Что ж, по крайней мере за несколько дней испробует на вкус, каково оно во взрослой тюрьме.
– Таково, что просто даст новую пищу для разговоров, когда он вернется к себе, – сказал Мильтон.
– И я так думаю, – вздохнул сыщик. – Пальнув в Дурана и избежав наказания – одним этим он заработает авторитет, какого в его мире хватит с лихвой. Я уж столько времени пытаюсь раскусить этих маленьких задиристых бандюг! Вы ведь, ребята, их сюда исправно поставляете. Хотите кое-что послушать? Тогда пошли.
Сыщик повел их к запертой двери. Когда она открылась, за ней возник крошечный кабинетик, уставленный звукозаписывающей аппаратурой. Сэм включил магнитофон, и Серж узнал тонкий, но дерзкий голосок Примитиво Чавеса.
– Да ни в кого я не стрелял, старичок. К чему оно мне?
– Так-таки ни к чему? Почему бы тебе и не пальнуть? – произнес другой голос – сыщика.
– Хорошенький вопрос, – сказал мальчишка.
– Скажешь правду – будешь умницей, Примо. От правды всегда легчает, с нее и новую жизнь начинать сподручней.
– Новую жизнь? Мне и прежняя по душе. Может, закурим?
Мгновение лента прокручивалась вхолостую, и Серж расслышал только, как чиркнула спичка. Потом снова раздался ровный голос сыщика:
– Пистолет мы найдем, Примо, это лишь вопрос времени.
Мальчишка гаденько рассмеялся, и сердце Сержа, стоило ему вспомнить то ощущение, когда он держал в руках эту тощую глотку, гулко застучало.
– Вам ни по что не сыскать никакого пистолета, – сказал мальчишка. – Я даже о том нисколечко не беспокоюсь.
– Готов поспорить, ты здорово его упрятал, – сказал сыщик. – И еще готов вообразить, что у тебя и мозги имеются.
– Я не говорил, что при мне был пистолет. Я только сказал, что вам ни по что не сыскать никакого пистолета.
– Прочти-ка вот это, – вдруг скомандовал сыщик.
– А что это? – спросил мальчишка с подозрением.
– Обычный журнал, в котором печатают всякую всячину. Он просто здесь валялся и попал мне на глаза. Почитай-ка мне оттуда.
– Чего ради, старичок? В какие игры ты играешь?
– Всего-навсего маленький эксперимент моего собственного изобретения.
Такую штуковину я проделываю с любым членом шайки.
– Хочешь что-то доказать?
– Может, и так.
– Тогда доказывай это с кем-нибудь другим.
– Примо, а как далеко ты продвинулся в школе?
– Двенадцатый класс. В двенадцатом классе бросил.
– Вот как? Ну тогда ты здорово умеешь читать. Открой журнал и почитай что-нибудь.
Серж услыхал шелест страниц, спустя минуту раздалось:
– Слушай, старичок, нет у меня времени на глупые детские игры. Vete a la chingada <иди к черту (исп.)>.
– Читать ты не умеешь, верно, Примо? Тебя переводили из класса в класс вплоть до двенадцатого, надеясь, что, перейдя в него, ты автоматически станешь настоящим учеником выпускного класса, но тут-то они и заупрямились, до них дошло, что выдать диплом неучу, не различающему букв, они попросту не могут. Эти благодетели вконец тебя затрахали, так ведь, Примо?
– О чем это ты говоришь, старичок? Чем ковыряться в этом дерьме, я уж лучше поболтаю о том выстреле, который ты мне шьешь.
– А как далеко ты продвинулся в жизни, Примо?
– Как далеко?
– Вот именно, как далеко? Живешь ты в тех коробках, что расположены сразу за скотофермой, верно?
– Собачий город, старичок. Можешь называть его Собачьим городом, нам оттого стыдно не сделается.
– Пусть так, Собачий город. Насколько далеко ты выбирался из своего Собачьего городка? Был когда-нибудь в Линкольн-хайтс?
– В Линкольн-хайтс? Конечно, был.
– Сколько раз? Три?
– Три, четыре, не знаю. Эй, эта болтовня мне уже вот где сидит. Не знаю, какого лешего тебе от меня нужно. Ya estuvo <я там был (исп.)>.
– Возьми еще сигарету, – сказал сыщик. – Можешь прихватить несколько, на потом.
– Вот это дело. За сигареты, так уж и быть, перетерплю эту дерьмовую чепуху.
– От Собачьего городка до Линкольн-хайтс с две мили будет. Дальше не наезжал?
Магнитофонная лента вновь смолкла, потом мальчишка сказал:
– Был еще в Эль-Серрено. Это намного дальше?
– На какую-то милю.
– Так что повидал я достаточно.
– А океан когда-нибудь видел?
– Нет.
– А какое-нибудь озеро или речку?
– Речку. Вшивая лос-анджелесская река бежит как раз мимо Собачьего городка, разве нет?
– Как же, как же. Случается, вода в этой канаве поднимается на целых восемь дюймов.
– Да кому какая разница! Меня оно не волнует. У меня в Собачьем городе есть все, чего ни пожелаю. И на кой мне куда-то мотаться!
Лента опять смолкла, потом мальчишка произнес:
– Погоди-ка. Был я кое-где и подальше. Может, сто миль наберется.
– Это где же?
– В колонии. Когда засыпался в последний раз на краже, меня туда на четыре месяца отправили. Зато уж как я радовался, вернувшись обратно в свой Собачий городок!
Сыщик улыбнулся и выключил магнитофон.
– Я бы назвал Примитиво Чавеса типичным членом подростковой банды.
– Что ты стараешься доказать, Сэм? – спросил Мильтон. – Собираешься заняться его перевоспитанием?
– Только не я, – усмехнулся сыщик. – Теперь уж это никому не под силу.
Дай Примо хоть два миллиона долларов – он все равно не откажется от своего Собачьего городка, от своей шайки и от забавы разделать на куски кого-нибудь из «богатеев», а может быть, и кого из полицейских. Примо слишком стар. Его не переделаешь. Упустили.
– Надо сказать, он приложил к тому все усилия, – с горечью сказал Мильтон. – Этот маленький сукин сын своей смертью не умрет.
– В третий раз объясняю, ваша подпись на этой повестке в суд означает лишь ваше обещание явиться на разбирательство по делу о дорожно-транспортном происшествии. Этим вы не принимаете на себя никакой вины. Теперь-то ясно? – сказал Рэнтли, бросив быстрый взгляд на внезапно выросшую толпу зевак.
– Ну-ну, да только я все одно ничего не собираюсь подписывать, – сказал развязно водитель тягача и прислонился спиной к белому кузову, скрестив на груди коричневые мускулистые руки. Давая понять, что разговор закончен, он задрал голову и подставил лицо под скатывающееся к закату солнце, кидая торжествующие взгляды на любопытствующих наблюдателей числом теперь не меньше двадцати, а Гус прикидывал в уме, не настало ли время пройтись до дежурной машины и вызвать подмогу. Зачем тянуть до последнего? Это сборище в мгновенье ока может забить их до смерти. Так следует ли выжидать? Не покажется ли трусостью требовать подкрепления только потому, что водителю тягача вздумалось поспорить да порисоваться на публике? Еще минута-другая – и он подпишет, наверняка подпишет повестку.
– Если вы откажетесь подписать, у нас просто не будет иного выбора, кроме как арестовать вас, – сказал Рэнтли. – Ну а если подпишете – все равно как дадите долговое обязательство. Ваше слово будет вроде долговой расписки, мы сможем вас отпустить. У вас есть право на судебное разбирательство, если пожелаете – так в малом жюри, в суде из дюжины присяжных.
– Как раз то, что мне нужно – малое жюри.
– Вот и прекрасно. Ну а сейчас будьте любезны подписать повестку.
– Когда у полиции выходной? Я заставлю вас провести его в суде.
– Прекрасно.
– То-то и оно, что вы разъезжаете тут по всей округе да раздаете неграм повестки, разве нет?
– Ну-ка оглянись по сторонам, приятель, – сказал Рэнтли, лицо его покрылось румянцем. – На здешних улицах не встретить никого, кроме негров. Так с чего бы, по-твоему, я выбрал тебя, а не кого другого?
– Ага, значит, любой ниггер сойдет, так, что ли? Просто на сей раз им оказался я.
– Просто на сей раз ты оказался тем, кто проехал на красный свет. Ну, будешь ты подписывать повестку или нет?
– Особо же вам нравится подразнить строптивых водителей тягачей, так, что ли? Вечно охотитесь за нами, чтобы быть подальше от горячих мест, а те водилы, что завели дружбу с полицией, могут преспокойненько поступать, как им заблагорассудится, даже если это не по закону.
– Не хочешь подписывать – запирай машину. Поедем в участок.
– На этой повестке и имя-то не мое, не настоящее. Никакой я не Уилфред Сентли.
– Так в твоей шоферской книжке.
– По-настоящему звать меня Уилфред Три-Икса, так-то, снеговичок. Сам проповедник окрестил.
– Вот и славно. Но для нас сгодится и твоя рабская кличка. Нацарапай вот тут «Уилфред Сентли».
– Уж как тебе нравится работать в здешних краях, прямо обожаешь, верно?
С кем угодно спорю, от одной мыслишки, что каждый день можешь сюда являться и трахать, покуда силенок хватит, всех черных подряд, на радостях делаешь в штаны.
– Во-во, снеговичок, лучше подтяни их, – раздался голос из толпы подростков, – не то все добро порастеряешь.
Горстка школьников зашлась от смеха и перебежала от сосисочной к противоположному углу улицы.
– Да, обожаю работать в здешних краях, – сказал Рэнтли без всякого выражения, но покрасневшее лицо выдало его, и он запнулся. – Запри машину, – сказал он наконец.
