— Я не знаю, — развел руками Стефан Викстрём. — Сам я сохраняю каждую открытку, которую получаю на Рождество.
— И многие о них знали?
— Нет, и я буду благодарен, если это дело и дальше не получит широкой огласки.
— То есть Мильдред никому об этих письмах не говорила?
— Нет, насколько мне известно.
— И вы ей за это благодарны?
Стефан Викстрём широко раскрыл глаза и моргнул.
— Что?
Он готов был расхохотаться. Благодарен? Мильдред? Это звучало в высшей степени нелепо. Но что он мог возразить? Мильдред по-прежнему держала его в клетке. Она до сих пор шантажировала его письмами его же жены, и он должен благодарить ее за все это?
В середине мая он наконец решился пойти к Мильдред за этими письмами. Они вместе шли по Скулгатан в сторону больницы, куда она направлялась кого-то проведать. Середина мая — худшее время в году. Не дома, не в Лунде, разумеется. Здесь, в Кируне. Снег тает, обнажая гравий и кучи мусора.
И никакой зелени. Только непроходимая грязь.
Накануне Стефан разговаривал с Кристин по телефону. Она гостила у матери в Катринехольме и, судя по голосу, на жизнь не жаловалась.
Викстрём посмотрел на Мильдред. Она тоже казалась счастливой, подставляя лицо солнцу и с наслаждением вдыхая весенний воздух. Вид грязной улицы, похоже, нисколько не портил ей настроения. Иногда Стефан завидовал людям, не имеющим чувства прекрасного.
«Все-таки странно, — думал он, — что в разлуке Кристин повеселела». Это совершенно не соответствовало его представлениям о браке: Стефан считал, что супруги должны поддерживать друг друга. Он уже давно понял, что Кристин не из тех, на кого он может положиться в трудную минуту, однако сейчас создавалось впечатление, будто он вообще лишний в ее жизни. «Еще немного», — отвечала она на его вопрос, долго ли пробудет у матери.
Мильдред отказывалась отдавать Викстрёму письма.
— Теперь ты когда угодно можешь разрушить мою жизнь, — сказал он, печально улыбаясь.
— Так научись доверять мне, — ответила она, твердо глядя ему в глаза.
Он удивился, какая она маленькая. Здесь, на улице, это было особенно заметно. Она открывала рот, обнажая мелкие, как у полевой мыши, зубы.
— Я подниму вопрос о продлении аренды на собрании общины, — сказала она. — Срок договора истекает на Рождество. Если мы сдадим землю тому, кто действительно может платить…
Стефан не поверил своим ушам.
— Ах вот как! — перебил он ее и сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос. — Ты угрожаешь мне? Если я проголосую за продление аренды охотникам, ты расскажешь о письмах Кристин. Это низко, Мильдред. И это обнаруживает твое истинное «я».
Он почувствовал, как помимо воли лицо его искажается жалостливой гримасой, а к горлу подступают слезы.
Кристин надо было всего лишь немного отдохнуть. Но если бы история с письмами получила огласку, она могла сорваться. Она уже жаловалась Стефану на то, что люди шепчутся за ее спиной. Кристин создала себе слишком много врагов и готова развязать войну по всем фронтам. Этого он точно не вынесет.
— Нет, — успокоила его Мильдред. — Я не угрожаю. Я буду молчать в любом случае. Я всего лишь хочу, чтобы ты…
— …поблагодарил тебя.
— …пошел мне навстречу, — устало договорила она.
— И против собственной совести?
Мильдред вспыхнула.
— О, давай! — воскликнула она. — Самое время вспомнить о совести!
Свен-Эрик Стольнакке повторил свой вопрос:
— Испытывали ли вы чувство благодарности по отношению к Мильдред? Притом что друзьями вы с ней, мягко говоря, не были, она оказалась достаточно великодушна, чтобы никому не сказать о письмах.
Нависла пауза.
— Да, — выдавил из себя наконец Стефан.
Свен-Эрик ухмыльнулся. Анна-Мария оторвала спину от двери.
— И еще один вопрос, — продолжил Стольнакке. — Это касается фонда в защиту волчицы. Сохранилась ли у вас на него бухгалтерская документация?
Глаза Стефана Викстрёма забегали.
— Что?
— Сохранились ли бухгалтерские документы по фонду в защиту диких животных?
— Да.
— Мне хотелось бы взглянуть.
— Разве на это не нужно специального ордера из прокуратуры?
Полицейские переглянулись, Свен-Эрик встал.
— Извините, мне нужно в туалет, — обратился он к Викстрёму. — Где?..
— Сразу налево от выхода из канцелярии.
Стольнакке исчез за дверью.
Анна-Мария взяла со стола копию рисунка с повешенной Мильдред.
— Кто-то послал эту картинку Нильссон. Вы видели ее раньше?
Стефан Викстрём взял у нее листок. Его рука не дрожала.
— Нет, — ответил он, возвращая бумагу.
— А вы сами ничего подобного не получали?
— Нет.
— И не имеете никаких подозрений, кто мог бы послать ей это? Мильдред ничего не говорила о том, что ей кто-то угрожал?
— Она не откровенничала со мной.
— Могу ли я попросить вас об одной услуге? — спросила инспектор Мелла. — Нужно составить список людей, с которыми нам имело бы смысл поговорить по делу Мильдред. Я имею в виду, из служителей церкви и прихожан…
Стефан Викстрём взял листок бумаги и принялся писать. Анна-Мария полагала, что с этим заданием он справится куда быстрее.
— У вас есть дети? — спросила она, наблюдая за его работой.
— Да, три сына.
— И сколько лет старшему?
— Пятнадцать.
— Как он выглядит? Он похож на вас или…
— Трудно ответить на этот вопрос. — Голос Викстрёма звучал несколько вяло. — Кто знает, как он выглядит под всем этим слоем краски, косметики… У него сейчас трудный возраст.
Он поднял глаза и улыбнулся. Анна-Мария понимала, что стоит за этой улыбкой и словами «трудный возраст» — обычные отцовские жалобы.
— А почему вы спрашиваете о Беньямине? — Лицо Викстрёма снова стало серьезным.
Анна-Мария взяла у него из рук готовый список.
— Спасибо за помощь, — сказала она и вышла из комнаты.
Из кабинета Стефана Викстрёма Свен-Эрик Стольнакке сразу направился в канцелярию. Там находились три женщины. Одна поливала цветы, две сидели за компьютерами. Свен-Эрик подошел к первой, на вид его ровеснице, с добрыми глазами и блестящим кончиком носа, и представился.
— Я хотел бы взглянуть на бухгалтерские документы фонда в защиту диких животных, — сказал он.
— Хорошо.
Женщина исчезла за одной из книжных полок и вскоре появилась опять с тоненькой папкой в руках. Свен-Эрик удивленно посмотрел на нее. Он ожидал увидеть кипу бумаг: счетов, сводок, фактур…
— Это все? — недоверчиво спросил он.
— Да, — ответила женщина. — Сделок было не так много, в основном просто поступления.
— Можно взять это на некоторое время?
— Возьмите насовсем, — улыбнулась она. — Это копии, я только что распечатала их из компьютера.
— Послушайте, — Свен-Эрик понизил голос, — я хотел спросить у вас одну вещь.
Он кивнул в сторону входа. Женщина последовала за ним на лестницу.
— Там есть счет-фактура расходов на образование, — прошептал Стольнакке. — Довольно внушительная колонка…
— Да, — кивнула женщина. — Я понимаю, что вы имеете в виду.
Она замолчала, как будто не знала, с чего начать.
— Это действительно было не совсем правильно, — наконец сказала она. — Мильдред тогда очень разозлилась. В конце мая Стефан и его семья ездили в отпуск в США на деньги фонда.
— Как у него это получилось?
— Он, Мильдред и Бертил имели право подписывать документы независимо друг от друга, так что это не представляло никакой проблемы. Видимо, он полагал, что никто ничего не заметит, или, может, хотел разозлить Мильдред. Вот все, что мне известно…
— И что, собственно, между ними произошло?
— Ничего. — Женщина подняла на него глаза. — Видимо, они решили забыть этот случай. Но Мильдред говорила, что Викстрём ездил в Йеллоустоун[29] консультироваться насчет фонда. Насколько я знаю, никаких особых ссор или взаимных обвинений не последовало.
Свен-Эрик поблагодарил женщину, и та ушла работать. Стольнакке раздумывал, не стоит ли ему вернуться в кабинет Викстрёма и хорошенько расспросить его о той поездке. Однако оснований для спешки он не находил, беседу с викарием можно было перенести и на завтра. Свен-Эрик чувствовал, что ему надо собраться с мыслями, и не хотел раньше времени устраивать суматоху.
— Рисунок не произвел на него никакого впечатления, — заметила Анна-Мария в автомобиле. — Либо Викстрём совершенно лишен эмоций, либо очень хорошо научился владеть собой. Знаешь, иногда люди настолько привыкают сдерживать свои чувства, что, когда нужно, просто забывают отреагировать на ситуацию.
Свен-Эрик ухмыльнулся.
— Именно это и интересно, — продолжала Анна-Мария. — Я ставлю себя на его место. Как бы я держалась? Я разволновалась бы, конечно, если б была к этому причастна. Но в любом случае рисунок произвел бы на меня впечатление. Даже если б я совершенно не знала Мильдред или не любила ее, я бы заинтересовалась им. Викстрём не ответил на мой последний вопрос. Когда я спросила, не подозревает ли он кого-нибудь, он ответил, что Мильдред с ним не откровенничала.
