— Я насчет того типа, обезглавившего котят, — пояснила Ребекка. — Это незаконная угроза. Похоже, он намеревался напугать свою бывшую жену. По закону угроза необязательно должна быть выражена в словесной форме. И потом, она действительно испугалась, ведь так? С учетом его поведения в отношении ее, этого, думаю, должно быть достаточно, чтобы запретить ему свидания с детьми.
Когда Свен-Эрик Стольнакке и Анна-Мария шли по обочине дороги к своей машине, им повстречался желтый «мерседес», в котором сидели Ларс-Гуннар и Винни Винса. Ларс-Гуннар внимательно посмотрел на полицейских. Свен-Эрик поднял руку в знак приветствия. Не так много времени прошло с тех пор, как Винса вышел на пенсию.
— Да, — вздохнул Стольнакке, глядя вслед «мерседесу», завернувшему в сторону кафе Мике. — Ведь он до сих пор живет здесь. Интересно, каково ему с мальчиком?
Пастор Бертил Стенссон служил обеденную мессу в одной из церквей Кируны. Раз в неделю он должен был причащать городских жителей в это время. В маленьком зале собрались двадцать с лишним человек.
Викарий[24] Стефан Викстрём сидел в пятом ряду возле прохода и жалел, что пришел на службу.
Внезапно в памяти возникла картина. Его отец, тоже пастор, отдыхает на диване после работы. Сам Стефан, тогда мальчик лет десяти, стоит рядом и о чем-то болтает без умолку. Он как будто что-то держит в руках и хочет показать отцу, Стефан не видит, что именно. Но папа отгородился от него газетой, словно занавесом. Вдруг Стефан начинает плакать, а за спиной слышится умоляющий голос матери: «Ты мог бы уделить ему хоть минутку внимания? Ведь он ждал тебя целый день». Краешком глаза Стефан замечает на матери передник, как видно, время обеда. И вот папа опускает газету. Он раздражен: ему не дают даже немного расслабиться да еще и обвиняют в чем-то.
Отец Стефана давно уже умер, бедняжка мать тоже. Но эта месса снова заставила его почувствовать себя ребенком, нуждающимся во внимании взрослых.
Стефан не хотел приходить сюда. Словно какой-то внутренний голос настойчиво отговаривал его. Тем не менее он пошел. Он убеждал себя, что идет на службу не ради пастора, а потому, что хочет причаститься.
Стефан полагал, что с уходом Мильдред жизнь станет проще, но оказалось наоборот: все слишком усложнилось.
«Как в притче о блудном сыне», — подумал Стефан.
Он во всем слушался пастора и заботился о нем, как об отце. Чего он только не делал за эти годы для Бертила! Брал на себя скучные похоронные церемонии, утомительные службы в больницах и домах престарелых, помогал Стенссону в бумажной работе. Бертил неосторожно обращался с документами, не запирал дверей, а ведь по вечерам в пятницу в церковь на занятия приходили подростки.
Пастор был тщеславен. Он целиком взял на себя сотрудничество с руководством ледяного отеля в Юккас-ярви, венчания и крещения в ледяной церкви. Любое мероприятие, имеющее хоть малейший шанс попасть на страницы местной прессы, будь то создание кризисной группы после автокатастрофы или молебен в саамской администрации, связывалось в первую очередь с его именем. При этом пастор хотел иметь свободное время, поэтому Стефану ничего не оставалось, как заменять, помогать, быть на подхвате.
А Мильдред Нильссон досталась роль блудного сына. Именно таким он, вероятно, был, пока оставался дома и порядком досаждал отцу своей неорганизованностью и неугомонностью.
Все думали, что именно Стефан страдает от Мильдред больше всех, и ошибались. Просто Бертил лучше умел скрывать свои чувства.
При ней все было иначе. Во что бы ни вмешивалась эта женщина — всюду вносила раздор и смятение. Поэтому Бертил с благодарностью принимал помощь Стефана, своего послушного сына. Раньше пастор имел обыкновение запросто войти в комнату своего викария в приходском доме. Он появлялся в дверях, коренастый, с густой седой шевелюрой, похожий на сову в своих очках, либо поднятых на лоб, либо сдвинутых на кончик носа. «Ты — мой избранный», — как бы говорил он всем своим видом. Стефан отрывался от бумаг, а Бертил, вскользь оглянувшись, запирал за собой дверь и, облегченно вздохнув, с улыбкой опускался в кресло.
Часто он заходил просто так или с каким-нибудь пустяковым вопросом. Создавалось впечатление, что пастор просто хочет, чтобы его на несколько минут оставили в покое. Все бежали к Бертилу, а тот прятался у Стефана.
Но со смертью Мильдред все изменилось. Она больше не досаждала пастору, словно камешек в сапоге, и неожиданно услужливость Викстрёма стала действовать ему на нервы. Теперь Стенссон часто повторял фразы, которые перенял у Мильдред: «Меньше формализма. Бог дает нам достаточно, чтобы мы могли сосредоточиться на конкретных делах». О Мильдред он вспоминал исключительно хорошее, и Стефана тошнило от этой лжи.
И еще Бертил перестал заходить в комнату своего викария. Викстрём ждал его, томясь от одиночества, все буквально валилось у него из рук. Иногда пастор пробегал мимо приоткрытой двери и мельком заглядывал в нее, улыбаясь и кивая Стефану. Но это было не то. Стенссон исчезал, прежде чем Викстрём успевал ответить на его улыбку.
Раньше Стефан всегда знал, где находится Бертил, теперь же он зачастую не имел об этом ни малейшего представления. Секретари спрашивали Викстрёма о пасторе и недоуменно смотрели, как тот, смущенно улыбаясь, качает в ответ головой.
Победить мертвую Мильдред было невозможно. В той далекой стране, где она сейчас пребывала, она оставалась любимым ребенком пастора.
Служба заканчивалась. Пели заключительный псалом. Сейчас Стефану следовало бы сразу уйти домой, однако ноги сами понесли его к Бертилу.
Тот стоял и беседовал с одним из прихожан. Завидев викария, он косо посмотрел на него, взглядом велев ему оставаться в стороне и ждать. Стефану все это не нравилось. Если бы пастор просто кивнул ему, Викстрём ответил бы на приветствие, поблагодарил за мессу и пошел своей дорогой. Теперь же получалось, что у него к Бертилу есть какое-то дело. Стефан ломал голову, что бы такое придумать.
Наконец надоедливый прихожанин ушел.
— Мне надо причаститься, — сказал Викстрём пастору.
Тот кивнул. Церковный староста вынес вино и облатки. Стефан последовал за Бертилом в ризницу и там причастился без исповеди.
— А из того бюро ничего не слышно? — спросил он пастора после молитвы. — Насчет фонда, я имею в виду.
Бертил снял казулу, столу и альбу.
— Не знаю, — ответил он. — С фондом я сам еще ничего не решил.
Староста унес вино и облатки. Стефан стиснул зубы.
— Я думал, все согласны с тем, что церкви не нужен этот фонд, — тихо сказал он.
«В конце концов, это дело церковного совета», — подумал он.
— Да, но фонд еще существует. — В голосе Бертила послышалось нетерпение. — Защищать волчицу или потратить деньги на образование — это мы, я думаю, решим к концу осени.
— А что с арендой?
Бертил улыбнулся:
— Что толку нам сейчас говорить об этом? Придет время — все решит церковный совет.
Пастор похлопал Стефана по плечу и вышел.
— Передавай привет Кристин! — бросил он, не оглянувшись.
У Стефана комок застрял в горле. Он посмотрел на свои руки с длинными, сильными пальцами. «Как у пианиста», — говаривала мать. Под конец, когда она жила в пансионате и все чаще путала Стефана с его отцом, больше всего остального его раздражало это нытье про музыкальные пальцы. Мать брала его руку в свою и поднимала, показывая медсестрам: «Смотрите, какие пальцы. Они совершенно не приспособлены к физической работе. Это рука музыканта или писателя».
«Передавай привет Кристин».
Если взглянуть правде в глаза, то женитьба на ней была самой большой ошибкой в его жизни.
Стефан чувствовал, как ожесточается его сердце против Бертила и Кристин.
«Я вынес достаточно, — думал он. — Моим мукам пора положить конец».
«Мама должна была понять, кто такая Кристин», — думал он.
В конце концов, именно сходство с его матерью больше всего привлекало Стефана в будущей жене: несколько кукольная внешность, приятные манеры, хороший вкус. Конечно, мама все видела. «Такая естественная и приятная», — сказала ему она после того, как в первый раз побывала в гостях у Кристин. Тогда он еще учился в Упсале. «Естественная» и «приятная» — вот два слова, которые используют, когда невозможно сказать «красивая» или «обворожительная», не покривив при этом душой. Стефан помнит, как мать улыбалась, осматривая апартаменты Кристин, украшенные бессмертниками и засушенными розами.
Нет, Кристин оставалась всего лишь искусным имитатором или ребенком, умеющим подражать. Она никогда не была настоящей женой священника, как его мать. И какой же шок испытал Стефан, когда впервые попал в дом Нильссон! Странный народ собрался у нее, когда она пригласила всех коллег с женами и мужьями на рождественский глёгг.[25] Во-первых, сам муж Мильдред, с бородой и в переднике, являвший собой пародию на угнетенного мужчину. Там же находились три женщины, скрывавшиеся от своих мужей. У одной из них было двое детей, которые шокировали гостей своими нецензурными репликами.
