– Да пусть пристает, – улыбнулся Сергей и погладил собаку, – красавица, умница.
Дама поправила волосы, скосила глаза на Сергея в зеркале, заметила шрамы.
– Я слышала, вы попали в аварию?
– Да, – кивнул Сергей.
– А почему в очках? Повредили глаза?
– Немного.
– Ну выздоравливайте. Всего доброго, – актриса вышла на своем этаже, и Сергей вздохнул с облегчением.
Прежде чем открыть дверь квартиры, он достал лупу, фонарик, внимательно оглядел дверную ручку и замки, осторожно приподнял коврик. Никаких сюрпризов, ничего интересного. Он знал, что сразу после отъезда хозяина здесь побывали оперативники. Ручка была покрыта специальным составом, фиксирующим отпечатки пальцев. Возле замка закрепили невидимую нить толщиной с волос. Нить осталась цела, на сверкающей ручке ни пятнышка, тончайший налет пыли. Значит, гостей не было.
Поворачивая ключ, Сергей услышал телефонный звонок. Аппарат стоял в прихожей. Сергей запер дверь изнутри, глубоко вздохнул и взял трубку.
– Стас? – осторожно спросила женщина на другом конце провода.
– Да. Я слушаю, – он стоял посреди незнакомой прихожей и нюхал воздух чужой квартиры.
«Кто это? Эвелина? Галя? А может, какая-нибудь третья дама, неизвестная полковнику Райскому?» – гадал он, оглядывая кремовые стены прихожей.
– Что у тебя с голосом?
– Простыл немного, – Сергей откашлялся.
– Где ты был все это время?
«Галя должна знать, что я попал в аварию и лежал в больнице. Ее муж работает у меня на фирме, там об этом все знают. Стало быть, я говорю с Эвелиной? Но она ведь тоже могла позвонить на фирму?
– Ну что молчишь? У меня для тебя новости, надо срочно встретиться. Я звоню тебе каждый день. На фирме хамки-секретарши говорят, что тебя нет, и бросают трубку. У родителей твоих никто не подходит. В чем дело, Герасимов?
– Родители улетели в Грецию, – промямлил Сергей.
– Я рада за них. А ты где пропадал две недели?
– В больнице лежал.
– Что, серьезно? – в трубке неприятно засмеялись. – Я уж думала, тебя арестовали за убийство шофера Гоши. Как же ты попал в больницу?
– Очень просто. На «скорой» привезли. Один кретин долбанул меня сзади, я въехал в машину, которая была спереди, очнулся в реанимации.
– О Господи, Стасик, что же ты не позвонил? Ужас какой! Ты цел? Как ты себя чувствуешь?
– Сейчас почти нормально. Отделался сотрясением мозга, ну и лицо порезало осколками ветрового стекла. А так все ничего. Вот, только сегодня выписали.
– Все, я к тебе еду прямо сейчас.
Возразить Сергей не успел, поскольку она тут же бросила трубку.
* * *
Наталья Марковна вошла в комнату, и, взглянув на нее, генерал понял, что грек первую его просьбу не выполнил.
– Я заказала на завтра билеты в Москву, – сказала она, присев на край кровати, – Стас останется здесь. Николай будет постоянно с ним рядом.
– Да, Наташа, – равнодушно кивнул генерал.
– Где тебя обследовали, Володя?
– В частной клинике. Как называется, не помню. Где-то на Соколе, неподалеку от метро.
– Но ты не пролежал там и суток, разве можно так быстро определить диагноз?
– Можно.
– Что они тебе предлагали?
– Ну что они могут предложить? Обычное меню. Операция. Резекция желудка и части кишечника. Трубка из живота. К трубке привязывают специальный мешочек. Потом химия, гормоны, лучевая терапия.
– Они могли ошибиться, – Наталья Марковна осторожно провела ладонью по его щеке, – такой диагноз не ставится за один день, человека кладут на обследование, собирается консилиум.
– Не надо, Наташенька. Я и без их аппаратуры все знаю.
– Давно?
– Ну как тебе сказать? Я почувствовал неладное в тот день, когда к машине Стаса прицепили взрывчатку. Первая настоящая боль пришла в тот вечер, когда позвонила Эвелина и я собирался поехать к ней вместе со Стасом. На следующий день я нашел в справочнике телефоны нескольких частных клиник экспресс-диагностики. Выбрал одну наугад, приехал, провел там около четырех часов, договорился, что мне скажут правду, какой бы она ни была. Через пару дней они позвонили, попросили приехать и сообщили мне результаты обследования. Честно говоря, я им не поверил.
– И правильно. Надо было все сделать по-человечески. Почему ты не лег на серьезное обследование?
– Ты не поняла, Наташа, – улыбнулся генерал, взял ее руку и поцеловал ладонь, – диагноз поставлен точный. Я не поверил, что они могут помочь. Не только эти врачи в этой клинике, но вообще никакие врачи. Они не умеют лечить рак. Ты помнишь, как умирала Мария Петровна? Мы с тобой навещали ее в онкоцентре на Каширке. Я так не хочу.
– Володя, ей было восемьдесят четыре. А тебе всего шестьдесят. Да, я с тобой совершенно согласна, они не умеют лечить рак. Но, во-первых, мы пока все-таки не знаем точного диагноза, а во-вторых, существуют всякие альтернативные методы, есть, наконец, чудо. Помнишь, ты рассказывал, как в детстве умирал от пневмонии, врачи от тебя отказались и помогла какая-то деревенская знахарка?
– Ты хочешь разыскать ту знахарку? – слабо улыбнулся генерал. – Лучше скажи, где Стас?
– На пляже.
– Он уже знает?
– Пока нет.
– Не говори ему. Я сам. И вообще я прошу тебя никому ничего не говорить. Я понимаю, скрыть не удастся, но чем позже все узнают, тем лучше. Помнишь, как ты не верила, что умер наш первый ребенок?
Генеральша напряженно застыла. Генерал продолжал держать ее за руку и почувствовал, как похолодели ее пальцы.
– Я думала, ты забыл Сережу.
– Нет, конечно. Просто слишком больно было говорить о нем. Я все эти годы чувствовал себя виноватым. Он умер у меня на руках, если бы я сразу заметил, что он не дышит, можно было бы спасти, сделать искусственное дыхание, массаж сердца. Но я слишком устал от переживаний, я был за него спокоен и волновался из-за Стаса.
– Перестань, Володя. Ты ни в чем не виноват, – Наталья Марковна сжала ладонями его щеки, наклонилась и посмотрела ему в глаза совсем близко, – ты не виноват.
– Не надо, Наташа. Я заговорил сейчас об этом не для того, чтобы каяться. Ты помнишь, как долго не желала верить, что он умер? Я не понимал тебя тогда. Мне казалось, в этом было нечто болезненное. Я опасался за твое психическое здоровье. Но оказывается, ты была права в своем упорстве. Не знаю, поймешь ты меня сейчас или нет. Я прожил шестьдесят лет и привык думать, что есть только одна правда. Грубая и конкретная реальность, которую можно увидеть и пощупать. Я верил в нее, и она меня никогда не подводила. А сейчас она повернулась ко мне своей грязной непристойной задницей, задрала подол, как публичная девка в дешевом борделе. Она издевается и ржет, она вопит, что все бессмысленно, я скоро сдохну и жалкий остаток жизни сводится для меня к трубке с мешочком для испражнений, к дикой безнадежной боли. Но сегодня ночью до меня вдруг дошло, что эта реальная потаскуха с голым задом – не единственная правда. Она вообще никакая не правда. Есть нечто совсем другое. Я подумал: что же? Где альтернатива? И вспомнил, как упрямо ты повторяла, что умерший ребенок жив. Вот эта твоя вера и есть единственная надежная реальность. А все остальное – только личина. Наташа, я хочу попросить, если хватит сил у тебя, ты не верь, что я умираю, что я умер. Как тогда, тридцать шесть лет назад, с Сережей.
Наталья Марковна молча встала, подошла к полукруглому окну, расправила легкие занавески, несколько секунд стояла, глядя на линию горизонта, отделявшую море от неба, ровную, словно ее чертили по линейке.
– Ты мог бы не просить меня об этом, Володя, – сказала она, не оборачиваясь, – я не верю, что ты болен безнадежно. Я знаю, что ты не умрешь.
Владимир Марленович закрыл глаза, осторожно перевернулся на правый бок, глухо откашлялся и произнес:
– Наташа, я посплю немного, пока действует лекарство.
Наталья Марковна прикрыла окно, задернула занавески, вернулась к кровати, села на краешек, тронула губами его висок, потом тяжело поднялась, еще несколько минут постояла. Глаза ее оставались сухими. За все это время ни слезинки. О своей астме она забыла и уже не боялась приступа.
