Насилие они понимают достаточно широко. Они объявили священную войну не только бандитам и убийцам, но и мошенникам всех мастей, способным с помощью красивых речей, задевающих священные струны, выманить у людей те последние крохи, которые не под силу отобрать даже бандиту с ножом.
То, что воры, бандиты, насильники, убийцы плохи — самоочевидно. Но особую опасность в романах Хаймза представляют проповедники всех мастей, которые умело торгуют «опиумом для народа» и не только не подвергаются преследованиям, как наркодельцы, но даже напротив пользуются определенным благоволением властей. Этими людьми, однако, движут совершенно корыстные мотивы, и не случайно движение «назад в Африку» в романе «Белое золото, черная смерть» возглавляет только что отсидевший свое рецидивист Дик О’Хара, ставший преподобным О’Мэлли. С голого по нитке — умелому рубаха, сострил один из персонажей Салтыкова-Щедрина. Сладкий Пророк Браун из романа «Большой золотой сон» действует именно по этому принципу — и стал миллионером. А в романе «Слепой с пистолетом» воинствующие гуманисты всех мастей и вовсе ставят бурлящий Гарлем на грань катастрофы.
Детективное творчество Хаймза парадоксально. Казалось бы, автора волнуют совершенно конкретные вопросы, не дающие покоя совершенно конкретным представителям одного из национальных меньшинств большой и могучей страны, причем ситуация, о которой идет речь в его романах, за последние десятилетия заметно изменилась, и на первый план вышли проблемы иного плана. Тем не менее образ мира, созданный Хаймзом, обрел вневременные и вненациональные черты, не только не утратил свою злободневность, но приходится особенно ко двору к эпохе конца тысячелетия.
Национальный вопрос, как известно, — одна из самых болевых и взрывоопасных проблем, которая может только угрожать общественному спокойствию и процветанию, ибо одной логики и здравого смысла тут подчас недостаточно. Кроме того, этот самый пресловутый национальный вопрос нередко оказывается еще и дымовой завесой, ширмой, предлогом, позволяющим нефам обманывать негров, евреям наживаться на проблемах евреев, русским жестоко эксплуатировать русских, при этом твердя о своем неуемном патриотизме.
Хаймз строит свой опасный и неукротимый мир так, что читатель конца XX века отлично узнает себя и свою среду обитания, даже если он живет в России, Израиле или просвещенной и политически корректной Западной Европе. Возникает тут и поначалу кажущееся невозможным отождествление читателя с антигероическими детективами Гробовщиком и Могильщиком. Возможно, это случается не в последнюю очередь и потому, что победы даются им с невероятным трудом, но из этих отдельных побед складывается впечатление общего проигрыша. Вот характерная цитата из романа «Слепой с пистолетом». «Детективы переглянулись. Их черные волосы были подернуты сединой, и они заметно располнели в талии. Их лица были в шрамах и ссадинах, полученных во время службы в гарлемской полиции. С тех пор как двенадцать лет назад они стали детективами первого класса, их больше не повышали. Прибавки к зарплате не компенсировали роста цен. Они еще не выплатили пай за свои квартиры. Их машины были куплены в кредит. И тем не менее они не взяли ни у кого ни цента. Их долгая полицейская карьера была одним сплошным сражением. Когда они не получали синяков от бандитов, им доставались шишки от начальства. Теперь оно мешало им делать дело, причем не в первый раз».
Гробовщик и Могильщик в каком-то смысле продолжают традицию «грустного детектива», начатую Чандлером и продолженную Россом Макдональдом. Но если Филип Марло и Лy Арчер переживают драмы на личном фронте — семейная жизнь ни у того, ни у другого не сложилась, и драматизм их ситуации лишь подчеркивался чужими проблемами, к которым они оказались причастными в ходе своей профессиональной деятельности частных детективов, то Могильщик и Гробовщик уже обретают трагические измерения. Семейная жизнь у них вроде бы как раз в порядке — оба женаты, имеют дочерей, и никаких особых конфликтов дома не возникает. Но от романа к роману нарастает ощущение общей безысходности, неуклонно надвигающейся катастрофы, которую не предотвратить.
Честер Хаймз пробовал самые разные подходы, чтобы запечатлеть реальность в ее противоречивой полноте. Любопытно, однако, что именно в детективном жанре он по-настоящему обрел себя, заговорил во весь голос. Сочиняя гарлемские криминальные сказки, он избавился от той предвзятости и желания учить уму-разуму, что были характерны для его «серьезных романов». Когда исчезла «ангажированность», художник обрел полную свободу для самовыражения. Что же касается самого детективного жанра, то он задал верную тональность, которая помогла сработать «эффекту отчуждения», необходимому, чтобы люди, погрязшие в обыденном, сумели взглянуть на свою жизнь без предубеждений, словно впервые.
И в сердце нож
(пер. с англ. С. Белова)
14 июля, среда, четыре часа утра. Гарлем. США. Седьмая авеню своей пустотой и чернотой напоминала склеп, где если кто и бывает, то разве что привидения.
Цветной человек украл мешок с деньгами.
Это был небольшой белый парусиновый мешочек, перевязанный шнурком. Он лежал на переднем сиденье «плимута», стоявшего бок о бок с другой машиной недалеко от входа в бакалейный магазин «А&Р», расположенный в средней части квартала между 131-й и 132-й улицами. «Плимут» принадлежал управляющему бакалеей. В мешке была мелочь для сдачи. Вдоль всего тротуара стояли большие сверкающие машины, и управляющий был вынужден сделать двойную парковку — он хотел отпереть магазин и положить деньги в сейф. Он не собирался напрасно рисковать и идти по ночному Гарлему с мешком денег в руках.
Когда управляющий подъезжал к магазину, возле него обычно дежурил цветной полицейский. Полицейский и сейчас караулил коробки и ящики с консервами и прочими припасами. Их доставил к магазину фургон, и теперь они были свалены на тротуар.
Но управляющий был белым. Он не верил в безопасность в Гарлеме, даже когда рядом полицейский.
И правильно делал.
Пока он стоял у дверей и вынимал из кармана ключ, а полицейский находился в двух шагах от него, вор бесшумно подкрался к «плимуту», сунул свою длинную черную руку в окно и схватил мешок.
Управляющий оглянулся в тот самый момент, когда вор, сделав свое грязное дело, крадучись и согнувшись, проводил отступление.
— Держи вора! — крикнул управляющий, исходя из общего убеждения, что в это время только вор может ошиваться у машин.
Не успели эти слова сорваться с его губ, вор задал стрекача. На нем была потрепанная темно-зеленая тенниска, слинялые синие джинсы и заляпанные грязью парусиновые туфли. В сочетании с цветом кожи и темным асфальтом это делало его почти невидимым.
— Где он? — крикнул полицейский.
— Вон там! — раздался голос откуда-то сверху.
И полицейский и управляющий услышали эти слова, но вверх не посмотрели. Увидев, что темное пятно исчезло за углом 132-й улицы, они не сговариваясь одновременно ринулись в погоню.
Голос принадлежал человеку с третьего этажа. Он стоял у единственного освещенного окна во всем квартале, состоявшем из пяти- и шестиэтажных домов.
Из-за его спины, из невидимых глубин квартиры, слабо доносились звуки джаза. Саксофон охотно откликался на топот ног по мостовой, басы пианино поддакивали сухой барабанной дроби.
Силуэт в окне стал укорачиваться: человек все дальше и дальше высовывался, наблюдая за погоней. То, что сначала казалось фигурой высокой и худой, превратилось в приземистого коротышку. Силуэт все продолжал укорачиваться. Когда полицейский и управляющий свернули за угол, человек высунулся из окна по пояс.
А потом, словно две волны, в комнатном свете очертились его ягодицы, и ноги взмыли вверх. Какое-то мгновение в желтом прямоугольнике они чернели, а потом исчезли, когда их хозяин начал стремительное падение.
Человек и в полете продолжал «высовываться», отчего его тело медленно перевернулось в воздухе. Он пролетел мимо окна, на котором черным было выведено: «РАСПРЯМИСЬ И ЛЕТИ! ЯБЛОКИ ЛЮБВИ ПОЛЕЗНО СМАЗЫВАТЬ СНАДОБЬЕМ ПАПЫ КУПИДОНА.
МАЗЬ АДАМА — ПАНАЦЕЯ ОТО ВСЕХ ЛЮБОВНЫХ НЕДУГОВ».
Рядом с ящиками и коробками стояла длинная большая корзина со свежим хлебом. Большие мягкие ноздреватые батоны, завернутые в вощеную бумагу, были уложены аккуратными рядами, словно ватные тампоны. Человек упал спиной на матрас из мягкого хлеба. Батоны взлетели, словно брызги, а он погрузился в мягкую булочную пучину.
Наступила полнейшая тишина. Теплый предутренний воздух словно застыл.
В освещенном окне наверху никого не было. На улице ни души. Вор и его преследователи растаяли в гарлемской ночи.
