну, – Оксана смущенно потупилась, – не то чтобы ругается, просто выскажет спокойным голосом и замолчит, но это еще хуже. Лучше бы ругался и кричал, но не молчал, как камень.
– Интересно, а чем он бывает недоволен? – невинным голосом поинтересовалась Сорокина, подбираясь исподволь к самому главному для нее вопросу. – Вы ведь наверняка не воруете продукты и деньги. И готовите вкусно, я по запаху определила, хоть и не пробовала. Может, сорочки плохо гладите? Или убираетесь неаккуратно? А то, знаете, такие хозяева бывают, которые запрещают своим горничным что-нибудь трогать или какие-нибудь двери открывать, а потом ругаются, что там пыль или неприбрано. А как же пыль стирать и прибираться, если трогать не велено?
Ангелина закончила свою тираду и замерла в ожидании реакции. Вот сейчас Оксана с готовностью покивает и расскажет, что Борис запрещает ей трогать, например, шкатулку в своей спальне, или открывать ящики его письменного стола, или передвигать какой-нибудь предмет в мастерской. И сразу станет понятно, что то, что так нужно Максиму Крамареву, находится именно там. А уж как это раздобыть – над этим пусть сам Максим голову ломает.
Однако ее ждало разочарование. Оксана тему не подхватила.
– Да нет, что вы, мой хозяин не такой. Он мне ничего не запрещает, я могу трогать и передвигать все, что нужно. А вот смотрите, у меня со вчера остался абрикосовый кекс, хотите попробовать? Если понравится, я дам рецепт. Хозяин запрещает гостям вчерашнее подавать, так что чай вы будете пить с ватрушками, я их сегодня пекла, а кексик мой так и не попробуете.
Ангелине Михайловне пришлось попробовать кекс, который показался ей слишком приторным, но она притворно хвалила и послушно записывала, чего и сколько нужно положить, чтобы тесто получилось воздушным и готовое изделие имело красивый желтовато-розовый цвет.
Потом они с Виленом Викторовичем пили чай с ватрушками и ждали, когда Борис закончит работать и выйдет из мастерской.
Наконец он появился и радушно поприветствовал гостей:
– Извините, что заставил ждать, я думал, вы попозже приедете, после обеда.
Сорокины дружно принялись уверять его, что все в порядке, ждут они совсем недолго и вообще они же понимают, что художник – человек творческий, а творческий процесс невозможно планировать заранее и нельзя прерывать. Тем более некоторые работы, висящие на стенах гостиной, они уже увидели, так что время в любом случае прошло не впустую.
– Ну, в таком случае пойдемте в мастерскую, я покажу вам еще кое-что, – пригласил Борис.
Мастерская показалась Сорокиным поистине огромной, и работ в ней было великое множество.
– Я вам не нужен? – вежливо осведомился художник. – Вы смотрите, а я пойду выпью кофе.
– Идите, Сашенька, конечно, идите, – отозвалась Ангелина Михайловна. – Или в этом доме вас нужно называть Борисом?
– Да мне как-то по барабану, – пожал он плечами. – Как вам удобнее, так и называйте.
Оставшись вдвоем в мастерской, Сорокины стали рассматривать многочисленные портреты.
– Смотри-ка – Лев Сергеевич, – Вилен Викторович указал на небольшое полотно в простом багете. – Удивительно похож.
– А вот здесь Люся, – Ангелина Михайловна поманила мужа пальцем. – Иди посмотри, по-моему, совершенно не похожа. Или я ошибаюсь и это вообще не Люся?
Сорокин бросил взгляд на портрет и одобрительно кивнул:
– Разумеется, это Людмила Леонидовна. По-моему, никаких сомнений быть не может.
– Но ведь не похожа!
– Ну что ты, Геля, здесь абсолютно точно передана ее сущность, ее характер. Ты всмотрись как следует.
– Не знаю, не знаю, – Ангелина обиженно поджала губы. – Тебе, конечно, виднее, ты ведь с Люсенькой больше времени проводишь, чем я, и, наверное, изучил ее вдоль и поперек.
Ей не удалось скрыть свою ревность, и это вызвало у Вилена Викторовича раздражение. Никогда, ни разу за все прожитые вместе годы он не изменил своей супруге и реальных поводов для подозрений не давал. Мысль о возможной сексуальной нечистоплотности всегда вызывала в нем омерзение, и ему крайне не нравилось, что кому-то приходит в голову ставить это отвратительное явление на одну доску с ним, с Виленом Сорокиным.
Ангелина Михайловна, разумеется, заметила настроение мужа и постаралась сгладить ситуацию:
– И все-таки, Виля, ты не можешь не согласиться, что мальчик безумно талантлив, безумно.
– Не вижу ничего особенного, – буркнул Вилен Викторович. – Крепкий ремесленник, не более того.
– Но ты же сам сказал, что суть характера Люсеньки передана очень точно, – поддела его Ангелина. – Это твои слова.
– Я от них и не отказываюсь. Ну хорошо, я соглашусь с тобой, этот Александр действительно хорошо видит характер модели и передает на полотне, но это говорит лишь о том, что он способный психолог. Может, ему надо было становиться психологом или психоаналитиком, он бы куда больше преуспел. А он занимается тем, что якшается с бандитами. Истинное творчество и криминал несовместимы.
– Тише, – осекла его супруга, – вдруг он услышит? Мы же с тобой про бандитов ничего знать не можем, нам об этом только Максим говорил. И вообще, хватит нам тут торчать, пойдем к нему, попробуем поговорить.
Они вышли из мастерской и нашли Бориса в гостиной. Тот пил кофе и просматривал газеты.
– Спасибо, Сашенька, мы получили огромное удовольствие, – заворковала Ангелина Михайловна. – Вы пишете дивные портреты. Особенно нам понравилась Люсенька, весь ее характер как на ладони виден. И Лев Сергеевич очень удачно получился, просто как живой. Скажите, Саша, сколько вам было лет, когда умерла ваша мама?
Она чуть было не сказала: «когда убили вашу маму», но вовремя опомнилась.
Борис бросил на нее недовольный взгляд и сразу отвел глаза.
– Мало, – коротко ответил он и перелистнул газетную страницу, всем своим видом давая понять, что тему развивать не намерен. Но Ангелину Сорокину сбить с толку было не так-то просто.
– Я спрашиваю не из праздного любопытства, Саша. Вы хорошо помните, какая она была? Лицо ее помните?
– Помню.
– Вы пишете ее портреты? Они есть в мастерской?
– Нет.
– Почему, Сашенька? Неужели вам не хочется, чтобы о вашей маме осталась такая память? Вас уже не будет, а портрет будет висеть в какой-нибудь галерее или в частной коллекции, и все будут знать, что это портрет вашей матери…
– Мне достаточно маминых фотографий, – сухо оборвал ее художник.
– У вас остались фотографии? – оживилась Ангелина. – Не покажете? Очень хочется взглянуть на вашу маму.
Борис поднял на нее холодный взгляд, и Ангелине моментально стало зябко, она даже плечами передернула.
– Зачем? – спросил он. – Для чего вам фотографии мамы?
Ангелина умоляюще посмотрела на мужа, но Вилен Викторович с отстраненным видом рассматривал висящий на стене портрет мальчика лет двенадцати с коричнево-красным петухом в руках. Лицо подростка было сердитым, а петух, казалось, вот-вот вывернется и тюкнет мальчишку клювом в плечо. При взгляде на эту картину невольно хотелось улыбнуться.
– Вы не понимаете, Саша, потому что вы еще очень молоды, – с упреком произнесла она. – Когда вы доживете до наших лет, то поймете наш интерес и наше внимание к тем, кто ушел молодым. Ведь ваша мама, наверное, была совсем молодой, когда умерла? Прошло много лет, и вот от нее остались только фотографии…
Ангелина замолчала, она не знала, что еще сказать, и сердилась на Вилена за то, что он совсем ей не помогает, отвернулся и молчит, как будто его все это не касается. А ведь дело-то общее.
– Ангелина Михайловна права, – внезапно подал голос Вилен Викторович, по-прежнему не оборачиваясь и не отрывая глаз от мальчика с петухом. – В нашем возрасте начинаешь придавать особое значение следам, которые оставляет после себя человек. Вот он уходит, но остаются не только фотографии, остаются книги, которые он читал, одежда, которую он носил, кресло, в котором он сидел. Остается множество вещей, к которым он прикасался, которые держал в руках и которые несут на себе отпечаток его жизни, его биополя. Это очень важно и очень волнующе. Со временем вы поймете.
– Возможно, – Борис пожал плечами. – Если вам так интересно, я принесу мамины фотографии. Они у меня наверху, в спальне.
Он поднялся и направился в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.
– Что ты молчишь, как колода? – зашипела на мужа Ангелина Михайловна. – Спасибо, что хоть в последний момент нашел, что сказать. Я тут кручусь, как уж на сковородке, выворачиваюсь, придумываю на ходу, импровизирую, а ты картинки разглядываешь и совсем мне не помогаешь. Мне что, одной все это нужно? Давай, включайся.
