Ознакомительная версия.
Ему, видимо, было трудно вспоминать события той страшной ночи, и он замолчал, тупо уставившись глазами в подножие памятника. Когда же заговорил снова, каким-то очень серым, потускневшим голосом, Ирина Генриховна уже окончательно поверила во все сказанное.
– Когда я вошел в лабораторию и увидел Мишку в луже крови... я... я очень испугался и бросился в коридор. Выбежал из лабораторного корпуса и уже на такси доехал домой. Мне бы, дураку, остаться там, попытаться хоть чем-то помочь Савину, но я... я очень испугался. Спросите, чего испугался, если никого не убивал? А того и испугался, что никого не убивал.
– Вы... вы рассказали об этом брату?
– Да! По телефону... Я... я боюсь смотреть ему в глаза.
Голованов уже ложился спать, как вдруг зазвонил стоявший на тумбочке в коридоре телефон. Чертыхнувшись и невольно посмотрев на висевшие в простенке часы – стрелки показывали двадцать минут двенадцатого, – Голованов поднял трубку и уже по голосу узнал Маурина.
– Привет, спецназу, – прогудел в трубку явно не очень трезвый опер, что тут же подтвердил чистосердечным признанием: – Ты мне тут так на мозги накапал своей моралью, что пришлось сначала одну бутылку взять, а потом и вторую. От жены, само собой, поимел строгий выговор с последним китайским предупреждением, но позиций своих не сдаю.
– Ну и что, справился, надеюсь?
– С кем, с женой? – удивился Маурин.
– Ты бы еще тещу вспомнил, – хмыкнул Голованов. – С бутылкой, естественно.
– Что ж ты меня, за алкаша держишь? – обиделся Маурин. – Сижу вот на кухне, еще грамм триста осталось.
– Так в чем же вопрос? – оживился Голованов. – Я беру еще одну и подъезжаю.
– Оно бы конечно неплохо, – вздохнул, словно лошадь на водопое, Маурин, – однако жена не поймет. Боюсь, что уже без предупреждения погонит нас обоих.
Он вздохнул опять, явно сожалея о том, что из-за женских прихотей не удается поговорить с хорошим человеком за бутылкой водки, и в его приглушенный басок вплелись нотки безрадостной семейной жизни:
– Я тебе, Сева, чего звоню? Ты меня действительно достал своим генералом, и я, само собой, сделаю все возможное, чтобы закрутить, а потом раскрутить эту пилюлю. Но ты сам понимаешь, кроме нашего с тобой желания необходимо еще постановление о возбуждении уголовного дела в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, а именно этого у нас с тобой и нет. И, насколько я догадываюсь, в ближайшее время не будет. По крайней мере, до вынесения приговора.
Об этой перспективе, не очень-то веселой для генерала Самсонова, Голованов уже догадывался и сам, а потому произнес с едва скрываемой неприязнью в голосе:
– От меня-то ты чего хочешь?
– Твоей помощи!
– Не понял!
– Обложить этого козла, я имею в виду Григорьева, с двух сторон.
– Слушай, Костя, ты можешь говорить яснее?
– Куда уж яснее, – обиделся муровский опер. – Ты говорил как-то, что у тебя есть хороший выход на ведомство по борьбе с наркотой...
– Ну, есть. Прямо на генерала Васильева.
– Так вот, если бы эти ребятишки подсуетились маленько, да взяли бы Григорьева на наркоте, чтобы можно было провести обыск в его берлоге, ну а я уж со своей стороны попробую подсуетиться маленько.
– Как именно?
– Накопаю на него все, что смогу. Не может такого быть, чтобы такой хмырь чистеньким оставался. Что-нибудь, думаю, да найдется. Может, даже на той же зоне, откуда он вышел с чистой совестью и с чистой ксивой в кармане.
– Пожалуй, дело говоришь.
– А то, – буркнул Маурин. – Но дело даже не в том, что я накопаю, а в том, что накопают ребятки Васильева во время обыска.
Итак, никто ничего не воровал, никто никого не убивал. Тогда как попытка похищения «Клюквы» все-таки была, да и труп Михаила Савина на сторону не спишешь. Ребус со сплошными белыми клетками, где единственной отправной точкой мог быть только ключ, которым вор открыл дверь спецхранилища. А ключ этот был сделан всего лишь в двух экземплярах, которые находились у самого Шумилова и академика Ясенева.
Ясенев, как потенциальный похититель своей собственной разработки, отпадал. Также маловероятным было и то, что у этого волка кто-то мог выкрасть на время ключ. И если это действительно так, то тем разиней, у которого могли на какое-то время позаимствовать ключи от двери и сейфа, мог быть только Шумилов.
Возможен такой вариант? Хорошо зная Шумилова, который иной раз мог откушать дома и бутылку водки, «дабы расслабиться», Турецкий вынужден был склониться к мысли, что да, возможен и такой вариант.
Но в таком случае, кто мог быть тем человеком, который решился на подобное?
Поочередно отсеивая тех близких Шумилову людей, которые были вхожи в его дом и с которыми он мог распить бутылку-другую водки, Турецкий оставил в своем списке трех человек.
Господи милостивый, это были самые близкие Шумилову люди!
Его двоюродный брат, Игнат и Зоя, его вторая жена.
Глеб отпадал. Тогда, кто же?.. Сын или все-таки жена?
Врагу подобного не пожелаешь.
Он уже не раз пожалел, что взял на себя это дело, однако отступать было поздно и Турецкий потянулся за мобильником.
– Митя?
И уже по тому, как засмеялся Шумилов, обрадовавшись телефонному звонку друга, можно было с точностью до стопаря определить, сколько он принял на грудь.
– Саня, дорогой... Как хорошо, что ты позвонил! А то пью тут, даже родная жена компанию составить не желает. Приезжай!
– Да я вроде бы пошептаться с тобой кое о чем хотел, – замялся Турецкий.
– Так, заодно и пошепчемся! – засмеялся Шумилов. И вдруг как-то очень тихо: – Приезжай, Саня. Очень тебя прошу. А то... совсем что-то хреново мне. И брата единственного, можно считать, потерял, да и с сыном черт-те что творится. Волком бросается, видеть меня не желает. А ведь я, Саня...
И он вдруг заплакал, громко, навзрыд.
– Приезжай!
Дверь открыла Зоя, видимо предупрежденная мужем о приезде Турецкого, и уже в прихожей, помогая гостю раздеться, как-то очень уж по-бабьи развела руками.
– Тут такое дело, Александр Борисович...
– Зоенька, мы же договорились, для вас я – Саша.
– Да, конечно, – вздохнула она, – конечно, Саша. Но тут такое дело...
– Что, уже сломался? – догадался Турецкий.
Она скорбно кивнула головой.
– Да! И как-то очень уж сразу. Сказал, что приляжет на минутку, а сам... Теперь его лучше до утра не будить. Ему выспаться надо. А то ведь все эти ночи без таблеток заснуть не мог. А вы... вы проходите, пожалуйста.
Разговор с Шумиловым откладывался, и Турецкий в душе даже рад был этому.
– О чем речь! – нарочито удивленно воскликнул Турецкий. – Даже металл имеет свою степень прочности, а тут человек. Пускай спит. Но тут такое дело... Мне необходим телефон той девушки, с которой в последнее время встречался Игнат, а спрашивать этот телефон у самого Игната... В общем, мне не хотелось бы его лишний раз тревожить. Так вот, вы не позволите мне порыться на его столе? Может, удастся найти.
– Вы имеете в виду Настю? – уточнила Зоя.
– Да, Настю! А вы что, ее знаете?
– Откуда? – удивилась Зоя. – Игнат, даже когда с ней по телефону разговаривал, в свою комнату уходил. Только и знаю, что ее Настей зовут.
Она приглашающе повела рукой в сторону двери, которая вела в комнату Игната.
– Проходите, пожалуйста. А я пока что на стол накрою.
– Если только чашечку кофе.
Переступив порог комнаты своего крестника, Турецкий невольно поразился царившему там беспорядку, к тому же все стены были оклеены постерами. Он прошел к журнальному столику, на котором пылились диски с фильмами, которые, видимо, любил смотреть Игнат, опустился в кресло.
«Ограбление по-итальянски», «Бонни и Клайд», «Прирожденные убийцы»...
Как говорится, признайся, что ты смотришь по телевизору, и я скажу, кто ты.
Недоуменно хмыкнув – ничего подобного за своим крестником он раньше не замечал, Турецкий поднялся с кресла и прошел к письменному столу, на котором громоздилась гора из учебников и тетрадей. Пролистал несколько тетрадок, вернул их на прежнее место и открыл верхний ящик стола.
Он и сам еще не знал, что именно искал в этой комнате, поразившей его, по сравнению с предыдущими посещениями, своей захламленностью, но что-то тревожное уже шевельнулось в его груди. Он пока не мог понять, что именно его могло бы встревожить в этой комнате.
С подносом в руках вошла Зоя. Сдвинула на край столика диски и все тем же плавно-величавым движением руки пригласила гостя в кресло.
– Может, коньячку рюмку? Или водки?
– Спасибо, Зоенька, как-нибудь в следующий раз. За рулем! – И он, с покаянным выражением на лице, развел руками.
Зоя ушла, и он углубился в тот бумажный хлам, которым были забиты все четыре ящичка письменного стола.
Спроси его кто-нибудь в этот момент, на что именно он рассчитывал, роясь в содержимом письменного стола, он не смог бы ответить, но когда вдруг его взгляд остановился на листе офисной бумаги, на котором ручкой был нарисован какой-то план со стрелочками и красным кружком в одном из квадратиков, у него вдруг екнуло где-то под сердцем, и он уже более пристально всмотрелся в этот план...
Ознакомительная версия.
